Доброволец о войне в Сирии: потери огромные с обеих сторон, жалости никто друг к другу не испытывает. Чужая война, к которой мы готовы: что думает российское общество об операции в Сирии

Как западные страны попросили Россию прекратить ее. Вероятно, основанием для этого стали заявления, что Россия не ограничилась бомбардировками ИГИЛ (запрещенная в России организация), а наносит также удары по позициям других радикальных группировок, воюющих против правительственной армии. Часть оппозиционеров, выступающих против президента Башара Асада, поддерживаются Западом.

Мнение жителей Сирии относительно российского участия в конфликте, как и мнение мировой общественности, раскололось. Кто-то поддерживает российскую армию и считает, что ее действия приблизят мир в Сирии. Другие обвиняют наших военных в обстрелах оппонентов Асада и гражданских кварталов. «Газета.Ru» попросила сирийских жителей рассказать об обстановке в стране, о бомбежках и о том, что местные жители думают про российские атаки.

В ходе подготовки материала у корреспондентов «Газеты.Ru» сложилось ощущение, что

мнения местных жителей из числа сторонников и противников Асада еще более контрастны, чем, к примеру, точки зрения жителя Донецка и жителя Киева.

Фактически речь идет не просто о политических пристрастиях, а о принципиально разном взгляде на будущее Сирии и методе борьбы за свои убеждения. Некоторые из опрашиваемых «Газетой.Ru» сами признавали это: «Мы с ними не общаемся, потому что нам просто не о чем говорить».

Али Халеф, Дамаск

— Свободная сирийская армия (одна из крупнейших сирийских повстанческих группировок, воюющих против правительства Асада. — «Газета.Ru») бомбит нас каждый день. Иногда за день в город прилетает по 10 снарядов, иногда переваливает за 100. Мы уже потеряли надежду, что эта война когда-нибудь кончится.

Месяц назад я окончательно собрался уехать из страны, но теперь появилась надежда, что война близится к концу, спасибо России.

Не боимся ли мы, что от участия России станет только хуже? Нет. Как минимум теперь коалиция США не сможет атаковать нас, как они угрожали ранее, потому что это может навредить россиянам в Сирии, а это грозит «холодной войной». И наша правительственная армия теперь крепнет день ото дня.

— Но ведь США также участвуют в борьбе против ИГИЛ?

— Они помогают только курдам, не нам. У нас есть авиабаза на севере, она под осадой ИГИЛ уже больше года. США ни разу не атаковали эти позиции ИГИЛ. А сегодня российская авиация ударила практически по всем позициям террористов.

— Мы видели много сообщений от сирийцев о том, что Россия бомбила гражданские районы и есть потери среди мирных жителей.

— Они говорили это еще до того, как кто-то увидел здесь хотя бы один российский самолет. Вот у меня вопрос к тебе: ты хотел бы, чтобы твоя семья и твои дети жили рядом с штаб-квартирой «Аль-Каиды» (запрещенная в России организация. — «Газета.Ru»)? Нет? Так вот, все, кто был против (террористов. — «Газета.Ru»), уехали оттуда. Все, кто остался, либо поддерживают боевиков, либо помогают им тем или иным образом. Здесь в Латакии можно увидеть множество семей беженцев, которые приехали без отца, потому что он вступил либо в ИГИЛ, либо в «Фронт ан-Нусра» (подразделение «Аль-Каиды» в Сирии, запрещенная в России организация. — «Газета.Ru»).

На прошлой неделе игиловцы казнили 10 мужчин. Обвинили их в гомосексуализме, подняли на башню и сбросили по одному вниз. Понимаешь?

Али (попросил не указывать фамилию, поскольку регулярно вылетает за пределы страны), Дамаск, пилот гражданской авиации

— Как я отношусь к российскому участию? Террористы со всего мира атакуют нас уже пять лет. И нам нужна вся помощь России, которую она может дать. Да, вы правы, не все поддерживают эту точку зрения. Но обычно те, кто против российских действий, поддерживают идею исламского халифата как идеального мироустройства. Прям как в Средневековье.

Что я думаю о помощи других стран? Ну, США, НАТО, Саудовская Аравия и Турция всегда будут говорить, что все авианалеты (других стран. — «Газета.Ru») нацелены на мирных граждан. А русские бомбили не только ИГИЛ, но все террористические организации, включая «Ан-Нусру» и прочих исламистов. Запад это отлично понимает. Просто они не хотят победы войск Асада в этой войне. Но, знаете, США никогда не боролись с ИГИЛ по-настоящему. Только по телевизору.

Российские ВВС за один день сделали больше, чем альянс за последний год.

Кхалед Айюб, студент юридического факультета Университета Аль-Баат, Хомс

— Я уверен, что вмешательство России в сирийский конфликт было неизбежно. Это должно было произойти уже давным-давно. Но вся проблема в том, что единого мнения на этот счет у нас нет. Кто-то поддерживает, а кто-то не приемлет тот факт, что Россия производит здесь авиаудары. Вообще, за последние пять лет сирийцы смогли договориться только об одном: не договариваться ни о чем, и в этом кроется корень всех бед. (Поддерживает ли Кхалед начало бомбежек со стороны России, так и осталось тайной — молодой человек ушел от ответа. — «Газета.Ru».)

В ленте фейсбука и на экранах ТВ авиаудары ВС РФ — новость номер один. Я всегда на работе и на улице бываю не так часто. Но медиа говорят об этом и показывают кадры бомбежек буквально каждую секунду. На все остальные события в мире и в стране они забили и начали день и ночь крутить сюжеты про российские авиаудары.

Я подрабатывал в городе Хама — одном из мест, куда полетели российские бомбы. Авиаудары в основном были направлены на пригород Хамы и Хомса — в самих городах никаких террористов или боевиков нет.

Сможет ли вмешательство России способствовать разрешению конфликта в Сирии? Никто не может разрешить сирийский кризис... никто.

Ибрагим аль-Кутини, сторонник сирийской революции, Хомс

— Башар Асад не признал революционное движение в Сирии. Поначалу оно было мирным, но диктаторский режим использовал легкое и тяжелое вооружение против революционеров, а затем и вовсе запрещенное мировым сообществом — напалм, фосфорные бомбы и химическое оружие. После этого революция перешла в вооруженную борьбу против режима.

Чтобы противостоять революции, Асад привел в Сирию наемников — афганцев, иракцев, иранцев, а теперь еще и россиян. Россиян он позвал после того, как афганцы, иракцы и иранцы подвели Асада и революционные войска получили преимущество. Все, кто сотрудничает с Асадом, участвуют в убийстве сирийских граждан. И теперь Россия убивает беззащитных сирийских граждан под ложным предлогом того, что борется с ИГИЛ.

Российское вмешательство направлено на защиту Асада, а не на пользу сирийскому народу.

Российские ВВС бомбят города и деревни, где нет никаких бойцов ИГИЛ. А то, что вообще сейчас происходит в Сирии, это борьба бедных и угнетенных людей против тирании и фашистского режима.

Валентина Михайловна Бродникова, пенсионерка, Латакия (именно в районе этого города на авиабазе Хмеймим дислоцируется авиационная группа Воздушно-космических сил России )

— Я живу в Сирии уже 45 лет. У нас в Латакии все спокойно. Непосредственно в городе мы ничего не видим, ничего не слышим. По крайней мере, я не видела никаких военных. Может быть, где-то за городом они есть. Правда, мы недавно ездили туда на свою дачу, но русских не видели — только сирийских военных.

Наш город никогда не был местом широкомасштабных боевых действий. Иногда на Латакию боевики сбрасывали мины — последний раз это было месяца два назад, когда я была в Белоруссии в гостях. Что именно это были за боевики — я не знаю, тут их много всяких. Поэтому почти все наши остались в Латакии. В других городах, как Алеппо, очень много уехало: кто-то домой в Россию, а кто-то сюда в Латакию.

Только вот батюшка уехал, и служб в церкви нет.

То есть батюшка вроде как есть, но живет в Ливане. Но мы ходим молиться в арабскую православную церковь. Конечно, священнослужителям здесь невозможно жить, ведь их центральное представительство в Дамаске, а там дела обстоят намного хуже.

Продукты, слава богу, есть, но все подорожало. Бензин есть, газ есть, с соляркой бывают затруднения. Бывает, что воду и свет отключают на несколько часов, но потом включают опять. И мы радуемся даже таким вещам — все-таки страна очень страдает.

К новостям о том, что Россия пришла на помощь Сирии, мы с друзьями отнеслись очень положительно, потому что надоело:

пятый год мы живем как на пороховой бочке и боимся этих боевиков.

Сирия — моя вторая родина. В каких-то других местах мне очень тяжело — я с мужем уезжала за границу к сыну на три месяца, но с радостью вернулась домой. Здесь мой дом.

В СМИ часто появляются сюжеты о том, как люди по тем или иным причинам уходят воевать в ряды ИГИЛ. При этом россиянам почти ничего не известно о тех, кто борется с чумой XXI века в своем доме. Мишель Мизах, 25-летний гражданин России и Сирии, который несколько дней назад вернулся из Дамаска, где воевал в рядах проправительственного вооруженного формирования «Шабиха», рассказал, что сирийцы думают об этой войне, своем президенте Башаре Асаде, Исламском государстве и будущем.

- Почему ты решил поехать в Сирию?

У меня отец из Сирии, и там осталось много родственников, с которыми мы практически ежедневно общаемся, считай, живем на две страны. Мы христиане. Троюродный брат воюет в рядах сирийской армии, дядя и тетя, будучи гражданскими, погибли в 2012 году в районе Каламун.

Поэтому, когда я смотрю новости, меня мучают некоторые угрызения совести… Я уже три года хотел поехать туда, но постоянно что-то мешало - то жена, то работа. Только сейчас звезды сошлись, и у меня появилось свободное окно.

- А когда «арабская весна» только началась, как твоя семья относилась к ней?

Сначала семья относилась к протестующим с сочувствием, но потом выяснилось, что непримиримая часть светской оппозиции отстаивает интересы Турции и арабских монархий. Плюс перспективы исламизации протеста были многим видны, и их опасались.

Наверное, как и все нормальные люди, наша семья, все мои друзья и знакомые в Сирии резко отрицательно относятся к ваххабитам и вообще к любому религиозному экстремизму.

В Сирии идет война не с Асадом, а с цивилизацией как таковой. ИГИЛ забирает людей в рабство, распинает их на крестах, вводит средневековые налоги для христиан, а шиитов и алавитов убивает на месте…

Вы хотите жить по шариату, чтобы за сигарету и алкоголь вас могли убить, а за зауженные джинсы избивали палками на городской площади? Никто этого не хочет!

А мы знаем, что так будет, если Дамаск падет. В Ракке уже так, об этом сами местные жители говорят. Между нами до сих пор курсируют автобусы, так что мы очень хорошо знаем об альтернативе Асаду.

Я в Дамаске познакомился с девушкой, ей всего 20 лет, три последних месяца она провела в рабстве у игиловцев. Один из их командиров купил ее и сделал своей наложницей, а когда подох, девушка перешла по «наследству» его преемнику… Родственники чудом смогли ее выкупить.

- Ты вообще знал, куда едешь, тебя там кто-то ждал?

Конечно, примерно за два месяца до отправления через знакомых своих родственников я вышел на своего будущего командира отряда в ополчении, примыкающем к армии.

Это та самая «Шабиха», которую ООН в 2012 году обвинила в преступлениях против человечности. В общем, два месяца я рассказывал ему о себе: кто я, что умею, почему хочу приехать и так далее… А он в ответ объяснял, что меня ждет, чем буду заниматься и прочее.

Я бы и в армию пошел, но моя очередь мобилизации наступает в последнюю очередь, так как я единственный кормилец в семье, ну и на неделю туда не сходишь. Брат там уже три года, и даже родных повидать не может, так как на фронте вообще передышек нет.

- В ополчение только сирийцы входят или это интернациональная бригада?

Едут из Ливана и Ирана, потому что понимают, что если Сирия падет, то они будут следующими. Они нам и военных советников, и оружие поставляют… Вся «шиитская ось зла» за нас!

С остального мира я не видел бойцов… Как мне показалось, посольство Сирии в России не одобряет подобные темы. Возможно, это связано со слухами, которые ходят вокруг так называемого «русского легиона», который несколько лет назад был нанят каким-то питерским ЧОПом, чтобы воевать за Асада. Но когда они прилетели в Дамаск, российская сторона возмутилась, «легионеров» вернули на родину и завели пару уголовных дел за наемничество.

В общем, легально воевать за Сирию можно, только если есть сирийское гражданство или некое межправительственное соглашение. Зато на стороне исламистов настоящий интернационал - они валят к нам вообще отовсюду.

- Как тебя Дамаск встретил?

Я прилетел в международный аэропорт Дамаска, и первое, что увидел, это большое количество солдат и ополченцев. Но гражданская жизнь продолжается, в центре города люди ходят по улицам, ничего не боясь, несмотря на периодические минометные обстрелы.

В христианских районах ситуация чуть сложнее, но и там магазинчики работают. Мой отряд как раз возле них базировался, на северо-восточной окраине Дамаска, напротив оппозиционного района Дума, который целиком занят исламистами. Он всегда был населен религиозными радикалами, так что никто не удивился, когда там оказался рассадник боевиков.

Правда, к моменту моего приезда район был уже давно взят в осаду, и у врага не было никакой возможности вырваться, так что мне там относительно просто было, если сравнить с тем, что происходит на севере Сирии…

Когда говорят «ополчение», сразу представляешь себе разношерстную публику, кое-как одетую и вооруженную, «Шабиха» похожа на это?

Нет, конечно. Мне в первый же день выдали стандартную армейскую амуницию, провели инструктаж и отправили на позиции. Кормят тоже до отвала, ну если ты сможешь есть, конечно, потому что на нервах не до этого…

В рационе - вся национальная кухня, блюда из мяса, бобов, сладости всякие. Пачку сигарет дают на два дня, но они такие крепкие, что этого вполне хватает. Плюс местные продукты каждый день носят, мы и армия для них как последняя надежда.

Возможно, в отдельных населенных пунктах, где местные жители собрали всю имеющуюся у них униформу и оружие, связались с армией и сказали, что их подразделение из стольких-то человек теперь часть ополчения, есть какие-то перебои со снабжением, но в Дамаске в этом плане как на курорте. Но ополченцам ничего не платят, вместо этого Асад дает их семьям всевозможные льготы.

- Какие вообще отношения между армией и ополчением?

Подчиненные. Оппозиция любит выставлять «Шабиху» варварами, которых правительство взяло под свое крыло, а они этим пользуются и только грабят и насилуют… С правдой это не имеет ничего общего.

Конечно, гражданские могут гибнуть от правительственных войск, но, к сожалению, это особенность боя в городской черте. Иногда таких жертв не удается избежать, тем более что исламисты прикрываются мирными жителями. Если бы мы на самом деле вырезали всех, кто поддерживает врага, Дума был бы давно разрушен.

Танками раскатали бы за день, тем более что некоторые горячие головы к этому давно призывают.

Но Асад этого не хочет, наоборот, он даже зарплаты продолжает платить тем чиновникам, которые теперь работают на Исламское государство. Наша задача не геноцид устроить, а объединить страну. Поэтому перед каждым выходом на задание нам говорили, что мы ни в коем случае не должны стрелять по гражданским. Если же кто-то из них умирает, то по каждому факту проходят проверки, при необходимости вплоть до трибунала.

- Давай больше конкретики, как отношения строятся между «Шабихой» и армией?

Армия дает задание, все необходимые сведения, поддержку и так далее. Поставляет нам инструкторов.

С разрешения Асада «Хезболла» тренирует ополченцев там, куда не может добраться армия. Возможно, в отдаленных населенных пунктах ополченцы могут поддерживать связь только эпизодически, но если этого не происходит совсем, их отряд не будет считаться частью ополчения.

Другими словами, ополчение - естественное продолжение армии. Связь осуществляется через командиров отрядов. Все вопросы утверждаются в армии и в гражданских администрациях, если это необходимо. Ничего на свой страх и риск не делается.

Если ополчение решает, что для обороны необходимо снести дом, то вначале нужно получить разрешение от городских властей. Конечно, бывают случаи, когда уведомить не успеваешь, но тогда ты должен рассказать обо всем уже постфактум.

Что касается ротации, мой командир провоевал в составе армии 4 года сержантом, был ранен и отправился в ополчение. Вообще же в ополчение набирают добровольцев, которых за отличие в бою могут перевести в армию.

- А сколько всего человек было в отряде?

Всего нас 21 человек. Несмотря на то, что отряд должен формироваться по территориальному признаку, у нас было трое христиан из Алеппо, два друза, которые бежали в Дамаск от ИГИЛ и вступили в ополчение, и один ливанский доброволец.

Там очень сильная атмосфера боевого братства, поэтому у нас не было никаких религиозных разногласий, дедовщины или чего-то такого. Все понимают, кто наш враг, вся злость уходит на него. При этом среди нас была пара человек, которые в начале «арабской весны» принимали участие в антиправительственных демонстрациях, но сейчас Асад для них - что-то вроде иконы. И это везде так.

Я, когда ехал в Сирию, считал фарсом советские лозунги вроде «За Родину! За Сталина!», но в Дамаске я сам был очевидцем того, как люди, идя в атаку, кричали «Бог! Сирия! Башар!», «Наши кровь и души за тебя, Башар!» и так далее.

- В чем заключается главная задача ополчения?

Ополчение возникло не от большой любви, а по причине необходимости чем-то заполнить бреши, когда в первые годы войны армия «похудела» в несколько раз.

Теперь она может маневрировать, а мы удерживаем отбитые позиции. Мы, например, всю неделю сидели в доме, который как бы клином вдавался в позиции боевиков.

Я не знаю, в какой они были организации, может быть, в ИГИЛ, а может, еще в какой-то. Да это и не важно, поскольку они постоянно мигрируют из одной организации в другую.

- Получается, ты в первый же день оказался на линии фронта? Командир вообще проверял твои способности?

Да, смешная история получилась… В прошлом я проходил военные сборы в Сирии, где стал снайпером. Но пока мы шли на позиции, выяснилось, что стреляю я не очень - не смог попасть по банке, стоящей на бочке примерно в ста метрах от меня.

В результате меня сделали обычным стрелком, ну и рядовым, так как званий в отряде нет, и ты либо командир, либо рядовой.

А так - да, с первого дня в бою оказался, ну или с первой ночи, так как днем там жара свыше 40 градусов и что-либо делать тяжело.

Пока не стемнеет, нашей главной задачей было не давать спать врагу, чтобы ночью он не слишком резвился.

Основные бои начинаются примерно в 6–7 часов вечера, когда начинает спадать жара. Правда, как мне рассказывал наш командир, даже самые тяжелые бои на нашей позиции - ничто по сравнению с тем, что происходит на севере Сирии, где у исламистов есть тяжелая артиллерия, танки и грузовики со смертниками.

Если у нас за неделю погибли 6 человек, и то из-за собственной ошибки, то там за ночь может погибнуть около 300 человек.

- А как погибли эти 6 человек?

На второй день моего пребывания они пошли на подмогу соседнему отряду, который захватывал дом с исламистами. Они вошли в здание, откуда боевики уже убежали.

По всем инструкциям сначала туда должны были входить саперы, потому что исламисты всегда минируют постройки перед тем, как покинуть их… Забыли, ошиблись и взорвались.

- Ты знал, откуда были твои враги?

В ночь на третий день мы взяли в плен одного боевика, он оказался сирийцем из Алеппо, который признался, что состоял в ИГИЛ. В соседнем квартале он убил одну армянскую семью - женщину и ее четырехлетнюю дочь, отрезал им головы. Он забрался к ним в квартиру, когда уходил от погони ополченцев

Потом он, видимо, пытался удрать в Думу, но, так как неместный, просто заблудился и вышел на нас. Если кто-то переживает за его судьбу, то не стоит. Он жив, мы его передали военной милиции.

- А как ты понял, что он из Алеппо?

По акценту. Арабский язык - это что-то вроде латыни Ближнего Востока. Его понимают все, но говорят на своих местных диалектах.

А когда человек говорит на чисто арабском, он либо очень образованный, либо носитель какого-то местечкового диалекта, или вообще не сириец и не араб, а язык знает по Корану. Так я идентифицировал среди боевиков выходцев из СНГ и Северного Кавказа… Их там довольно много, и они самые отмороженные.

- В полный рост в атаку ходят?

Вот именно… На следующую ночь после взятия пленного исламисты попытались захватить наш дом. И вот эти выходцы из СНГ, вопя «Аллах акбар» и что-то про доблесть исламских воинов, в полный рост пошли навстречу нашим автоматным очередям.

Может быть, они были под наркотой или пьяные, но вообще в халифате ни то, ни другое не приветствуется, вплоть до смертной казни. Всего в тот день на нас нападали 30–40 человек, из них мы убили около десятка.

- Страшно было?

Больше всего было страшно по прилету, вернее, даже не страх чувствуешь, а какое-то опустошенное волнение. Все чувства заблокированы, и ты сидишь как будто в прострации. Но когда начинают стрелять, то бояться становится некогда.

Правда, периодически появляются люди, которые только на позиции понимают, что вообще не могут воевать. Во время боя они входят в полный ступор, не могут ничего делать, никого не слышат… Их сразу отправляют в тыл, чтобы они помогали, например, в лазарете. В этом нет ничего такого, главное, что хватило силы духа вообще приехать.

- А ты что делал, чтобы не потерять самообладания?

Пытался про себя или тихо вслух комментировать свои действия, это помогало сосредоточиться. Например, я говорю сам себе: «На меня бежит враг. Нужно проверить предохранитель, прицелиться и выстрелить. Все, кончился бой, нужно доложиться».

Это очень сильно помогало, а после боя начинался отходняк - много курил и руки тряслись.

А в самую первую ночь, когда я только приехал, у меня вообще началась паника, потому что боевики обстреляли наш дом из РПГ, и мне в плечо попал кусок стены. Я начал кричать, что меня ранили, весь отряд на уши поднял… И тут я узнал арабский вариант русской поговорки «врет как Троцкий». Но синяк у меня до сих пор остался.

- Вообще были моменты, когда не только ты на иголках сидел?

Целых полтора дня таких было. На пятый день я узнал, что такое туннельная война. Оказывается, пока мы обороняли свой домик, исламисты в это время рыли у нас под носом подземный ход.

Не знаю, сколько это продолжалось - может, месяц или больше, - но факт в том, что в один «прекрасный» день мы обнаружили, что исламисты вылезли у нас за спиной и захватили четырехэтажный дом, самый высокий в окрестностях, так как все остальные в два-три этажа.

Разумеется, там засели снайпер и пулеметчики, и все мы оказались в маленьком котле. При желании можно было пробежать 200 метров под градом пуль, чтобы выйти, но никому не хотелось.

Вместо этого мы связались со штабом армии, и там сказали, что решат вопрос. Решали полтора дня, потом подогнали к захваченному зданию БМП, штурмовую группу и еще два отряда ополченцев.

Сначала здание на протяжении двух часов прошивалось насквозь из тяжелого пулемета, потом мы со всех сторон пошли в атаку.

В результате нашему командиру палец на руке отстрелили, а мы убили 8 исламистов. Вообще в здании их было больше, но те, что были поумнее, успели уйти обратно в туннель. Собственно, на этом все мои боевые подвиги закончились, так как было пора возвращаться домой…

- Вовремя вас вытащили. А с местными жителями успел пообщаться, что они думают о войне?

Все очень устали от нее, но они поддерживают Асада, потому что понимают, что если победят исламисты, то им придется несладко.

ИГИЛ не берет в плен, если они тебя окружили, то думай не о том, как сдаться, а как забрать с собой на тот свет как можно больше боевиков.

Даже светская оппозиция начала использовать амнистию, чтобы спастись от исламистов. На стороне исламистов остались только самые бедные слои населения.

При этом большинство беженцев, несмотря на последние новости, остается в Сирии. Правительство старается не создавать палаточных лагерей и расселяет их в административных зданиях.

Самые богатые выезжают в Иран и Ливан, чтобы оттуда продолжать свой бизнес, а те, что победнее, стремятся в Евросоюз.

Несмотря на огромные долги и полный развал экономики, Сирия выделяет большие деньги на социальный сектор. Строятся детские центры, школы, больницы и так далее. Зарплаты выплачиваются даже тем чиновникам, которые остались работать в ИГИЛ.

Ваххабиты строят свое государство, но из-за отсутствия собственных кадров вынуждены опираться на сирийских чиновников в оккупированных городах. Некоторые чиновники так хорошо устроились, что получают деньги и от Дамаска, и от Ракки. В общем, Асад делает все, чтобы доказать, что Сирия, в отличие от террористов, заботится о своих гражданах.

- Ты говоришь об ИГИЛ, но ведь там много разных группировок, для местных нет разницы?

А какая может быть разница, кто тебе будет голову резать?

Их различают только военные, потому что им важно знать, с кем они тактические перемирия заключают, и ученые, потому что исследования проводят всякие…

Ну есть еще Свободная армия Сирии, но ей принадлежит максимум 10% всех сил повстанцев. Местные жители и с ними ни о чем не хотят говорить. Все их требования и так постепенно выполняются.

Чтобы противостоять исламистам, Асад должен наладить диалог с народом. Они требуют отставки Асада, а зачем, если все знают, что сейчас он выиграет любые честные выборы?

- Для местных есть разница, приезжий исламист или нет?

Вот тут есть. Гастролеры плюют на местные порядки. Доходит до того, что даже бедуинские племена возле Ракки, которые сначала звали к себе ИГИЛ, теперь бегут к Асаду, так как не могут жить при новых порядках.

Но самый вал беженцев начинается, когда исламисты наступают на новые населенные пункты. Ополченцы, с которыми я говорил, считают, что живут с миссией очистить мир от большой кучи дерьма, которая туда приехала. Они сожалеют только о том, что оно приехало к нам, а не в Саудовскую Аравию, Турцию или США, которые финансируют их.

- Какое вообще отношение к саудитам?

Их и до войны никто из стран Залива не любил из-за их мракобесия… В Латакии, например, есть одно кафе, на табличке которого написано «саудиты и собаки не обслуживаются».

Саудовскую Аравию не любят за ее дикость, отсталость и варварство, а также за бескультурную гордыню, вызванную наличием обширных запасов нефти. В свою очередь сирийцы считают себя наследниками древних цивилизаций.

- А о России что думают?

Сторонники Асада очень хорошо к России относятся еще со времен СССР, а сейчас тем более. А вот если игиловцы узнают, что ты славянин или у тебя жена славянка, то тебя точно убьют, потому что после чеченской войны Россия считается одним из главных врагов исламистов.

- Ясно… Тяжело было прощаться с отрядом?

Стыдно было. Мне-то есть куда ехать, а им - нет. Уже сдружился с ними со всеми. В следующем году еще раз съездить хочу. Когда туда ехал, думал, что враг будет как бессмертная орда. Оказалось, что преувеличивают возможности исламистов. Умирают как все.

- Ты думаешь, война не прекратится к тому моменту?

Нет, конечно. Для этого нужно, чтобы государство взяло под контроль турецкую границу примерно к Приморскому району и иорданскую границу в районе Голанских высот… Тогда приток исламистов будет остановлен, и мы быстро справимся с оставшимися боевиками.

Все сирийцы знают, что Турция, Саудовская Аравия, Израиль и США помогают исламистам оружием и деньгами, покупают у них нефть.

Якобы они помогают только светской оппозиции, но все же прекрасно понимают, что они оружие фактически на общак скидывают. От Свободной армии оружие распределяется между всеми.

При этом Сирия может проиграть только в том случае, если будет установлена бесполетная зона, Турция открыто поддержит боевиков, а антиигиловская коалиция открыто выступит против Сирии.

- Почувствовал изменения, когда в Россию вернулся?

Я вообще не понимаю, как вы тут так спокойно живете. Сны снятся, как я там был, спать получается, только когда совсем измотаешься. Любителей петард возненавидел. Ну и под ноги все время смотрю, чтобы на мину не напороться.

Но все равно - не внести пусть даже маленькую лепту в борьбу с ИГИЛ я не мог. Брат говорит, что на севере каждый день как будто «Спасти рядового Райана» снимают. Потери огромные с обеих сторон, жалости никто друг к другу не испытывает, пленных не всегда берут, даже уши друг другу режут на сувениры…

- Хотел бы что-нибудь передать своим сослуживцам и боевикам?

Для ополченцев и солдат: все адекватные, нормальные люди с вами, ребята. А для боевиков… наверное, нехорошо получится, если интервью закончится словами «вас всех убьют»? Надо быть конченым идиотом, чтобы идти воевать за халифат…

Лучше анекдот расскажу. Солдаты поймали исламиста. Он просит расстрелять его в 13.00. Его спрашивают, почему именно в это время? Он отвечает, что тогда он успеет на обед к пророку Мухаммеду и шахидам. Докладывают офицеру.

Офицер говорит: расстреляйте его в 14.15. Спрашивают: почему? А он отвечает, что тогда он как раз за всеми посуду успеет помыть.

P.S. Фотографироваться Мишель отказался - сказал, чтобы не опознали ИГИЛовцы.

Артур Аваков

Около половины россиян считают, что Россия должна завершить военную операцию в Сирии. За ее продолжение высказались менее трети участников опроса (30%), проведенного социологами "Левада-центра". Еще 22% респондентов затруднились с ответом на этот вопрос. По данным аналогичного опроса Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ), в апреле продолжение российской военной операции в Сирии поддерживали 53% россиян.

Россия вступила в военную операцию в Сирии 30 сентября 2015 года. Ее официальная цель – борьба с терроризмом. С начала 2017 года, по данным агентства Reuters , в Сирии погибли не менее сорока российских военнослужащих и частных военных специалистов. В марте 2016 года президент России Владимир Путин заявил, что российская военная операция в Сирии обошлась примерно в 33 миллиарда рублей. По подсчетам партии "Яблоко", они могут составлять от 108 до 140 миллиардов рублей.

Reuters отмечает, что среди погибших – 21 боец так называемых "частных военных компаний" , 17 кадровых военнослужащих и два россиянина, статус которых не установлен. Потери за этот год, таким образом, значительно выросли по сравнению с предыдущими 15 месяцами военной кампании в Сирии, когда погибло как минимум 36 граждан России, пишет агентство. Авторы публикации подчеркивают, что командиры воюющих в Сирии подразделений требуют от семей погибших хранить молчание. По официальным данным, в 2017 году погибло только 10 российских военных. Расхождения в цифрах Reuters объясняет отказом России признавать участие в боевых действиях сотрудников частных военных компаний, а также грядущими президентскими выборами, на фоне которых вопрос потерь является "чувствительным".

Результаты опроса, согласно которым россиян все меньше волнует война в Сирии и российские потери в этой стране, комментирует директор "Левада-Центра" Лев Гудков .

No media source currently available

0:00 0:08:13 0:00

– Когда наметилась тенденция снижения поддержки военной операции российских войск в Сирии?

– С острой фазы, с ноября 2015-января 2016 года, примерно в этот период. Когда стало ясно, что никаких радикальных изменений не будет и сама кампания будет продолжаться примерно в таком духе, большинство людей, которые были крайне обеспокоены на момент начала этой операции, начали терять интерес к этому и уходить в сторону. Отчасти это связано еще и с сокращением интенсивности телевизионной пропаганды, потому что за три года ежемесячное число сообщений о Сирии упало в три с половиной раза. Продолжает следить за этим в основном провинциальная бюрократия, люди более старшего возраста и проимперски настроенные люди, для которых геополитическая проблематика важна как некоторая новая идеология в России. И, напротив, теряют интерес и, скорее, боятся, что это превратится в новый Афганистан, те, кого можно назвать "социально слабыми группами", то есть люди с более низкими доходами, пожилые, помнящие о том, чем закончилась афганская эпопея.

– Но все-таки количество войск, которые были введены в Афганистан, было несравнимо большим по сравнению с сирийской кампанией. Как часто встречается это сравнение с Афганистаном в ходе опросов?

– Достаточно часто. Поначалу, когда только началась операция, 46% считали, что именно так будут развиваться события в Сирии, по афганскому сценарию, и только 38% считали это невозможным. Сейчас соотношение обратное: 32% по-прежнему считают, что, так или иначе, закончится именно этим, но абсолютное большинство, больше половины уверены, что это маловероятно или даже совсем исключено. Пример Афганистана, травма афганской войны сильна и очень глубоко сидит в памяти людей. Единственные, для кого это менее значимо, – это молодежь, которая вообще мало что знает о советском времени, поскольку был очень существенный разрыв между советским прошлым и путинской молодежью. Они за этим не следят, для них это незначимая аналогия. А для большей части, конечно, конец афганской войны и конец советской империи – это такой был парадигмальный процесс.

– Чего больше боятся люди: что Россия надолго увязнет в Сирии, потратит огромное количество средств на то, чтобы поддерживать эту операцию, или что Россия будет нести людские потери? Там, конечно, потери есть, но они пока несравнимы с теми потерями, которые Советский Союз нес в Афганистане.

– Нет, о потерях люди очень мало знают, поскольку о них практически ничего не сообщается по федеральному телевидению, а это главные каналы информирования. Люди не понимают самого смысла, зачем нужно было лезть туда. Это далеко от России, и те версии, которые предлагают Кремль и официальная пропаганда, выглядят для массового зрителя не слишком убедительными. Борьба с терроризмом – это не очень понятно, потому что где Сирия, и где Россия? Отстаивание каких-то интересов российских компаний – это по частоте второй вариант ответа, который давали россияне для объяснения этого, это слишком абстрактно и не касается их повседневных жизненных проблем. Из общего контекста выстраивается линия конфронтации с США. И это людей действительно беспокоит очень серьезно, поскольку они понимают, что Россия вошла в клинч, в очень глубокую и длительную конфронтацию с Западом, которая может окончиться и Третьей мировой войной. Сейчас немножко страх перед этим ослаб, но он никуда не ушел, просто интенсивность этого снизилась, но страх сидит глубоко, люди этого боятся. Поэтому Сирия здесь в ряду тех конфликтов, в которые оказалась втянута Россия по воле ее руководства.

– Когда только были введены российские войска в Сирию, эта операция имела большую поддержку. И пропаганда тогда работала на полную мощность, но это воспринималось как то, что Путин показал мощь России Западу, поддержав режим Башара Асада. Вообще казалось, что вся эта операция будет для России бескровной, что самолеты будут бомбить позиции ИГИЛ, будут вестись обстрелы с кораблей. Все это уже улетучилось?

– Я думаю, что это продолжает действовать, потому что характер подачи информации о военных действиях в Сирии остался прежним. И это в основном "барабанная дробь" о силе русского оружия, о победоносных действиях российской авиации. Главное – убеждать людей в том, что это только воздушные операции, наземных действий и потерь нет, соответственно, беспокоиться не о чем. Тут еще важен "гуманитарный" момент. Когда показывают раздачу продовольствия женщинам и детям с грузовиков, на которых написано "Гуманитарная помощь России", это дает моральное удовлетворение населению. Это важный момент подтверждения российской самоидентичности. Россия в глазах пропаганды и населения никогда не выступает агрессором, она всегда жертва чужой воли, чужих злокозненных интриг и провокаций.

​– Мы говорим больше о пропаганде, но вернемся к потерям, которые, по официальным данным, в этом году составляют 17 человек, по неофициальным ​– 40. Волнуют ли они по-настоящему россиян?

– Нет, в наших опросах это почти не всплывает, никаких следов беспокойства о численности погибших в общем нет. Но опять-таки это эффект подачи информации. Если и проходит какая-то информация, это два, три человека, погибших от рук террористов. Как бы случайные потери. На фоне гораздо большего числа жертв катастроф или несчастных случаев в России это воспринимается достаточно равнодушно, – отмечает Лев Гудков.

Последнее официальное сообщение о гибели российских военнослужащих в Сирии датируется 4 сентября. По заявлению представителя Министерства обороны России, автомобильная колонна подверглась минометному обстрелу неподалеку от города Дейр-эз-Зор, где идут тяжелые бои. В результате один военный погиб на месте, другой скончался от ранений в госпитале. Минобороны также подтвердило, что обороняющие город боевики запрещенной в России группировки "Исламское государство" – в основном выходцы из России и стран СНГ. Дейр-эз-Зор – крупнейший город на востоке Сирии, его довоенное население составляло около двухсот тысяч человек.

Донбасс серьезно закалил российских журналистов, создал команду опытных профессионалов - так говорит специальный корреспондент «Комсомольской правды» Александр Коц. Сейчас российские военкоры, среди которых Коц и его коллега Дмитрий Стешин, успешно применяют свой опыт в Сирии, где идет российская операция против «Исламского государства», ставшего угрозой для всего мира и нашей страны. В эксклюзивном интервью «Русской планете» Александр Коц рассказал о работе в связке с Минобороны РФ, о том, сколько ИГ дает за голову российских журналистов, и как христианство и ислам мирно уживаются в Сирийской Арабской Республике. Журналист также объяснил, почему Сирии нужно меняться, и предупредил об уже начавшемся «экспорте» войны из Сирии и Ирака в другие страны.

По вашим ощущениям, сколько еще будет идти война в Сирии и, с другой стороны, как долго она будет приоритетной темой в российских и мировых СМИ?

- «Вы же понимаете, что не просто нам, сирийцам, помогаете. Вы в первую очередь защищаете себя», - растолковывали нам сирийские военные, когда речь заходила о воздушной операции ВКС России.

В этих словах, в интонации, мимике было что-то трогательно заискивающее, словно первоклассник пытается оправдаться перед старшим братом, вставшим на защиту мальчугана от хулиганов. Он бы и сам мог дать отпор, но весовые категории неравные. Мы воспринимали это как обязательный атрибут общения, такой же, как часовое чаепитие, без которого здесь не обходится ни одно важное дело. Хотя и понимали, что бойцы, измученные пятилетним противостоянием, не так далеки от истины.

Беспрецедентные кровавые атаки исламистов последних недель на Синае, в Бейруте и в Париже наглядно показали, что война идет не только в Сирии или Ираке. Она «экспортировалась», ударив по «дистанционным» противникам. И строить прогнозы об окончании этой войны приходится исходя из новых реалий, в которых на ближайшую перспективу - как мне кажется, годы - никто не застрахован от ударов исподтишка. Под войну «на вынос» заложен серьезный фундамент, на который до терактов в Европе Старый Свет стыдливо прикрывал глаза. Бесконтрольные потоки беженцев с Ближнего Востока в угоду толерантности и мультикультурализму поставили под угрозу жителей просвещенного Запада.

В России барьеры для новой заразы - и повыше, и пошипастее. Но, как оказалось, наши граждане не могут чувствовать себя в безопасности за пределами родного государства. В 47 странах, если верить последним рекомендациям для авиаперевозчиков.

Российская авиационная группа, размещенная на аэродроме Хмеймим в Сирии. Фото: ТАСС

Не знаю, как озаглавят это в учебниках истории лет через 20 - Третья мировая, Первая экстерриториальная, Новая гибридная, - но де-факто сейчас полмира находится в состоянии войны. Причем не только и не столько в состоянии вооруженного противоборства, сколько в режиме противостояния цивилизационного. Мы столкнулись с идеологией ужаса и устрашения, которую, к сожалению, разделяет огромное количество людей. Скажу вещь крамольную, но это аксиома: ни одно террористическое образование не способно долго удерживать свои позиции (и боевые, и социально-политические) без поддержки местного населения. И это еще одна составляющая нынешней войны - битва за умы, если хотите. Мало победить врага на поле боя. Его надо одолеть в головах простых людей, которые сейчас очарованы идеей справедливого религиозного государства. Сирия - страна страшно забюрократизированная, нашпигованная огромным количеством всевозможных спецслужб-мухабаратов, следящих за всем и вся. ИГ же дает простую альтернативу, где любые спорные вопросы решаются быстрым шариатским судом. Это подкупает. Поэтому для полной победы Дамаску мало разгромить воинствующих исламистов. Сирии надо меняться.

- В Сирии задействованы наши военные, как это отражается на вашей работе - с точки зрения большей ответственности, безопасности и возможных ограничений?

Политуправление сирийской армии, конечно, сейчас в легком шоке. Оно привыкло контролировать работу иностранных журналистов на своей земле, а тут вдруг, как ФАБ-500 с неба, на них сваливается огромная толпа неподконтрольных репортеров. Да еще и с пресс-офицерами пусть дружественной, но все-таки другой страны. Но после некоторых недоразумений работа журналистов с российскими военными все-таки была регламентирована. Строится она на простом принципе. Если ты прилетаешь с российскими военными освещать операцию Воздушно-космических сил, то российские военные за тебя и отвечают. Это довольно внушительный пул, работающий по программе представителей пресс-службы Минобороны России. Наша база в Латакии - объект режимный, поэтому, естественно, есть определенные ограничения. Но при этом процесс налажен довольно просто: тебе говорят, что можно снимать, а что нельзя. И это нормально. Я бывал на американской базе Бондстил в Косово, там порядки куда авторитарнее. Если журналистов с базы вывозят «в поля», через политуправление армии обеспечивается определенный уровень безопасности. Ничего, впрочем, не гарантирующий. Война есть война.

К примеру, приехали мы в городок Ачан на севере провинции Хама. Буквально накануне он был освобожден силами правительственной армии. Для журналистов пула, работавших исключительно на территории базы, невероятная удача - наконец-то вырвались на «оперативный простор». Слева, километрах в пяти, авиация кого-то «утюжит», дым столбом. Справа, за фруктовым садом, отброшенные террористы затаились. В самом поселке - и тоннели подземные, и флаг «Исламского государства» потоптанный, и пикап «Тойота» сожженный, и склад самодельного оружия... Красота! Но в какой-то момент исламисты решили прервать «экскурсию» и ринулись на Ачан в контратаку. Пальба со всех сторон, бегающие бойцы с автоматами, БМП лупит из 73-миллиметрового «Грома»... Тоже, в общем-то, удача, тоже красота. Но на представителя российского Минобороны Игоря Климова было больно смотреть. Народ мы, чего уж там, не самый дисциплинированный, а ответственность - на нем.

В целом насколько опасна работа военкоров в Сирии в сравнении с Донбассом и другими конфликтами, есть ли риск похищения, ранения и, не дай бог, убийства журналистов?

Риск - штука неизмеримая. Его сложно оценить по какой-то шкале, можно только постараться минимизировать. Мне показалось, что Донбасс серьезно закалил российских журналистов, прожег их основательно, создал целую команду профессиональных, опытных репортеров, которые понимают, что ни один кадр не стоит жизни.

Мы обсуждали этот вопрос, сидя за столом в Дамаске. И сошлись на том, что в Донбассе все-таки бывало куда опаснее. С одной стороны, там меньше бюрократических ограничений. С другой, интенсивность огня намного выше, особенно если брать летнюю кампанию прошлого года или зимнюю этого.

Фатализм сирийских бойцов, соседствующий с безрассудством, иной раз просто раздражает. Занимая позиции, они даже не пытаются окапываться, как следствие - потери, которых можно было бы избежать. Ну и экипировка - просто слезы. Бронежилетов я на них не видел.

Что до похищений - то же правило, что и в Донбассе: не ездить по навигатору. Чересполосица страшная, и, не зная нужных дорог, можно запросто заехать в ателье по пошиву оранжевых роб. Ходят слухи, что за голову российских журналистов дают по 500 тысяч долларов... Инфляция - на Украине мы стоили 100 тысяч.

Не бывает войн без героев. Новороссия дала нам целую плеяду героев. В Сирии такого нет, как вы думаете, почему? Каких героических и просто интересных персонажей там вы встречали?

Здесь все очень просто. В Новороссии мы с этим героями разговаривали на одном языке. Во всех смыслах этого устоявшегося выражения. Не сомневаюсь, что для сирийцев есть свои герои, но, как мне показалось, в силу ментальных особенностей местная военная пропаганда старается не выделять кого-то, делая ставку на коллективные заслуги. Однако колоритные персонажи, конечно, есть. Например, командир танкового батальона Яссер Али, огромный бородатый дядька и настоящий фанат своего дела. «Мои танки», - любовно говорит он о своих стареньких Т-55. Несмотря на грозный вид и боевую спесь, любитель побалагурить. Ведет страничку в Facebook , основной контент которого, как вы догадываетесь, - танки.

Много ли видели и общались с добровольцами, из каких они стран, есть ли из России, что ими движет? Влияет ли добровольческое движение на ход войны?

Добровольцев не встречал, хотя слышал, что даже ополченцам с Донбасса предлагают ехать в Сирию. Там воюют подразделения из Ирана, очень закрытые ребята. Есть отряды ливанской «Хезболлы» - тоже не самый разговорчивый контингент. По отзывам, настоящие бойцы без страха и упрека. Конечно, на ход всей войны они вряд ли могут повлиять, но на определенных стратегических участках, таких, как Забадани и Алеппо, - вполне.

- По-вашему, каковы идеологические аспекты войны в Сирии, главное обоснование, почему Россия помогает?

Я не хочу сейчас рассуждать о геополитических выгодах, о возвращении влияния на Ближнем Востоке, о репутационных успехах. Оставим это политологам. Главное обоснование - это географическая карта. От нашей границы до сирийской - меньше, чем от Москвы до Питера. Эта опухоль - ИГ - прогрессирует, пуская метастазы и в Афганистан, и в Среднюю Азию. Тысячи наших сограждан воюют под черным знаменем «Исламского государства». И открыто угрожают нам. Думаете, не было бы теракта над Синаем, если бы мы туда не влезли? Черта с два! Рано или поздно нам пришлось бы столкнуться с этой угрозой. Так почему бы не сыграть на упреждение.

Поговорим о роли христианства в Сирии: какие у него особенности, как православным удается выживать рядом с ИГ?

Пожалуй, ни в одной другой стране Ближнего Востока я не встречал, чтобы ислам и христианство так тесно соседствовали друг с другом. И мирно. На одной улице могут стоять четыре мечети, три храма, два магазина со спиртным и один ночной клуб, в котором девушка с татуировкой ангела на плече лихо приготовит вам «Текилу Бум». Многие рассказывали нам, что до начала конфликта даже не знали, кто из знакомых суннит, кто алавит, кто друз, а кто езид... Уникальный сирийский «плавильный котел», основанный на системе сдержек и противовесов, работал без сбоев. Сама война-то начиналась, как и везде, не с религиозных разногласий, а с вполне вменяемых социальных требований. Режим Асада поначалу реагировал на них жестко и неуклюже. В итоге, когда Дамаск решил пойти на уступки, время было утеряно, протест перехватили исламисты.

Мечеть в Латакии. Фото: Валерий Шарифулин/ТАСС

Это был один из самых тяжелых наших репортажей - «Христианские гетто "Исламского государства"». Из первых уст нам удалось узнать, как живут наши единоверцы на землях, подконтрольных ИГ. Узнать от людей, которые вырвались оттуда. Их положение на оккупированных территориях мало чем отличается от судьбы евреев в каком-нибудь варшавском гетто. Только вместо звезды Давида на груди - обязательное обривание голов. Такой отличительный знак, чтобы на улице сразу было видно: идет «недочеловек». Вся жизнь христиан, если их не казнили сразу, подчиняется своду правил, описанных в специальном документе - макрома. В переводе - снисхождение. Вот лишь некоторые выдержки из него: «Запрещается стоять напротив мусульманина и смотреть в глаза. Нужно склонить голову. Если правоверный сидит на стуле, христианин должен сидеть рядом с ним на корточках. Христианин не имеет права заниматься торговлей и должен платить дань - джизйи: четыре с четвертью грамма золота за каждого мужчину - члена семьи. Запрещается покидать поселение, молиться, носить крест или священную литературу...». Под угрозой смерти даже пустяковое действие, которое может быть расценено как угроза ИГ. Также смерть ждет тех, кто тайно работает на государство. Христианин при разногласиях с мусульманином всегда неправ, так как он неправоверный. А для того, чтобы приговорить его к смертной казни, достаточно двух свидетелей.

Действия российских ВВС привели к массовому дезертирству в ИГ и разрушили миф о его непобедимости. Действительно ли ИГ настолько «велико и ужасно», как его описывают западные СМИ, как видится с более близкого расстояния?

Все-таки то, что мы знаем об ИГ, в большинстве своем - плоды пропаганды. Как с той, так и с этой стороны. Я смотрел репортажи Юргена Тоденхофера, немецкого журналиста, который десять дней провел в «Исламском государстве». Там многое выглядит удивительно. Тот же самый высокий трафик на дорогах, те же самые открытые лавочки со шмотьем, люди по улицам ходят, дорожная полиция на перекрестках стоит... Я подозреваю, что Тоденхоферу показывали парадную витрину, но она не была похожа на дремучее Средневековье, каким мы привыкли видеть ИГ. При этом немецкий репортер совершенно четко видит, что это люди, которым все равно, сколько убить ради достижения своей цели: сто человек, тысячу или миллион. Они не остановятся ни перед чем.

Большая ошибка думать, что игиловец - это такой босоногий бородатый крестьянин со старым «Калашниковым». ИГ - это четко структурированная террористическая организация, со своими штабами, в которых трудятся, в том числе бывшие офицеры Башара Асада, бывшие офицеры Саддама Хусейна. Они умеют планировать и проводить крупные наступательные операции. И они не боятся умереть. При этом «Исламское государство» абсолютно самодостаточно в финансовом плане - за счет торговли нефтью, контрабанды исторических артефактов, вывоза ценностей и торговли заложниками. Без собственной экономики ИГ давно бы сдулось.

- Тот же вопрос, что и вашему коллеге Дмитрию Стешину: война в Сирии - это только часть мировой войны. Где еще может начаться пожар, что подсказывает ваша журналистская интуиция?

Как я уже сказал, война постепенно будет экспортироваться. Мы вряд ли доживем до позиционных боев в европейских городах, но я уверен, что теракты в Париже - не последние. Это не разовые акции, которые ИГ устраивает для устрашения неверных. Это единственно возможная форма войны для них на вражеской территории.

Меня зовут Шади Хусейн аль-Али, я родом из деревни Аль-Хази, в сирийской армии с 2004 года, служил в 48-м полку спецназа. Историю можно начать с ночного боя. Это было возле деревни Халь-Файя, на севере Хамы. Бой был страшный. Ну, в основном, потому, что начался ночью, и наш пост атаковали буквально со всех сторон. Пост наш назывался Жиб Абу-Маруф, небольшая такая высотка. В ночь на 20-е марта 2014-го года нас атаковала «Джабхат ан-Нусра». Стрельба началась в полночь, и сразу стало понятно, что бой будет жестоким. Шел он с небольшими перерывами и уже сильно позже я узнал, что закончился только в 10 утра.

Меня почти сразу же после начала боя ранили в правый бок, а позже – в район поясницы. Мы сначала не поняли, что нас окружили. Командиры часа через три после начала перестрелки запросили «скорую» для раненых, но медики не смогли к нам прорваться. Но и тогда мы еще не оценили, насколько велика беда.

Вскоре ранили еще двоих. Один был ранен легко и мог вести машину. Вот мы втроем и поехали в сторону трассы, чтобы попытаться добраться до ближайшего полевого госпиталя. Ехали быстро, стреляли по нам только в самом начале, потом стрельба прервалась.

Подъехали к деревне Тахибли Имам. Она считалась тылом, и мы полагали, что на посту по-прежнему стоят наши товарищи. Увидели на КПП человеческие фигуры. Фары были выключены, мы помигали через лобовое стекло фонариком, думая, что сейчас ребята помогут нам. А оказалось, что наших оттуда выбили час назад, и на КПП уже стоит «Джабхат ан-Нусра». Навстречу нам выехала «техничка» с установленным на ней пулеметом и перекрыла дорогу. Мы были вынуждены остановиться. На КПП стояли около 10 человек, они окружили машину, начали спрашивать, кто мы, откуда.

Пока нас не начали вынимать из машины, я незаметно достал две ручные гранаты из кармана разгрузки. Решил, что все равно погибну, так хоть заберу с собой двух-трех врагов. Выдернул чеку из первой. А она не взорвалась. И вторая тоже не взорвалась. То ли старые были, то ли со взрывателем было что-то не так. Не взорвались, в общем. Правда, я пытался делать это скрытно, и террористы не заметили…

Ну тут мой товарищ, что впереди сидел, тоже достал гранату и пытался выдернуть чеку. Его руки перехватили, гранату он в действие привести не успел. Нас всех вытянули из автомобиля, и парня, что хотел гранату использовать – порезали прямо там же. Полоснули дважды по горлу ножом. Потом начали со мной разбираться. Обыскали машину, все оттуда вынули, нашли две невзорвавшиеся гранаты. Я вообще алавит, но они не знали, какова моя вера, и сказали мне, что если я суннит – меня закопают прямо здесь. Потому что, с их точки зрения, суннит, воюющий против суннитов, - невозможное явление.

Меня раздели, руки связали за спиной, глаза тоже завязали. Видно было, что я ранен и довольно много крови потерял, но они меня повалили на землю и немного попинали ногами, поиздевались. Помощи, конечно, тоже никакой не оказали. Вместе с оставшимся в живых солдатом погрузили в пикап. Ехали по грунтовкам где-то час, не меньше. По приезду нас сразу закинули в подвал деревенского дома. У меня кровь шла по-прежнему, но им было все равно. Даже перевязать не захотели.

С утра к нам в подвал привели еще двоих парней. Где-то их взяли в плен, не помню. Потом узнали, что тюрьма, в которую нас привезли, называется Сежель аль-Аукаб. Находится на севере Хамы, в деревне Кян-Сафра.

Издеваться над нами начали буквально на следующий день. Никто из них не знал, что с нами делать, и поэтому решили покуражиться. Связывали руки за спиной и подвешивали за кисти на стреле автокрана, чтобы только кончики пальцев ног опирались на землю. Больно было – не передать. Часто терял сознание.

Нас пытались допрашивать, но как-то криво. Все больше о религии. Мол, в кого веришь, понимаешь ли Коран. Через неделю примерно для нас стала очевидна разница между двумя пыточными командами, работавшими с нами. Одни подвешивали за кисти, завязав наши руки за спиной, как я рассказал.

А другие были попроще и предпочитали связывать наши руки спереди, и тогда можно было висеть много дольше, не теряя сознание. Когда просто били, по ходу дела говоря всякое про нашу веру, жен, сестер, - было полегче. Если били без подвешивания, мы с товарищами вечером шутили в камере, что день прошел удачно.

Кормили – когда как, но, в основном, довольно плохо. Куски черствых лепешек, оставшихся от обедов охранников, ну и прочее – по-мелочи. Масло оливковое микроскопическими дозами, иногда специи – «зата». Ну «зата»… Ее у нас едят много где. Сначала лепешку в масло макаешь, потом в смешанные специи эти. Иногда приносили по паре кусков жареной картошки. Это было счастье, - честное слово. Рана моя потихоньку затягивалась, но сильно гноилась. Было больно лежать, потому, что пуля так и осталась внутри.

Через пару недель договорились с одним из товарищей, что убежим. Начали рыть подкоп. Маскировали матрасами и всяким мусором. Но боевики нас почти сразу раскусили. Заметили, что земля с наружной стороны стены начала оседать. Однажды вечером зашли в камеру, где мы вдвоем с товарищем сидели, избили и развели по отдельным комнатам.

После того, как развели по этим маленьким камерам, нас начали буквально каждый день бить. Как бы в назидание. Били даже не ногами, а куском кабеля. По голове, по спине. Особенно сильно лупили перед тем, как принести нам еду.

Несколько месяцев нас почти не привлекали к работам. Только иногда, под надзором, приказывали перенести мешок с мусором или ведро с помоями. Два раза нас заставили почистить спортивную площадку, на которой «Ан-Нусра» пытали и казнили своих противников. Мы полдня смывали и оттирали старые и новые пятна крови, кусочки мяса какие-то собирали. Во второй раз пришлось убрать совсем страшные вещи: кости, большие куски плоти. Они в несколько приемов отрубили кому-то руки, но сначала пальцы и лучевые кости раздробили. Слава богу, на такие работы я вышел всего два раза. Правда, оба раза – за один месяц. Насколько я знаю, казнили там преимущественно суннитов, так как считали их отступниками от веры. Суннит против суннита воевать, по их мнению, не может.

Со мной обращались не очень хорошо, конечно. Не покалечили и не убили только потому, что эмир, контролировавший деревню, планировал обменять меня на пленных бандитов. Как именно звали этого эмира, я не знаю, но все называли его Абу Юсеф. Но меня все равно били. Приказывали не поднимать лица на бьющего, не смотреть в его сторону. Боялись, скорее всего, что я запомню их лица, и если эмир будет меня допрашивать, укажу ему на них. Иногда просто завязывали мне глаза.

Где-то через три месяца нас передали группировке «Ахрар аш-Шам». «Ан-Нусра» в тот момент практически потеряла связь с сирийскими властями, их окончательно признали террористами, и в переговоры принципиально не вступали. А у «Аш-Шама» были и связные, и каналы для обмена пленными. Меня перебросили в деревню Икарда, на юге провинции Алеппо. До войны там была огромная лаборатория и опытные поля для сельскохозяйственных исследований. Весь этот комплекс «Аш-Шам» переоборудовал в тюрьму. Меня снова посадили в одиночную камеру. На этом участке боевиками командовал Абу-Мухаммад Шихауи. Сам он родом из деревни Ашиха, в Хаме. Он меня допросил, и приказал позвонить моему брату, чтобы он договорился об обмене. До брата я тогда дозвониться не смог.

В общей сложности я просидел в Икарда один месяц и двадцать дней. Рана продолжала гноиться, хотя общее состояние стало получше. Однажды ко мне, когда я подметал двор, подошел один из боевиков и прямо сказал: «Я тебя знаю. Ты алавит из Хомса». Я спросил, откуда он меня знает. Он сначала долго смеялся, а потом сказал, что вместе с товарищами штурмовал наш пост, а потом видел меня в тюрьме Сежель аль-Аукаб. Спросил, как рана… Я ему показал. Он только языком поцокал, сказал, что надо лечить. Попросил никому не рассказывать о нашем разговоре. Пришел в тот же вечер в камеру, якобы для того, чтобы вести допрос. Осмотрел рану, смешал муку с водой и какими-то специями, скатал шарик. Потом очистил рану, затолкал туда этот ком и сказал, что будет приходить регулярно.

Почему он мне помогал, - не знаю. Но, мне показалось, у него были какие-то свои убеждения. Рану очищал почти каждый вечер, а где-то через неделю пассатижами просто взял и вытащил пулю. Потом даже принес антибиотиков и ваты. Помог мне очень, хотя еще три месяца назад стрелял в меня и вообще был, конечно же, самым настоящим террористом. Потом он куда-то пропал. Уехал, видимо. Или погиб....

Через месяц после приезда меня перевели в камеру, где уже сидел один пленный – тоже сирийский солдат. Мы с ним в первый же день договорились убежать. Долго готовились, и во время вечерней прогулки, пока охрана смотрела телевизор, - перелезли через забор. Не успели отбежать даже 50 метров, и услышали, как один охранник орет на другого. Мы, конечно, решили, что они заметили наше отсутствие. В итоге, быстро посоветовались и пошли в разные стороны.

Я шагал всю ночь. Думал, что иду на север, в сторону Алеппо. А когда начало светать, то понял, что неправильно определили направление и почти 9 часов подряд шел на восток. Повернул на север. Очень хотелось пить, и я чудом нашел на краю поля колодец. Очень глубокий, почти пересохший. Там была лестница внутри – длинная-длинная. Тогда мне показалось, что там глубины – метров 50, а то и больше. В общем, очень глубокий. Напился этой грязной воды. Потом поднялся, долго искал в поле какую-нибудь тару, чтобы захватить воды с собой, но ничего не нашел.

Пошел дальше, и часов через пять дошел до деревни Зитан. Это было в июле, стояла жара, я почти двое суток ничего не ел. По нормальным дорогам идти я, конечно, не мог. Шел по тропинкам вдоль полей, по грунтовым дорогам в обход деревень, по дну арыков. На мне была та же одежда, в которой меня брали в плен в марте. Теплая куртка. Все, разумеется, очень грязное. Да и сам я выглядел не очень привлекательно. Длинные свалявшиеся волосы, такая же борода.

К вечеру совсем потерял силы, не мог больше идти. Очень много крови потерял по пути, потому что рана открылась. В итоге дошел до какого-то огорода на окраине села и упал. Долго лежал, пока меня не окликнул какой-то человек. Это, помню, было в первый день Рамадана. Человек спросил кто я, я ему ничего не ответил. Он сказал, что поможет мне, подогнал машину, посадил меня в нее и повез в деревню. В деревне сдал меня на руки боевикам. Это была группировка «Соколы Шама». После допроса они отвезли меня в село Млтеф. Там находится тюрьма Аль-Балута. Дней через десять меня отвели к местному амиру. Я почти не мог ходить, не мог есть, и просто хотел, чтобы меня, наконец, убили. По просьбе эмира я рассказал ему всю историю от первой до последней буквы и попросил меня прикончить.

Эмир сказал, чтобы я молчал и больше никому не рассказывал свою историю. «Мол, если узнают о том, как ты бежал от «Ан-Нусры» и «Аш-Шама», то эти бандиты приедут за тобой и отрежут тебе голову». Говорит: «Запомни мое лицо, и только со мной разговаривай на эти темы! Если они придут, придется с ними воевать из-за тебя. Это ни нам, ни тебе не нужно. Молчи и все!».

В этой тюрьме я пробыл, в общей сложности, один год и семь месяцев. Все вокруг думали, что я из ДАИШ. «Соколы Шама» когда-то входили в «Ахрар аш-Шам», а потом отделились. Они все время воевали и с правительством, и с «Исламским государством» (запрещено в РФ, - прим. ред.), а я, со своими длинными волосами и бородой выглядел как настоящий «воин Аллаха». Потом нас ненадолго перевели в центральную тюрьму Идлиба. Тюрьму тоже контролировали эти «Соколы».

Раз в три-четыре недели в тюрьму приходил местный судья, назначенный группировкой. Я как-то раз немного поговорил с ним, и сказал, что не хочу возвращаться к семье, а хочу остаться и воевать вместе с «Соколами Шама». Соврал, конечно. Мы с ним потом несколько раз долго беседовали. Можно даже сказать, начали испытывать друг к другу некоторую симпатию.

Судья вместе со мной ездил к эмиру, просил его помиловать меня. В итоге, где-то через месяц таких разговоров меня снова вызвал эмир и сказал: «Шади, мы решили тебя отпустить. Возвращайся назад к семье! Передай им привет!» Все было уж как-то слишком просто. Я сразу понял, что меня проверяют, пытаются спровоцировать. Я начал убеждать эмира в том, что домой возвращаться не хочу, и единственное мое желание – воевать вместе с ними против ДАИШ. Нарассказывал им разных сказок. Начал их убеждать в том, что мне некуда возвращаться. Сказал, что родители от меня, вероятно, отказались. Если бы мои родители хотели, чтобы я вернулся, они бы давно поменяли меня на кого-нибудь. Мои родители, кстати, вообще до недавнего времени были уверены, что я пропал без вести и, скорее всего, погиб.

Было несколько таких встреч, и через некоторое время эмир приказал выпустить меня из тюрьмы. Мне сказали, что я теперь буду работать в одном из управлений отряда кем-то вроде секретаря. Эмир сразу предупредил, что если я захочу куда-либо отлучиться или пойти, то сначала должен получить его разрешение. И общаться мне, по большому счету, разрешалось только с эмиром. Ко мне несколько раз, явно по приказу эмира, приходили боевики, и как бы невзначай предлагали проехаться или прогуляться в ту или иную деревню. Я каждый раз отказывался. Я вообще решил, что если и покину это место, то только один раз: чтобы добраться до своих или погибнуть.

Мне, конечно, не доверяли. Дали «рабочее» место в самой дальней от входа в здание комнате, на втором этаже. Об оружии даже речи не шло. Собственно, работы никакой не было. Иногда носил какие-то бумаги из кабинета в кабинет, находясь под постоянным присмотром. А большую часть времени просто сидел за столом.

Тут надо сказать, что пока я сидел в идлибской тюрьме, познакомился с мужчиной, и в разговоре, узнав, кто я такой, он поведал мне по-секрету, что до плена работал на «Мухабарат» (сирийская Служба безопасности – прим. авт.). В тюрьме было правило: если заключенный выучивает наизусть 20 страниц Корана, то срок его заключения сокращается на месяц. У этого «безопасника» срок был – полтора года. И он выучил больше ста двадцати страниц. Читал наизусть, с выражением. В итоге, вышел через год и пять дней. У товарища большинство родственников имели прямые связи с «Джабхат ан-Нусра», и он был практически на 100% был уверен, что боевиков навели на него именно родные. Поэтому он старался сделать так, чтобы родственники не узнали о его досрочном освобождении. На прощание он мне оставил свой номер на пачке сигарет.

После выхода из тюрьмы он сумел добраться до Тартуса, а оттуда сразу же связался с одним депутатом, работающим в комитете по примирению. Депутат сразу все понял и дал ему контакты своего племянника, занимающегося примерно той же работой, только под прикрытием и на вражеской территории. Вот только у меня этих контактов не было, конечно же.

В один из вечеров, уже после того, как я начал «работать», эмир позвал меня и сказал, чтобы я связался со своей женой и пригласил ее вместе с детьми жить на базе. Я сразу начал планировать очередной побег.

За неделю дней до побега я пробрался в комнату к одному из боевиков, живших в том же здании, и пока он спал, взял со столика его смартфон. Позвонить возможности не было (меня могли услышать), и я решил отправить несколько сообщений своим близким в Viber и WhatsApp. Ну, тем, чьи номера я еще помнил. Первым дело написал своему старшему брату. Он служит у полковника Сухейля – в батальоне «Тигров». На мои сообщения, пришедшие с незнакомого номера, никто не ответил. Жена тоже не отреагировала. Я вспомнил номер своего младшего брата и написал ему в Viber: «Я твой старший брат Шади Хусейн. Я буду тебе писать с этого номера, но если тебе внезапно позвонят с него, то ни в коем случае не бери трубку и не пиши сообщений. Иначе меня убьют». Потом тихо вернул телефон на место, стерев все сообщения.

На следующий день таким же образом я связался со своим дядькой. Написал ему: «Если вдруг я тебе позвоню и начну просить отправить моих жену и детей в Идлиб, то разозлись и скажи, что ты меня не знаешь. Скажи, что я тебе больше не племянник, и никаких отношений со мной вы больше не поддерживаете!». Тем же вечером удалось позвонить жене. На базе почти никого не было. Быстро объяснил ей положение дел и попросил о том же, о чем ранее просил дядю. Она все поняла.

Правда, все эти разговоры с родными оказались не нужны. Эмир меня в следующие несколько дней не тревожил.

За пару дней до побега сумел выпросить смартфон у одного из охранников тюрьмы, с которым часто пересекался на территории базы. Сказал: «Друг, мне скучно, а у тебя там игр много, дай поиграю во что-нибудь». Ну, он и отдал мне на часок свой смартфон. Я сразу же забился в самый дальний угол базы и набрал телефон своего старшего брата.

Дозвонился раза с пятого. Говорю: «Я там-то и там-то, в плену! Собираюсь бежать! У тебя есть кто-нибудь в этой местности, кто сможет меня встретить или приютить по дороге, провести через посты?». Брат сначала обалдел. Он-то думал, что меня уже год с лишним нет в живых. Потом подумал, и сказал, что таких контактов у него нет. Тогда я продиктовал ему номер «мухабаратчика» с сигаретной пачки и попросил срочно ему позвонить.

Все дальнейшие разговоры длились не больше десяти минут. Брат поговорил с сотрудником СБ, тот дал ему телефон депутата, депутат связал моего брата со своим племянником, работавшим на территории боевиков. Такая длинная цепочка получилась. Племянник депутата сказал, что постарается мне помочь. Назвал мне район и населенный пункт, куда мне нужно приехать. Там меня должен ждать шейх Халид. Он поможет мне добраться до своих.

Ну и я решил, что ждать больше нельзя. Думал убежать ночью. Прямо перед входом в здание один из бандитов постоянно парковал свой мотоцикл. Ключ из гнезда зажигания не вынимал. Я решил мотоцикл угнать. Ночью бежать не получилось. Боевики сидели перед воротами большой компанией, смотрели телевизор, потом просто пили чай, беседовали. Разошлись ближе к 10.00 утра. Потом на базу ненадолго заехал эмир с охраной. Позвал меня, сказал, что сейчас должен снова уехать. Вернуться обещал ближе к вечеру и попросил при нем позвонить моей жене и пригласить ее на базу. И сразу же уехал. А охрана базы, которая за мной приглядывала, почему-то решила, что я поехал вместе с эмиром, и трое охранников пошли в столовую. Я сразу забежал в основное здание базы, нашел случайно пару мобильных телефонов. Вынул из них аккумуляторы. Спустился вниз, тихо сломал роутер и стационарный телефон, перерезал все провода.

Мотоцикл тихо подкатил к воротам, завел и уехал. Возле деревни Бейнин, стоящей возле трассы, есть блокпост «Джабхат ан-Нусры». Меня приняли за своего. Я перед побегом переоделся в чистую одежду, подбрил усы. На блокпосту они увидели меня на мотоцикле, с длинными волосами, большой бородой, без усов. Выглядел я прямо как они. Они меня вообще приняли за важную персону. ...

Спросили: «Откуда вы, шейх?» Я ответил: «Я ваш брат, из «Джабхат ан-Нусра!»». И они меня пропустили без вопросов, даже удачи пожелали. На следующем блокпосту уже стояли «Файлах аль-Шам». Спросили, откуда я еду. Я без раздумий ответил, что с предыдущего блокпоста «Ан-Нусры», где сегодня дежурю. Снова мне пожелали удачи и пропустили. В общем, я проехал без проблем через 7 блокпостов. Остановили только на трех, а четыре я проскочил без остановок, просто рукой им помахал.

Потом проезжал по дороге через город Мааррет-эн-Нууман. Там тоже все прошло гладко. Доехал до шейха Халида. После того, как объяснил, откуда я, и с кем надо связаться, подарил ему мотоцикл, на котором приехал. Шейх меня посадил в машину и привез к племяннику депутата. Племянник тут же позвонил своему дяде, а тот распорядился отвезти меня туда, куда я захочу. Мне дали какой-то поддельный паспорт с чьим-то бородатым лицом на фото, и сказали, что если по пути кто-нибудь попросит меня показать документы, то я должен без разговоров протянуть этот паспорт. В паспорте было написано, что меня зовут Мохаммад, и я быстро выучил все данные наизусть.

Ну а на блокпосту мои документы проверил офицер и сказал: «На фото – не ты!» Я, конечно, сразу сознался, что это действительно не я и рассказал ему всю историю, примерно так же, как я ее сейчас вам рассказываю. Потом дал телефон депутата, телефон своего старшего брата. Депутат позвонил шейху Ахмеду Мубараку, - это тот, что перемирие недавно подписывал.

Он подтвердил сирийским властям мою историю, потому что уже раньше слышал о ней от депутата. Ну а потом я по дороге в Алеппо пересекся с сотрудниками «Мухабарата», и они попросили меня написать подробную объяснительную записку со всеми деталями моих приключений. Ну и вот я дома. Уже почти две недели. Немного подлечусь – и в бой....