Бывший директор чернобыльской атомной электростанции виктор брюханов: «ночью, проезжая мимо четвертого блока, увидел, что верхнего строения над реактором… Нету! Виктор Петрович Брюханов: биография

Бывший директор ЧАЭС Виктор Брюханов.

Спецкор “МК” встретилась с теми, кого назначили стрелочниками за самую страшную техногенную аварию ХХ века

Масатаки Шимидзу и Виктор Брюханов. У этих имен длинный радиоактивный след. Один - президент компании-оператора аварийной АЭС “Фукусима-1”, другой - бывший директор Чернобыльской атомной электростанции. Национальная ядерная катастрофа и личная трагедия в их жизни случились с разницей в 25 лет. После того как Шимидзу не появлялся на публике в течение несколько недель, поползли слухи о его самоубийстве. Многие уже “похоронили” и Брюханова. После двух инсультов Виктор Петрович живет затворником в отдаленном микрорайоне на окраине Киева. В 1986 году депутат, лауреат и орденоносец был объявлен преступником, получил 10 лет лагерей. Вину за взорвавшийся реактор, гибель 30 человек, причиненный ущерб в два миллиарда рублей переложили исключительно на оперативный персонал и руководство станции. Через что пришлось пройти бывшему директору ЧАЭС Виктору Брюханову и пятерым его подчиненным - в материале специального корреспондента “МК”.

“Жизнь дала трещину - еду на Троещину” - так говорят киевляне об отдаленном жилом массиве на левом берегу Днепра. В этот спальный микрорайон Киева, а также в Харьковский массив и на улицу Правды заселили после аварии работников Чернобыльской атомной электростанции.

Киевляне смотрели на нас косо: мы отобрали у них 3,5 тысячи квартир, - говорит бывший замдиректора ЧАЭС по кадрам Иван Царенко. - Идея назвать улицу Припятской поддержки у местных не нашла…

Родители запрещали детям сидеть за одной партой с “чернобыльскими” ребятишками. И из припятских школьников сформировали отдельные классы. В ходу был анекдот: “Колобок, Колобок, я тебя съем!” - “Не ешь меня, Волк, потому что я не Колобок, а ежик из Чернобыля”. Не смеялись только жители города энергетиков.

Мы эвакуировались с документами из горкома последними. Конечно, успели нахвататься черт знает чего... Когда вечером перед отъездом я помыла голову - вся ванна была усеяна волосами, - говорит жена Ивана Царенко Валентина.

В поликлиниках медицинские карточки “чернобыльцев” стояли на отдельных полках. От приезжих шарахались как от прокаженных. Они сбились в диаспору, образовав отдельную припятскую нацию. И правда о катастрофе у них была своя. В отличие от той, что представил общественности в 1987 году Верховный суд СССР.

Рабочие будни электростанции.

“Это судьба нас догнала”

25 лет прошло, а ночь на 26 апреля до сих пор стоит перед глазами, - говорит Иван Царенко. - ЧАЭС за отчетный год была признана лучшей в системе Минэнерго СССР. Был уже подписан указ о награждении станции, орден Ленина должны были вручить к первомайскому празднику. Для передачи опыта к нам приехали заместители директоров всех ведущих атомных электростанций страны. Вот ведь судьба собрала… А во втором часу ночи рвануло.

Директор Чернобыльской атомной электростанции Виктор Брюханов этот страшный апрельский день спокойно вспоминать не может. Сразу зашкаливает давление. После двух перенесенных инсультов он практически ничего не видит, слова даются ему с трудом. Его глазами и устами стала жена - Валентина Михайловна. О недавнем обследовании мужа она так и говорит: “Нам поставили десять уколов. Мы прошли курс иглоукалывания”. С Виктором Петровичем они одно целое, вместе уже более полувека.

26 апреля 1986 года Виктору позвонил ночью начальник химического цеха: на станции что-то случилось, - говорит медленно, с расстановкой Валентина Брюханова. - Муж пытался связаться с начальником смены, но на четвертом блоке никто не брал трубку. Распорядился всем должностным лицам собраться в бункере, в штабе гражданской обороны. Заскочил в дежурный автобус. От города Припять до станции - два километра. Потом мне признался: “Увидел срезанную взрывом верхнюю часть четвертого блока и сказал вслух: “Это моя тюрьма”.

Знаете, это ведь судьба нас догнала. В 1966 году мы оказались в эпицентре разрушительного землетрясения в Ташкенте. Чудом спаслись. Весь город и окрестности лежали в руинах. Тогда решили: надо уезжать из Узбекистана. И ровно 20 лет спустя после ташкентского землетрясения - день в день, 26 апреля, случилась авария на ЧАЭС. Беда пришла так же, ночью.

“Была б моя власть, я бы тебя расстрелял”

Четвертый энергоблок предполагалось заглушить 24 апреля. При остановке реактора был запланирован эксперимент. Следовало выяснить, хватит ли механической энергии генератора до момента, когда запасной, резервный дизель–генератор выйдет на нужный режим.

Это были обычные регламентные работы, предусмотренные проектом реактора, - говорит Иван Царенко. - За год до этого подобные испытания уже проводились на третьем блоке - перед тем как его выводить в плановый ремонт.

Заказчик эксперимента - “Донтехэнерго”. Ее представитель Геннадий Метлемко заблаговременно прибыл на станцию. Все документы были подписаны и согласованы.

25 апреля в час ночи персонал приступил к снижению мощности реактора. В 14.00, согласно утвержденной программе, была отключена система аварийного охлаждения реактора. И в этот момент диспетчер “Киевэнерго” потребовал задержать отключение четвертого блока. 12 часов реактор работал с отключенной системой аварийного охлаждения. В 23.10 было продолжено снижение мощности. В 1.23 начался эксперимент - оператор нажал кнопку аварийной защиты. Это было предусмотрено ранее на инструктаже и сделано для глушения реактора вместе с началом испытаний по выбегу турбины в штатном, а не аварийном режиме. Но тепловая мощность реактора вдруг скачком начала расти. С интервалом в несколько секунд раздались два взрыва.

Много раз потом работники станции спрашивали ученых: “Как может аварийная защита не глушить, а взрывать реактор?” Ответ мог быть только один: так реактор был сконструирован.

Брюханова обвиняли в том, что в первый день он передал в Киев справку о заниженном уровне радиации…

Надо было найти крайнего, вот его и нашли, - говорит Иван Царенко. - Первые замеры делали работники станции, но все приборы вышли из строя из–за больших доз радиации. У нас был отдел внешней дозиметрии, который возглавлял Корабельников. Он докладывал Брюханову, какая обстановка в Припяти. На основании предоставленных им данных Виктор Петрович и составлял отчеты. Их подписывал инженер по физике, а рядом всегда сидели секретарь парткома станции и заведующий отделом Киевского обкома КПСС.

Брюханов первым заговорил о необходимости эвакуировать население. Председатель Припятского горисполкома и секретарь горкома партии возразили: “Приезжает правительственная комиссия, пусть она и принимает решение”.

Первое, что председатель правительственной комиссии Борис Щербина бросил в лицо Виктору, было: “Была б моя власть, я бы тебя расстрелял”, - вспоминает Валентина Брюханова.

Виктор Брюханов с женой (слева) и внучкой.

“Вы арестованы. Так будет лучше для вас”

Только годы спустя рассекретили протокол заседания Политбюро ЦК КПСС от 3 июля 1986 года с пометкой: “Сов. секретно. Экз. единственный. (Рабочая запись)”. Разговор был откровенный. Выяснилось, что реактор РБМК-1000 обладал рядом конструктивных недостатков. Зам. министра энергетики Шашарин отметил, что “люди не знали, что реактор может разогнаться в такой ситуации. Можно набрать десяток ситуаций, при которых произойдет то же самое, что и в Чернобыле. Особенно это касается первых блоков Ленинградской, Курской и Чернобыльской АЭС”. Академик Александров признался, что “свойство разгона реактора - это ошибка научного руководителя и главного конструктора РБМК”, и попросил освободить его от обязанностей президента Академии наук и дать возможность доработать реактор. Прозвучало, что в 11-й пятилетке на станциях допущены 1042 аварийные остановки энергоблоков, в том числе 381 - на АЭС с реакторами РБМК. Эта информация предназначалась для высшего руководства страны, для внутреннего пользования. Народу через газету “Правда” объявили: “Авария произошла из-за ряда допущенных работниками электростанции грубых нарушений правил эксплуатации реакторных установок”. Советская техника должна была оставаться самой надежной в мире. “Стрелочники-вредители” были найдены. Закрутилась судебная машина. Брюханова вызвали в Москву, на расширенном заседании Политбюро ЦК КПСС исключили из партии. Когда его старая мать в Ташкенте узнала, что старшего сына сняли с должности, у нее остановилось сердце. А 13 августа Виктора Петровича взяли под стражу. Сначала вызвали в Генеральную прокуратуру. После беседы следователь объявил: “Вы арестованы. Так будет лучше для вас”.

Арестовали и мужа, и счет на сберкнижке, куда он положил свои отпускные деньги. А эвакуировали нас в одних платьях, - говорит Валентина Брюханова. - Только в конце августа попала в свою квартиру в Припяти. Первым в дверь вошел дозиметрист. Разрешил взять кое–что из вещей и книги. Каждый том мы протирали тряпкой, смоченной слабым раствором уксусной кислоты. Верили, это может спасти от радиации.

Год, пока длилось следствие, Виктор сидел в следственном изоляторе КГБ один, - говорит Иван Царенко. - В одиночку обычно сажали перед расстрелом. При заключении под стражу выяснилось, что он получил 250 рентген, при санитарной норме для работника станции 5 рентген в год. В первые дни после аварии он сутками не уходил с ЧАЭС, работал в подвале и наверху. Несколько раз поднимался на вертолете с членами правительственной комиссией над взорванным ректоромю Где стоял столб свечения, было более 3,5 тысячи рентген.

Заместитель главного инженера станции по эксплуатации Дятлов, который находился в момент аварии в помещении пульта управления 4-м энергоблоком, с открытыми незаживающими ранами полгода пролежал в 6-й московской больнице. После выписки в санаторном лечении ему отказали. Следствие требовало его ареста. А он за время болезни потерял 15 килограммов, заново учился ходить. Но 4 декабря его переселили в каземат. Не сделали скидку на здоровье и 50–летнему главному инженеру станции Николаю Фомину. В конце 1985 года он врезался в сосну на своем “жигуленке”, сломал позвоночник. После длительного паралича с подорванной психикой вышел на работу, за месяц до чернобыльского взрыва. В камере СИЗО он разбил очки и стеклами пытался вскрыть себе вены.

“Открытый” суд в закрытой зоне

Суд проходил в Доме культуры в Чернобыле. Здание спешно отремонтировали, на окна повесили решетки.

- “Открытый суд в закрытой зоне” - так было сказано в прессе, - вспоминает президент Союза “Чернобыль Украины” Юрий Андреев. - Попасть внутрь можно было только по спецпропускам. Журналисты были допущены дважды: чтобы услышать в первый день обвинительное заключение и в последний - приговор. За 18 дней выступило 40 свидетелей, 9 потерпевших и 2 пострадавших. Подробности и обстоятельства аварии обсуждались на рабочих заседаниях. На скамейке подсудимых находились: директор станции Брюханов, главный инженер Фомин, его заместитель Дятлов, начальник реакторного цеха Коваленко, начальник смены станции Рогожкин и инспектор Госатомэнергонадзора Лаушкин.

Их судили по статье 220 УК УССР - за неправильную эксплуатацию взрывоопасных предприятий. Но атомные электростанции ни по одной инструкции не относились к взрывоопасным объектам, - говорит Иван Царенко. - Это сделала судебно-техническая экспертная комиссия задним числом.

Было ясно: суд решит так, как уже решили наверху. Брюханова, Фомина и Дятлова приговорили к 10 годам лишения свободы. Рогожкину дали 5 лет лагерей, Коваленко - 3, Лаушкину - 2. Приговор обжалованию не подлежал. Материалы дела и сведения об аварии засекретили.

Начальника смены блока Сашу Акимова, оператора реактора Леню Топтунова и начальника смены реакторного цеха Валеру Перевозченко тоже бы посадили. Но они умерли, - говорит Юрий Андреев. - Их женам и детям не преминули напомнить: ваши мужья и отцы - преступники. Каждому пришла по почте бумага из прокуратуры: “Уголовное преследование прекращено на основании статьи 6 п. 8 Уголовно-процессуального кодекса УССР 28 ноября 1986 г.”. Смерть спасла ребят от позора.

Для Брюханова приговор в 10 лет стал шоком, - говорит Иван Царенко. - Он по натуре очень сдержанный. Все переживал в себе.

Позже признавался родным: “Если бы для меня нашли расстрельную статью - расстреляли бы не задумываясь”. В ночь после приговора бывшего директора ЧАЭС ни на минуту не оставляли одного. Около узкой шконки охранник поставил стул и не спускал глаз с арестанта. Даже в туалет он ходил под наблюдением. В изоляторе опасались, что Брюханов наложит на себя руки.

Старшая наша дочь, Лиля, была кормящей матерью. Четыре месяца спустя после катастрофы она родила Катю. Год, что шло следствие, мы Лилю оберегали, не говорили, что папа в следственном изоляторе. Она только знала, что ему нельзя звонить, - делится с нами Валентина Брюханова. - А тут наконец 31 июля, в виде исключения, нам дали свидание с Виктором.

Можно было присутствовать только двум взрослым и одному несовершеннолетнему. Лиля, приехавшая из Херсона, сказала: “Я обязательно пойду”. И сын, и я тоже очень хотели увидеть Виктора. И тут вдруг наш младший, Олег, закричал: “Мне только 2 августа исполнится 18, я еще ребенок”. Как мы прыгали от радости, что он тоже пойдет! Пришли, сели к стеклу - перегородке. Витя год не видел детей и все просил: “Олег, встань!” А сын вымахал в десятом, выпускном классе, изменился сильно. Потом говорил: “Лиля, встань, Валя, встань…” Смотрел на нас во все глаза и смахивал слезы с лица. Я вообще не могла вымолвить ни слова, боялась разрыдаться. На следующий день, 1 августа, сын пошел сдавать экзамен по математике в институте - и, конечно, ничего не написал. Было очень тяжело. Спасибо главному инженеру Николаю Штейнбергу, который помог вернуться работать на ЧАЭС. Смена после аварии работала 15 дней, затем 15 дней отдыхала. Я попросила разрешить мне работать без выходных. Начало скакать давление, плохо было и физически, и морально. Помню, пришла к врачам, они тогда на теплоходах базировались. И вот одна, доктор Гурник, встряхнула меня за плечо: “А ну–ка, возьми себя в руки! У тебя семья”.

К нам ведь относились по-разному. Были те, кто неприязненно шипел вслед, но многие сочувствовали. Я очень благодарна одной простой женщине из Припяти. Однажды, когда я шла с остановки автобуса и ревела, она подошла ко мне, обняла и сказала: “Валюша, что ж ты плачешь? Виктор ведь живой, а это главное! Посмотри, сколько могил осталось после Чернобыля”.

9 октября мы получили квартиру на Троещине. Киевляне считали этот район выселками, а мне он понравился, я большой город не очень люблю. Вставала с зарей, с ранней весны до осени ходила на реку, вода мне силы давала.

Замер радиации в чернобыльской зоне.

Каждому свой срок велик

А Виктор Брюханов и еще пятеро работников ЧАЭС пошли по пересылкам. Были камеры на 30 мест, куда пихали по 70 человек. Лукьяновская, Харьковская, Луганская тюрьмы… Рубашка с биркой, головной убор с “романтическим” названием “пидерка”. И до твоих бед никому нет дела - каждому свой срок велик. Но даже за решеткой были свои радости. Впервые за год они увидели зеленые деревья, воробьев.

Информация об этапировании бывшего директора Чернобыльской АЭС долетала вперед Брюханова. Поглазеть на “главного виновника катастрофы” на плац вываливала вся зона.

Приспособился жить и на зоне, - говорит Валентина Михайловна. - Виктор был человеком неприхотливым. Он вырос в многодетной семье. Учась в институте, по 18 часов мог стоять у чертежной доски. Когда кто–то “горел” , бежал к Виктору. Он многим делал и дипломы, и курсовые. Ему и в голову не могло прийти просить за это деньги. Вот и в колонии многим помогал.

Чтобы не свихнуться, Виктор Петрович начал за решеткой изучать английский язык. Вскоре читал классиков в подлиннике. От “блатной” и опасной должности главного диспетчера, что распределял зэков по работам, отказался. Работал в котельной слесарем, занимался разработкой документации по реконструкции котельной.

Жили тем, что в письмах вспоминали самые счастливые годы жизни. Мы ведь познакомились с Виктором в Ангрене, где оба работали на ГРЭС. Помню, в журнале увидела фамилию Брюханов - еще подумала, какая дурацкая фамилия. Не дай бог… И сама вскоре стала Брюхановой.Машины, которые шли с гор, привозили охапки диких тюльпанов. Виктор заставлял цветами все подоконники.Слушали соловьев в орешниках. Потом, уже в Припяти, как–то купались 9 апреля и вдруг видим: из воды выплывают два лося, идут по песку, отряхиваются.

Тюрьма не смогла перечеркнуть прошлого. Следователь еще после суда обмолвился: “Вы теперь в любой момент можете расторгнуть брак”. Валентина Михайловна тогда едва сдержалась, чтобы не нагрубить в ответ. Ей было 48 лет, Виктору - 52. Когда сын Олег женился, Брюханова отпустили на месяц домой. К тому времени он уже отбывал наказание не на общей зоне, а в колонии–поселении в Умани.

Виктор ходил молча по киевской квартире, кругом все было для него новое. Вечером нагрянули друзья и коллеги. Откуда только не приехали. Глядя на исхудавшего Витю, заходили на кухню, где мы с дочкой резали салаты, начинали плакать. Я шипела: “Ну–ка, уберите все слезы, чтобы он не видел. Ему нужна поддержка, а не жалость”.

Сыграли свадьбу. Наша дочь вышла замуж за сына Брюханова, - говорит Иван Царенко. - Мы стали сватами. Потом я Виктора Петровича на своей машине уже каждые выходные привозил домой. Мы заезжали в отделение милиции, ставили отметку: прибыл, потом - выбыл. Все это было очень неприятно. Но везде к Брюханову относились с уважением. Он “на химии” работал диспетчером на строительстве, ценился как знающий инженер. Никто не считал его преступником.

“С вещами на выход!”

Окончательное: “С вещами на выход!” - прозвучало для Виктора Брюханова в сентябре 91-го. Освободился досрочно. Так же отбыли половину срока и остальные пять обвиняемых по “чернобыльскому делу”. Борис Рогожкин уехал в Нижний Новгород. У Николая Фомина в 1988 году, после двух лет содержания под стражей, развился реактивный психоз. Его отправили в Рыбинскую психоневрологическую лечебницу для заключенных ЮН 83/14. Потом, по настоянию родственников, перевели из тюремной больницы в гражданскую психиатрическую клинику в Тверскую область. Одно время он работал на Калининской АЭС. Врачи лишь на время облегчают ему страдания.

Брюханов после освобождения сразу поехал в Чернобыль. Встретили на станции его очень тепло, назначили начальником техотдела.

А когда Виктору Петровичу стукнуло 60 лет, министр энергетики Украины Макухин пригласил его на должность заместителя начальника объединения “Интерэнерго”. Брюханов занимался договорами на поставку электроэнергии за границу, побывал в командировках в Венгрии, Японии, Германии. Работал до 72 лет, и только когда зрение упало, вышел на пенсию.

27 октября 1997 года в Славутиче отмечали 20 лет со дня пуска ЧАЭС. Нас тоже пригласили, - рассказывает Валентина Михайловна. - Когда Виктора вызвали на трибуну, зал весь поднялся, хлопали так, что у меня заложило уши.

А что мы с Брюхановым сейчас имеем? - вопрошает Иван Царенко. - Удостоверение ликвидаторов первой категории, инвалидность. Дают 332 гривны на усиленное питание. По закону нам должны платить восемь минимальных пенсий. Но закон не работает. Должны давать бесплатные лекарства. Но не дают. Обиды у Виктора Петровича не осталось, он говорит: “Чернобыль - это мой крест на всю жизнь”.

Троих из бывших сидельцев уже нет в живых. Дятлов ушел из жизни в 64 года от сердечной недостаточности. Коваленко умер от рака. Та же неизлечимая болезнь подкосила и Лаушкина. На свободе он не прожил и года. “Юра не успел получить прописку в Киеве - его не хотели хоронить на местном кладбище, - рассказывает Юрий Андреев. - Пока не вмешалась организация ветеранов Чернобыльской атомной станции, его тело больше недели лежало в квартире”.

В 1991 году вновь собравшаяся комиссия Госатомнадзора СССР пришла к заключению, что Чернобыльская авария приобрела катастрофические масштабы вследствие неудовлетворительной конструкции реактора. Не нашли подтверждения и многие из обвинений, которые были ранее выдвинуты в адрес персонала станции.

Вы верите, что Виктора Брюханова и пятерых работников станции реабилитируют?

Суд–то был союзный. Кто этим будет сейчас заниматься? - говорит Валентина Михайловна. - Сил уже нет, жизнь прожита. У Виктора два инсульта было, левая сторона отказывает. Мы осенью проходили лечение. Мужу уколы делали вокруг глаз, 10 ампул - 1000 гривен. Он очень страдает, что не может читать и разгадывать любимые кроссворды. Телевизор только слушает, а видит одни контуры. Нужна операция по восстановлению сетчатки. Но ее делают только в четырех странах мира. Кому мы сейчас нужны?..

Киев-Москва

71-летний энергетик, после катастрофы на ЧАЭС получивший 250 бэр и 10 лет тюрьмы, считает, что в случившемся виноваты недостатки конструкции реактора Летом 1986-го Виктора Петровича Брюханова сняли с должности директора ЧАЭС, исключили из партии, вместе с группой других руководителей станции, признанных виновными в аварии, судили и дали десять лет лишения свободы. Правда, через пять лет выпустили. О прошлом Брюханов вспоминать не любит и «ФАКТАМ» в интервью поначалу отказал. Позже, в конце встречи, признался, что супруга Валентина Михайловна уговорила. Дескать, молчать - значит соглашаться с грязью и неправдой, которой немало написали за эти годы отдельные господа сочинители.

«ЧАЭС следовало закрыть сразу после аварии»

Виктор Петрович! Вы с первых дней находились в самом пекле, получили 250 бэр (при годовой норме 5 бэр для работника ЧАЭС) и сейчас являетесь инвалидом второй группы. Изменилось ли ваше отношение к атомной энергетике?

Нет, не изменилось, - говорит Виктор Петрович. - Разговоры об альтернативных источниках электроэнергии остаются разговорами, чтобы не сказать резче. Можно построить сто, двести, тысячу ветряков. Решить проблему в деревне, микрорайоне. Но не более. В масштабах народного хозяйства такой индустриальной страны, как Украина, нужны совершенно другие мощности. Даже при самых совершенных энергосберегающих технологиях.

Угля, нефти, газа скоро не хватит. Даже воды уже не хватает. С термоядерным синтезом возятся лет пятьдесят - а толку никакого. И пока не известно, получится ли.

Хотелось бы, конечно, чтобы появился гений, придумавший что-то новое… Но где он? Реальность такова, что никуда мы от атомной энергетики в обозримом будущем не уйдем.

Не забывайте, что и тепловые станции не так уж безобидны. Я сам теплоэнергетик, до ЧАЭС работал на них и знаю, сколько вредных веществ они выбрасывают.

Помнится, где-то на рубеже 80-90-х годов экологи вдруг обнаружили, что один из самых уважаемых районов столицы - Печерск - чуть ли не весь засыпан вредными выбросами - как оказалось, Трипольской ГРЭС!

Ну вот видите.

Тогда почему же вы однажды сказали, что Чернобыльскую АЭС надо было закрыть сразу после аварии?

Да, говорил. Но имел в виду несколько иное. Весной-летом 1986-го на станции поменялся практически весь персонал. На смену тем, кто погиб, заболел или был выведен из зоны по дозиметрическим показаниям, пришли люди разные. Одни - хорошие, но плохо знающие станцию. А ведь много было и других - которых не интересовало ни-че-го, кроме зарплаты, после аварии увеличенной на «грязной» станции в пять раз! Люди кинулись за деньгами. Они могли наделать еще больше беды… У меня к таким доверия не было.

И закрывать станцию в 2000 году, когда и коллектив сформировался, и огромные деньги были затрачены на усовершенствование систем безопасности, было просто глупо. Видите ли, Запад потребовал, пообещал помощь… И где они теперь, эти обещания?

«Внучку я впервые увидел, когда ей было почти пять лет»

Вскоре после аварии, когда вас сняли с должности, самочувствие - и физическое, и моральное - у вас было неважное. Небось, можно было уйти куда-нибудь на другое предприятие. А вы остались.

Надо было спасать станцию, возвращать ее работоспособность. Ведь до аварии четыре работающих блока ЧАЭС - к тому времени самые новые и наиболее современно оборудованные (среди реакторов этого типа) - вырабатывали 15 процентов электроэнергии, производимой в Украине, больше, чем вся энергетика такой серьезной индустриальной страны, как Чехословакия! Плюс строились пятый и шестой блоки. Я, можно сказать, мог открыть ногой любую дверь в обкоме партии.

После снятия с должности директора меня перевели на должность заместителя начальника производственного отдела. Надеялся, что мой опыт пригодится. Ведь начинал строить станцию и город Припять с первого колышка в чистом поле, знал как свои пять пальцев не только ее, но и где какая труба в городе закопана, где какой вентиль…

Здесь же, на ЧАЭС, работала моя жена, тоже теплоэнергетик. В Припяти выросли наши дети.

Где вы находились в момент аварии?

Дома спал. Накануне дочь с зятем приехали на выходные из Киева, оба заканчивали медицинский институт. Лиля была на пятом месяце беременности. Когда, кажется, 27-го, встал вопрос об эвакуации, я отдал ключи от нашего «жигуленка» зятю Андрею, велел забирать дочь, сына-девятиклассника и уезжать. Они не проехали и пяти километров, как под селом Копачи (из-за сильной загрязненности домов и сараев его позже снесли) пришлось пропускать многокилометровую колонну автобусов, ехавших эвакуировать Припять.

В машине было душно, открыли окна. По прибытии в Киев пошли к знакомым радиологам. Померяли - а Лилина одежда с одной стороны звенит. Она лежала на боку на заднем сиденье.

А что с ребеночком? Ведь говорили, всем беременным в те дни чуть ли не принудительно делали аборты…

У нас, слава Богу, все обошлось. Внучка родилась. Я ее, правда, впервые увидел почти в пять лет, когда освободился. Не сразу деда признала. Сейчас учится в Академии МВД… А сын у меня энергетик, работает на Киевской ТЭЦ-6, у него тоже семья.

Извините, а вы могли бы рассказать, как начиналась авария? Предчувствия, зловещие приметы, сны плохие были?

Жена говорит, что за пару недель до аварии у нее было какое-то тревожное настроение, хотя никаких неприятностей вроде не случилось. Я же до позднего вечера пропадал на работе, приезжал еле живой, чтобы поспать. И некогда было думать о чем-то таком.

Кроме станции, приходилось заботиться и о нормальной жизнедеятельности, развитии 50-тысячного города, оказывать шефскую помощь сельскому хозяйству. Например, в марте райком поставил задачу построить два сенохранилища по 400 тонн. Деньги, конечно, у станции водились. Но строительные мощности были ограничены. А партия требовала… Построили мы, скажем, в Припяти пять плавательных бассейнов для ребятишек, самый большой - 25-метровый. Секретарь обкома говорит: теперь строй 50-метровый, чтобы международные соревнования можно было проводить! Я ему: такие бассейны предусмотрены нормативами только в городах-миллионниках. А он: строй! И строили. И крытый каток строили… Понимаете, для райкома не было разницы, кто ты - атомная станция или овощная фабрика. Умри, а выполни. Позже, в 90-е годы, побывал я как-то на западных АЭС и позавидовал их директорам. Они занимаются только эксплуатацией своего объекта. Не то что у нас…

«Никакого эксперимента не было! Обычная проверка систем, предусмотренная проектом реактора»

Ночью, где-то в полвторого, как только это случилось, мне позвонил начальник химцеха. Причем не с работы, а из дому. Он жил на въезде в наш город, окна выходили прямо на станцию. «Виктор Петрович, - сказал он, - что-то случилось… Похоже, серьезное. Вам не звонили?» Странно, думаю, обычно начальник смены станции докладывает. А если ЧП, предупреждает телефонистку, и она всех обзванивает, кого следует, вызывает на станцию. В данном случае я попытался дозвониться - бесполезно. Никто не отвечал.

Тогда я вышел, сел на дежурный автобус, который должен был вывозить очередную смену… Проезжая мимо четвертого блока, увидел, что верхнего строения над реактором… нету! Понял, что произошел взрыв. Но не думал, что это реактор. Там мог взорваться водород. Если бы заместитель начальника электроцеха Александр Лелеченко не откачал водород из корпусов генераторов да другие энергетики ценой своей жизни не дали аварии перекинуться на другие блоки, было бы куда хуже.

Первым делом я дал команду телефонистке созывать всех руководителей вплоть до заведующих детскими садиками, что предусмотрено планом гражданской обороны на случай такой тяжелейшей аварии. Затем доложил начальнику главка в Москве. Мы подчинялись Москве, а не Киеву. Потом позвонил министру энергетики Украины, секретарю обкома партии, председателю облисполкома, руководителям Припяти… Сказал, что произошла серьезная авария. Что конкретно - еще не знаем, разбираемся.

Ночью вышел во внутренний двор станции. Гляжу: под ногами куски графита. Но все равно не думал, что реактор разрушен. Такое в голове не укладывалось. Лишь позже, когда вертолет облетел… Но еще ночью, как только убедился, что высокие уровни радиации, сказал председателю Припятского горисполкома и первому секретарю горкома, что надо эвакуировать население. «Нет, подождем, - ответили они. - Приедет правительственная комиссия, пускай она и принимает решение… »

В одной из публикаций писали, что эксперимент, который привел к аварии, ранее предлагали провести другим станциям, но их руководство якобы отказалось.

Автор этой публикации поступает так, как один писатель-депутат, сделавший себе карьеру на Чернобыле, не всегда утруждая себя достоверностью. Да, в свое время автор этой статьи у нас работал, я даже взял его заместителем главного инженера, еще до пуска станции. Потом оказалось, что ему тоже была нужна не станция, а карьера. Теплое местечко в Москве.

И он, мягко говоря, не в курсе. Я никогда не соглашусь с понятием «эксперимент» применительно к работам, проводившимся на четвертом блоке в ту ночь. На любой станции, то ли атомной, то ли тепловой, когда блок выводится в ремонт, проводится проверка работы всех систем (чтобы знать, что надо ремонтировать), в том числе и систем защиты. И в ту ночь перед специалистами стояла задача выяснить, как, сколько времени и в каком количестве будет вырабатываться электроэнергия для главных циркуляционных насосов, подающих воду для охлаждения реактора, при отключении генератора за счет выбега, то есть вращения по инерции его ротора. Понимаете? Допустим, возникла необходимость срочно выключить турбогенератор, вырабатывающий ток и для народного хозяйства, и для внутренних потребностей станции, в частности подачи воды для охлаждения реактора. И вот агрегат отключен от сети, но его ротор какое-то время еще вращается по инерции, то есть может вырабатывать электричество.

Получается, это были обычные регламентные работы?

Конечно! Они были предусмотрены проектом реактора! И за год до этого их успешно провели на третьем блоке - перед тем, как его выводить в плановый ремонт. А насчет других станций - не знаю. Они более старые, системы там могли отличаться от наших, и вполне возможно, что в их проектах подобные испытания просто не были заложены. К сожалению, о каких-то технических новшествах на других станциях мы зачастую знали только благодаря личному знакомству с руководителями. Получать же информацию официальным путем, через министерство, было не принято. Вот это тоже была наша беда. Пресловутая закрытость.

В июне вас вызвали в Москву, на заседание Политбюро ЦК КПСС…

Заседание длилось восемь часов без перерыва на обед. Председатель Совета Министров СССР Николай Рыжков сказал: «Мы все вместе шли к этой аварии, в ней - наша общая вина… » А член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Егор Лигачев начал возмущаться, что строительство ЧАЭС было развернуто под Киевом якобы без ведома Политбюро. Совершеннейшая неправда! Ни один такой объект не строился без ведома Политбюро!

Третьим выступал я. Михаил Горбачев спросил, слышал ли я об аварии на американской АЭС «Тримайл Айленд». Я ответил, что да. Больше он ничего не спрашивал. Министру энергетики дали выговор. Председателя Госкомитета по надзору за атомной энергетикой сняли с работы. Меня исключили из партии. Я вернулся на станцию.

Вашу жену эвакуировали вместе с другими жителями Припяти.

Да, недели две я не знал, где она находится. А она вернулась из эвакуации на станцию, начала проситься на работу. Тогда многие наши вернулись. Но устраивать их было уже некуда. Говорю Вале: «Если возьму тебя, то вынужден буду устраивать и жен других сотрудников». И она, бедная, уехала в Щелкино, на строительство Крымской АЭС. Лишь позже, когда я уже был арестован, ее снова взяли на родную ЧАЭС.

Многие коллеги мне сочувствовали, считали, что виноваты не мы, эксплуатационники, которые все делали правильно, а несовершенство техники, и на суде пытались защищать меня, а также оказавшихся на скамье подсудимых главного инженера, его заместителя, начальника смены, начальника цеха и инспектора Госатомэнергонадзора. Аргументы тех, кто нас обвинял, не выдерживали критики. Поэтому в день последнего заседания Верховного cуда СССР, проходившего в Чернобыле, партийные власти организовали какое-то совещание, на которое в обязательном порядке вызвали весь руководящий состав и ведущих специалистов станции, чтобы те, кто мог выступить в нашу защиту, не попали на суд. Нам с главным инженером и его заместителем дали по 10 лет лишения свободы. Начальнику смены - шесть, начальнику цеха - три, инспектору - два.

Я понимал, что должен нести ответственность за случившееся. Система в нашей стране такая. Но приговор показался мне слишком суровым. Сидел в колонии общего режима в Луганской области пять лет. Работал слесарем котельной. Коллеги, осужденные со мной, тоже отбыли по полсрока. Трое из них - заместитель главного инженера, начальник цеха и инспектор - уже умерли.

Что помогло вам выжить, не спиться, не сойти с ума? Ведь, кроме всех бед, и с зэками приходилось общаться?

Да, процентов 95 из тех, кого я там видел, трудно считать людьми. Но я держался от них подальше, в их игры не играл, никого не трогал, и меня не трогали. Больше всего мне помогла поддержка семьи и друзей.

Была возможность устроиться на работу на станцию. Но подумал: уже тяжеловато каждую неделю ездить туда из Киева. Спасибо, друзья помогли устроиться в компанию «Укринтерэнерго» заместителем генерального директора. Был поражен таким случаем. Однажды меня пригласили в Дом офицеров в Киеве на торжественное собрание, посвященное 25-летию атомной энергетики. Вдруг вызывают на сцену что-то там вручать. И тут весь зал встал и начал аплодировать. Я едва сдержал слезы.

То же было потом и на ЧАЭС.

Вы тогда побывали и в Припяти?

Да лучше бы не ездил. Город, который сам строил, никому больше не нужен. Квартира разграблена, дверь вырвана с мясом. Даже старых фотографий на память не осталось.

Какова же, на ваш взгляд, причина аварии?

Многие склоняются к тому, что виноваты недостатки реактора. Когда я, уже находясь в заключении, знакомился с делом, обнаружил в нем копию письма одного сотрудника института Курчатова Михаилу Горбачеву. Ученый жаловался генсеку на академика Александрова, к которому он дважды письменно обращался по поводу того, что реактор РБМК несовершенен, его нельзя эксплуатировать. Академик все эти обращения проигнорировал.

На станцию приезжали академики Велихов, Легасов. Вы с ними говорили?

Нет, меня к ним не допустили. Очень правильно сказал недавно бывший министр энергетики Украины Скляров: надо потребовать от МАГАТЭ, чтобы дало наконец официальное заключение…

Брюха́нов Ви́ктор Петро́вич (родился 1 декабря 1935(19351201 ) года, в городе Ташкент, СССР) - бывший директор Чернобыльской АЭС.

После окончания в 1959 году энергетического факультета Ташкентского политехнического института работал на Ангренской ТЭС (Ташкентская область) в должностях дежурный деэраторной установки, машинист питательных насосов, помощник машиниста турбины, машинист турбины, старший машинист турбинного цеха, начальник смены, начальник турбинного цеха.

В 1966 года приглашен работать на Славянскую ГРЭС (Донецкая область), где проработал до 1970 года в должностях старший мастер, заместитель начальника котельно-турбинного цеха, начальник этого цеха, заместитель главного инженера.

Член КПСС с 1966 года. Делегат XXVII съезда КПСС (1986). В период с 1970 по 1986 год неоднократно избирался членом бюро Киевского областного, Чернобыльского районного и Припятского городского комитетов партии, депутатом Чернобыльского районного и Припятского городского Советов народных депутатов.

С апреля 1970 года по июль 1986 года - директор Чернобыльской АЭС имени В. И. Ленина. После аварии в 1986 году отстранён от должности директора и с июля 1986 года по июль 1987 года - заместитель начальника производственно-технического отдела ЧАЭС.

3 июля 1986 года решением Политбюро ЦК КПСС «за крупные ошибки и недостатки в работе, приведшие к аварии с тяжелыми последствиями» исключен из рядов КПСС.

29 июля 1987 года постановлением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР приговорён к 10 годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовом учреждении общего типа.

С августа 1991 года проживает в Ватутинском (ныне - Деснянском) районе города Киева. С февраля 1992 года работник государственного предприятия «Укринтерэнерго». Участник ликвидации последствий аварии на ЧАЭС (категория 1). Инвалид II группы.

Лауреат республиканской премии УССР (1978). Награждён: орденом Трудового Красного Знамени (1978), орденом Октябрьской революции (1983), медалями «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина» и «Ветеран труда», Почётной грамотой Верховного Совета УССР (1980).

Во второй части специального проекта, посвященного 30-й годовщине аварии на Чернобльской атомной электростанции, Радио Свобода рассказывает о ходерасследования причин катастрофы, об обвинениях, выдвинутых в адрес операторов, управлявщих реактором в роковую ночь и о действительном виновнике взрыва.

В конце августа 1986 года в Вене прошла конференция МАГАТЭ, на которую советская делегация привезла официальный доклад о причинах аварии на ЧАЭС, ее последствиях и их ликвидации. Представленный главой делегации Валерием Легасовым советский доклад лег в основу доклада INSAG-1 Международной консультативной группы по ядерной безопасности (INSAG). Оба документа возложили почти всю вину за случившееся на персонал ЧАЭС.

Ключевой вывод был сформулирован так: "Первопричиной аварии явилось крайне маловероятное сочетание нарушений порядка и режима эксплуатации. Катастрофические размеры авария приобрела в связи с тем, что реактор был приведен персоналом в такое нерегламентное состояние, в котором существенно усилилось влияние положительного коэффициента реактивности на рост мощности".

Это означает, что чем больше пара оказывается в активной зоне, тем выше скорость развития цепной реакции, более того, реактор может перейти в режим, когда его мощность начнет расти самопроизвольно. Ясно, что такого рода взаимосвязь критически опасна: атомный реактор ни в коем случае не должен неконтролируемо разогревать сам себя, иначе взрыв – это лишь вопрос времени. Этот опасный эффект заложен в конструкции реактора РБМК – и это тоже признано в докладе, но с оговоркой: опасным он становится только из-за фатальных ошибок операторов. Это можно сравнить с утверждением, что самолет, конечно, может упасть, если уж экипаж недозаправил топливо, открыл на высоте все люки, остановил двигатели, а затем направил машину прямо в землю.

Ни в одном нашем документе, ни в одном нашем учебнике не сказано, что наши реакторы могут взрываться

Через год уже в зале суда выяснится, что об этом опасном эффекте операторы станции попросту не знали. Показательный процесс начался в июле 1987-го, в специально отремонтированном для этого доме культуры города Чернобыля. Подсудимыми были шесть человек: директор станции Брюханов, главный инженер Фомин, начальник реакторного цеха номер 2 Коваленко, инспектор Госатомнадзора Лаушкин, начальник смены станции Рогожкин и Анатолий Дятлов. Судебное заседание продолжалось 18 дней, всем подсудимым были вынесены обвинительные приговоры. Директор Брюханов, главный инженер Фомин и его заместитель Дятлов получили по 10 лет лишения свободы, Рогожкин, Коваленко и Лаушкин были осуждены на меньшие сроки. Можно сказать, что судейская коллегия вынесла и один оправдательный приговор – реактору РБМК-1000.

Вот несколько цитат из выступлений обвиняемых и свидетелей на процессе.

Коваленко: "Ни в одном нашем документе, ни в одном нашем учебнике не сказано, что наши реакторы могут взрываться".

Рогожкин: "Я 34 года проработал на уран-графитовых реакторах, но ни разу, нигде не было отмечено, что они взрываются. Я об этом узнал только в прокуратуре".

Дик, начальник смены станции: "Мы по физике реактора совершенно не знали об опасностях работы реактора на малой мощности… РБМК был спроектирован с отступлением от норм ядерной безопасности, паровой эффект положительный. Это привело к разгону реактора. Такого быть не должно по всем учебникам физики".

Казачков, бывший начальник смены 4-го энергоблока ЧАЭС: "Даже при соблюдении регламента могло взорваться. Там положительный паровой эффект. [...] Я считаю, что реактор такого типа рано или поздно должен был взорваться. [...] На Смоленской, Курской, может быть, на Ленинградской АЭС (где также использовались реакторы РБМК-1000. – РС) из-за высокого парового коэффициента реактивности и отсутствия ограничений была постоянная опасность взрыва".

Впрочем, вызванные в суд официальные эксперты возражали. Один из них, по фамилии Полушкин, заявил: "Такой реактор можно эксплуатировать и безопасно. Надо только правильно эксплуатировать". Полушкин, приглашенный как независимый специалист, на самом деле был одним из создателей реакторов серии РБМК.

До официального признания: в катастрофе виноваты не столько люди, сколько несовершенство конструкции реактора, – пройдет еще 6 лет. На вторую годовщину катастрофы академик Легасов, представивший обвинения в адрес персонала на конференции МАГАТЭ, был найден повесившимся в своей московской квартире. Новые выводы были сделаны в докладе Комиссии госкомитета СССР по надзору за безопасным ведением работ в промышленности и атомной энергетике, опубликованном в 1991 году. Еще два года спустя их выводы подтвердил и уточнил доклад консультативной группы МАГАТЭ INSAG-7. "В связи с нынешним восприятием событий существует необходимость сместить акцент таким образом, чтобы он в большей степени [чем действий персонала] касался недостатков средств безопасности конструкции, о которых говорилось в INSAG-1, а также признать проблемы, обусловленные структурой, в рамках которой осуществлялась эксплуатация станции", – утверждает этот документ.

Серьезных конструктивных проблем у РБМК было две. Об одной – положительной паровой реактивности – мы уже знаем. Вторая – концевой эффект поглощающих стержней. Когда они опускаются в активную зону, то должны быстро останавливать ядерную реакцию. Но в случае реактора РБМК-1000 они были сконструированы так, что в первые несколько секунд погружения не просто не тормозили реактор, а наоборот, немного увеличивали в нем реактивность.

В 1990 году в журнале "Огонек" было напечатано интервью академика Анатолия Александрова, директора Института атомной энергии, президента АН СССР и главного вдохновителя советской атомной энергетики. Отвечая на вопрос корреспондента, Александров сказал: "Поймите, недостатки у реактора есть. [...] Дело не в конструкции. Ведете вы машину, поворачиваете руль не в ту сторону – авария! Мотор виноват? Или конструктор машины? Каждый ответит: “Виноват неквалифицированный водитель”. Дятлов в своих воспоминаниях заочно отвечает на это заявление в эмоциональном тоне: "Ведете вы машину, жмете на тормоз. Вместо торможения машина разгоняется. Авария! Шофер виноват? А может, все-таки конструктор, гражданин академик?"

Ведете вы машину, жмете на тормоз. Вместо торможения машина разгоняется. Авария! Шофер виноват? А может, все-таки конструктор, гражданин академик?

Так что же на самом деле произошло с реактором в ту ночь? По достаточно устоявшемуся на сегодняшний день консенсусу, ситуация развивалась так. Отключение системы аварийного охлаждения днем 25 апреля полностью соответствовало программе испытаний и не сыграло роли в дальнейших событиях. А вот снижение мощности с 720 до 500 МВт в первые полчаса 26 апреля выходило за рамки предполагаемого режима. Впрочем, никакие нормативные документы не запрещали работу при таких условиях, и Анатолий Дятлов, как заместитель главного инженера станции, имел право самостоятельно принять решение о новом режиме. Провал мощности до 30 МВт при переходе на ручной режим, по-видимому, действительно ошибка Леонида Топтунова, но ошибка вполне распространенная, как объясняли свидетели на судебном процессе, провал, больший или меньший, допустил бы любой оператор.

А вот в следующий момент персонал принял решение, из-за которого, судя по всему, действительно должен нести часть ответственности за аварию. Вместо того чтобы заглушить реактор, чего, по некоторым свидетельствам, требовали Акимов и Топтунов, его стали разгонять, вынимая поглощающие стержни из активной зоны. Дятлов хотел провести испытания именно в этот день, и провести успешно. Формально регламент не требовал остановки реактора при малой мощности, но с физической точки зрения именно в этот момент он стал работать нестабильно. Во-первых, чем меньше стержней остается в активной зоне, тем сложнее управлять происходящими в нем процессами. Примерно так же, как менее управляемым становится автомобиль при выжатом сцеплении. Во-вторых, в реакторной зоне начали происходить опасные физические процессы: распределение плотности нейтронного потока стало неравномерным, в центральной части реакторной шахты началось так называемое отравление – выделение газов, сильно поглощающих нейтроны. Несовершенные датчики не давали персоналу полной картины происходящего, а главное, никто из операторов не предполагал, что реактор оказался в аварийном режиме.

Как опасен большой самолет, летящий на малой высоте, так опасен и реактор РБМК на малой мощности, на этом уровне он плохо контролируется и управляется

Заместитель главного инженера ЧАЭС по науке и ядерной безопасности Николай Карпан объяснил это на суде так: "Как опасен большой самолет, летящий на малой высоте, так опасен и реактор РБМК на малой мощности, на этом уровне он плохо контролируется и управляется. Работа реактора на малых мощностях была недостаточно изучена. Думаю, что у персонала четкого представления об опасности не было". Мощность удалось довести до 200 МВт и стабилизировать, но сам реактор превратился в мину замедленного действия.

Аварийные сигналы, предупреждавшие о проблемах в барабанах-сепараторах, на самом деле свидетельствовали о том, что реактор близок к режиму, в котором положительный коэффициент паровой реактивности может привести к неконтролируемому росту мощности реактора. Именно это произошло с началом испытаний: мощность стала сначала медленно, а потом все быстрее расти.

Только в этот момент Дятлов, Акимов и Топтунов наконец осознали, что машина потеряла управление. И нажали на тормоз – кнопку аварийной защиты АЗ-5, сбрасывающую в активную зону сразу все поглощающие стержни. Казалось, что это гарантированно заглушит реактор в любой ситуации, при любом режиме работы. Но из-за концевого эффекта, о котором не знал на станции, по-видимому, ни один человек, "тормоз" в первые секунды сработал как "газ" – и этот небольшой дополнительный скачок мощности оказался критическим.

Примечательно, что о концевом эффекте поглощающих стержней некоторым советским инженерам было известно еще за несколько лет до аварии. Он был обнаружен при проведении пусков 1-го блока Игналинской АЭС в Литве и 4-го блока Чернобыльской АЭС еще в 1983 году. Научный руководитель проекта РБМК-1000 указывал тогда, что "при снижении мощности реактора до 50% (например, при отключении одной турбины) запас реактивности уменьшается за счет отравления и возникают перекосы высотного поля. [...] Срабатывание A3 в этом случае может привести к выделению положительной реактивности. Видимо, более тщательный анализ позволит выявить и другие опасные ситуации". Были даны рекомендации об устранении опасного концевого эффекта, но за два с половиной года, прошедших до аварии на ЧАЭС, они не только не были воплощены на действующих в стране реакторах РБМК, но даже и сама проблема не стала известна работающему на них персоналу.

В докладе INSAG-7 также упоминается относительно незначительная, хотя и приведшая к радиоактивным выбросам авария, произошедшая на реакторе типа РБМК 1-го блока Ленинградской АЭС 20 ноября 1975 года. Ее причиной стала вторая фундаментальная проблема проекта РБМК-1000 – разогревание реактором самого себя из-за положительного коэффициента паровой эффективности. Специальная комиссия сделала соответствующее заключение, отраслевой НИИ дал рекомендации, но фактически, как сказано в отчете INSAG-7, "уроки свелись главным образом лишь к весьма ограниченным изменениям конструкции или усовершенствованиям практики эксплуатации. Ввиду отсутствия связи и обмена информацией [...] персоналу Чернобыльской АЭС не было известно о характере и причинах аварии на 1-м блоке Ленинградской АЭС".

Пожалуй, главные слова доклада консультационной группы МАГАТЭ INSAG-7 касаются не технических недостатков проекта РБМК-1000 и не действий операторов в роковую ночь 26 апреля 1986 года, а общих структурных и даже "культурных" проблем в советской атомной энергетике, присущих, как представляется, и советской промышленности вообще: "Можно сказать, что авария явилась следствием низкой культуры безопасности не только на Чернобыльской АЭС, но и во всех советских проектных, эксплуатирующих и регулирующих организациях атомной энергетики, существовавших в то время. Культура безопасности [...] требует полной приверженности делу обеспечения безопасности, которая на атомных электростанциях формируется главным образом отношением к этому руководителей организаций, участвующих в их проектировании и эксплуатации".

Сергей Мирный , участвовавший в ликвидации последствий Чернобыльской аварии в должности командира взвода радиационной разведки, говорит, что в абсолютной безопасности мирного атома до катастрофы были уверены практически все – от специалистов до простых людей. "На момент взрыва я был физхимик по образованию, моя военная специальность была командир взвода радиационной, химической и бактериологической защиты, я был приписан к единственному полку химзащиты Киевского военного округа, это был единственный такой полк на территорию в две трети Украины, – рассказывает Мирный. – Я знал, что в Чернобыле произошла авария на ЧАЭС, прошла короткая информация, но об этом говорили как об обычном аварийном инциденте в промышленности. Через три дня меня начали искать, вызванивать из военкомата в совершенно неурочное время перед праздником, звонили и домой, и на работу. Я был изумлен: я не связал эти два факта – что произошла авария на Чернобыльской АЭС и что мне по телефону трезвонят. И первой догадалась моя мать, она сказала: “Сережа, а может быть, это связано с аварией на АЭС?” И мы с отцом ее дружно затюкали, ну, типа “что ты понимаешь, это совершенно безопасно”.

Возможно, авария на Чернобыльской АЭС даже в большей степени, чем начало моей перестройки, явилась реальной причиной распада Советского Союза

Справедливости ради стоит отметить, что крупные аварии на атомных электростанциях случались не только в Советском Союзе – и как до, так и после катастрофы на ЧАЭС (например, авария на станции "Три-Майл-Айленд" в США в 1979 году или авария на АЭС "Фукусима-1" в Японии в 2011 году). Фундаментальные факторы Чернобыльской трагедии – низкая культура безопасности, использование несовершенных установок из соображений экономической выгоды и государственного престижа, а главное, вера в то, что человек окончательно обуздал выпущенные им на волю титанические природные силы. Вряд ли их можно назвать специфичными для СССР, они вполне универсальны. Но Чернобыльская катастрофа и по масштабам радиоактивного загрязнения, и по социально-политическим последствиям на порядки превзошла не только другие ядерные происшествия, но и любые антропогенные аварии. Накануне 20-й годовщины Чернобыльской аварии Михаил Горбачев писал : "Возможно, авария на Чернобыльской АЭС, которая произошла в этот месяц 20 лет назад, даже в большей степени, чем начало моей "Перестройки", явилась реальной причиной распада Советского Союза пять лет спустя. Действительно, чернобыльская катастрофа была поворотным моментом в истории: была эра до катастрофы и началась совершенно другая эра после нее".

Спецкор “МК” встретилась с теми, кого назначили стрелочниками за самую страшную техногенную аварию ХХ века

Масатаки Шимидзу и Виктор Брюханов. У этих имен длинный радиоактивный след. Один — президент компании-оператора аварийной АЭС “Фукусима-1”, другой — бывший директор Чернобыльской атомной электростанции. Национальная ядерная катастрофа и личная трагедия в их жизни случились с разницей в 25 лет. После того как Шимидзу не появлялся на публике в течение несколько недель, поползли слухи о его самоубийстве. Многие уже “похоронили” и Брюханова. После двух инсультов Виктор Петрович живет затворником в отдаленном микрорайоне на окраине Киева. В 1986 году депутат, лауреат и орденоносец был объявлен преступником, получил 10 лет лагерей. Вину за взорвавшийся реактор, гибель 30 человек, причиненный ущерб в два миллиарда рублей переложили исключительно на оперативный персонал и руководство станции. Через что пришлось пройти бывшему директору ЧАЭС Виктору Брюханову и пятерым его подчиненным — в материале специального корреспондента “МК”.

Бывший директор ЧАЭС Виктор Брюханов.

“Жизнь дала трещину — еду на Троещину” — так говорят киевляне об отдаленном жилом массиве на левом берегу Днепра. В этот спальный микрорайон Киева, а также в Харьковский массив и на улицу Правды заселили после аварии работников Чернобыльской атомной электростанции.

— Киевляне смотрели на нас косо: мы отобрали у них 3,5 тысячи квартир, — говорит бывший замдиректора ЧАЭС по кадрам Иван Царенко. — Идея назвать улицу Припятской поддержки у местных не нашла…

Родители запрещали детям сидеть за одной партой с “чернобыльскими” ребятишками. И из припятских школьников сформировали отдельные классы. В ходу был анекдот: “Колобок, Колобок, я тебя съем!” — “Не ешь меня, Волк, потому что я не Колобок, а ежик из Чернобыля”. Не смеялись только жители города энергетиков.

— Мы эвакуировались с документами из горкома последними. Конечно, успели нахвататься черт знает чего... Когда вечером перед отъездом я помыла голову — вся ванна была усеяна волосами, — говорит жена Ивана Царенко Валентина.

В поликлиниках медицинские карточки “чернобыльцев” стояли на отдельных полках. От приезжих шарахались как от прокаженных. Они сбились в диаспору, образовав отдельную припятскую нацию. И правда о катастрофе у них была своя. В отличие от той, что представил общественности в 1987 году Верховный суд СССР.

Рабочие будни электростанции.

“Это судьба нас догнала”

— 25 лет прошло, а ночь на 26 апреля до сих пор стоит перед глазами, — говорит Иван Царенко. — ЧАЭС за отчетный год была признана лучшей в системе Минэнерго СССР. Был уже подписан указ о награждении станции, орден Ленина должны были вручить к первомайскому празднику. Для передачи опыта к нам приехали заместители директоров всех ведущих атомных электростанций страны. Вот ведь судьба собрала… А во втором часу ночи рвануло.

Директор Чернобыльской атомной электростанции Виктор Брюханов этот страшный апрельский день спокойно вспоминать не может. Сразу зашкаливает давление. После двух перенесенных инсультов он практически ничего не видит, слова даются ему с трудом. Его глазами и устами стала жена — Валентина Михайловна. О недавнем обследовании мужа она так и говорит: “Нам поставили десять уколов. Мы прошли курс иглоукалывания”. С Виктором Петровичем они одно целое, вместе уже более полувека.

— 26 апреля 1986 года Виктору позвонил ночью начальник химического цеха: на станции что-то случилось, — говорит медленно, с расстановкой Валентина Брюханова. — Муж пытался связаться с начальником смены, но на четвертом блоке никто не брал трубку. Распорядился всем должностным лицам собраться в бункере, в штабе гражданской обороны. Заскочил в дежурный автобус. От города Припять до станции — два километра. Потом мне признался: “Увидел срезанную взрывом верхнюю часть четвертого блока и сказал вслух: “Это моя тюрьма”.

Знаете, это ведь судьба нас догнала. В 1966 году мы оказались в эпицентре разрушительного землетрясения в Ташкенте. Чудом спаслись. Весь город и окрестности лежали в руинах. Тогда решили: надо уезжать из Узбекистана. И ровно 20 лет спустя после ташкентского землетрясения — день в день, 26 апреля, случилась авария на ЧАЭС. Беда пришла так же, ночью.

“Была б моя власть, я бы тебя расстрелял”

Четвертый энергоблок предполагалось заглушить 24 апреля. При остановке реактора был запланирован эксперимент. Следовало выяснить, хватит ли механической энергии генератора до момента, когда запасной, резервный дизель-генератор выйдет на нужный режим.

— Это были обычные регламентные работы, предусмотренные проектом реактора, — говорит Иван Царенко. — За год до этого подобные испытания уже проводились на третьем блоке — перед тем как его выводить в плановый ремонт.

Заказчик эксперимента — “Донтехэнерго”. Ее представитель Геннадий Метлемко заблаговременно прибыл на станцию. Все документы были подписаны и согласованы.

25 апреля в час ночи персонал приступил к снижению мощности реактора. В 14.00, согласно утвержденной программе, была отключена система аварийного охлаждения реактора. И в этот момент диспетчер “Киевэнерго” потребовал задержать отключение четвертого блока. 12 часов реактор работал с отключенной системой аварийного охлаждения. В 23.10 было продолжено снижение мощности. В 1.23 начался эксперимент — оператор нажал кнопку аварийной защиты. Это было предусмотрено ранее на инструктаже и сделано для глушения реактора вместе с началом испытаний по выбегу турбины в штатном, а не аварийном режиме. Но тепловая мощность реактора вдруг скачком начала расти. С интервалом в несколько секунд раздались два взрыва.

Много раз потом работники станции спрашивали ученых: “Как может аварийная защита не глушить, а взрывать реактор?” Ответ мог быть только один: так реактор был сконструирован.

— Брюханова обвиняли в том, что в первый день он передал в Киев справку о заниженном уровне радиации…

— Надо было найти крайнего, вот его и нашли, — говорит Иван Царенко. — Первые замеры делали работники станции, но все приборы вышли из строя из-за больших доз радиации. У нас был отдел внешней дозиметрии, который возглавлял Корабельников. Он докладывал Брюханову, какая обстановка в Припяти. На основании предоставленных им данных Виктор Петрович и составлял отчеты. Их подписывал инженер по физике, а рядом всегда сидели секретарь парткома станции и заведующий отделом Киевского обкома КПСС.

Брюханов первым заговорил о необходимости эвакуировать население. Председатель Припятского горисполкома и секретарь горкома партии возразили: “Приезжает правительственная комиссия, пусть она и принимает решение”.

— Первое, что председатель правительственной комиссии Борис Щербина бросил в лицо Виктору, было: “Была б моя власть, я бы тебя расстрелял”, — вспоминает Валентина Брюханова.

Виктор Брюханов с женой (слева) и внучкой.

“Вы арестованы. Так будет лучше для вас”

Только годы спустя рассекретили протокол заседания Политбюро ЦК КПСС от 3 июля 1986 года с пометкой: “Сов. секретно. Экз. единственный. (Рабочая запись)”. Разговор был откровенный. Выяснилось, что реактор РБМК-1000 обладал рядом конструктивных недостатков. Зам. министра энергетики Шашарин отметил, что “люди не знали, что реактор может разогнаться в такой ситуации. Можно набрать десяток ситуаций, при которых произойдет то же самое, что и в Чернобыле. Особенно это касается первых блоков Ленинградской, Курской и Чернобыльской АЭС”. Академик Александров признался, что “свойство разгона реактора — это ошибка научного руководителя и главного конструктора РБМК”, и попросил освободить его от обязанностей президента Академии наук и дать возможность доработать реактор. Прозвучало, что в 11-й пятилетке на станциях допущены 1042 аварийные остановки энергоблоков, в том числе 381 — на АЭС с реакторами РБМК. Эта информация предназначалась для высшего руководства страны, для внутреннего пользования. Народу через газету “Правда” объявили: “Авария произошла из-за ряда допущенных работниками электростанции грубых нарушений правил эксплуатации реакторных установок”. Советская техника должна была оставаться самой надежной в мире. “Стрелочники-вредители” были найдены. Закрутилась судебная машина. Брюханова вызвали в Москву, на расширенном заседании Политбюро ЦК КПСС исключили из партии. Когда его старая мать в Ташкенте узнала, что старшего сына сняли с должности, у нее остановилось сердце. А 13 августа Виктора Петровича взяли под стражу. Сначала вызвали в Генеральную прокуратуру. После беседы следователь объявил: “Вы арестованы. Так будет лучше для вас”.

— Арестовали и мужа, и счет на сберкнижке, куда он положил свои отпускные деньги. А эвакуировали нас в одних платьях, — говорит Валентина Брюханова. — Только в конце августа попала в свою квартиру в Припяти. Первым в дверь вошел дозиметрист. Разрешил взять кое-что из вещей и книги. Каждый том мы протирали тряпкой, смоченной слабым раствором уксусной кислоты. Верили, это может спасти от радиации.

— Год, пока длилось следствие, Виктор сидел в следственном изоляторе КГБ один, — говорит Иван Царенко. — В одиночку обычно сажали перед расстрелом. При заключении под стражу выяснилось, что он получил 250 рентген, при санитарной норме для работника станции 5 рентген в год. В первые дни после аварии он сутками не уходил с ЧАЭС, работал в подвале и наверху. Несколько раз поднимался на вертолете с членами правительственной комиссией над взорванным ректоромю Где стоял столб свечения, было более 3,5 тысячи рентген.

Заместитель главного инженера станции по эксплуатации Дятлов, который находился в момент аварии в помещении пульта управления 4-м энергоблоком, с открытыми незаживающими ранами полгода пролежал в 6-й московской больнице. После выписки в санаторном лечении ему отказали. Следствие требовало его ареста. А он за время болезни потерял 15 килограммов, заново учился ходить. Но 4 декабря его переселили в каземат. Не сделали скидку на здоровье и 50-летнему главному инженеру станции Николаю Фомину. В конце 1985 года он врезался в сосну на своем “жигуленке”, сломал позвоночник. После длительного паралича с подорванной психикой вышел на работу, за месяц до чернобыльского взрыва. В камере СИЗО он разбил очки и стеклами пытался вскрыть себе вены.

“Открытый” суд в закрытой зоне

Суд проходил в Доме культуры в Чернобыле. Здание спешно отремонтировали, на окна повесили решетки.

— “Открытый суд в закрытой зоне” — так было сказано в прессе, — вспоминает президент Союза “Чернобыль Украины” Юрий Андреев. — Попасть внутрь можно было только по спецпропускам. Журналисты были допущены дважды: чтобы услышать в первый день обвинительное заключение и в последний — приговор. За 18 дней выступило 40 свидетелей, 9 потерпевших и 2 пострадавших. Подробности и обстоятельства аварии обсуждались на рабочих заседаниях. На скамейке подсудимых находились: директор станции Брюханов, главный инженер Фомин, его заместитель Дятлов, начальник реакторного цеха Коваленко, начальник смены станции Рогожкин и инспектор Госатомэнергонадзора Лаушкин.

— Их судили по статье 220 УК УССР — за неправильную эксплуатацию взрывоопасных предприятий. Но атомные электростанции ни по одной инструкции не относились к взрывоопасным объектам, — говорит Иван Царенко. — Это сделала судебно-техническая экспертная комиссия задним числом.

Было ясно: суд решит так, как уже решили наверху. Брюханова, Фомина и Дятлова приговорили к 10 годам лишения свободы. Рогожкину дали 5 лет лагерей, Коваленко — 3, Лаушкину — 2. Приговор обжалованию не подлежал. Материалы дела и сведения об аварии засекретили.

— Начальника смены блока Сашу Акимова, оператора реактора Леню Топтунова и начальника смены реакторного цеха Валеру Перевозченко тоже бы посадили. Но они умерли, — говорит Юрий Андреев. — Их женам и детям не преминули напомнить: ваши мужья и отцы — преступники. Каждому пришла по почте бумага из прокуратуры: “Уголовное преследование прекращено на основании статьи 6 п. 8 Уголовно-процессуального кодекса УССР 28 ноября 1986 г.”. Смерть спасла ребят от позора.

— Для Брюханова приговор в 10 лет стал шоком, — говорит Иван Царенко. — Он по натуре очень сдержанный. Все переживал в себе.

Позже признавался родным: “Если бы для меня нашли расстрельную статью — расстреляли бы не задумываясь”. В ночь после приговора бывшего директора ЧАЭС ни на минуту не оставляли одного. Около узкой шконки охранник поставил стул и не спускал глаз с арестанта. Даже в туалет он ходил под наблюдением. В изоляторе опасались, что Брюханов наложит на себя руки.

— Старшая наша дочь, Лиля, была кормящей матерью. Четыре месяца спустя после катастрофы она родила Катю. Год, что шло следствие, мы Лилю оберегали, не говорили, что папа в следственном изоляторе. Она только знала, что ему нельзя звонить, — делится с нами Валентина Брюханова. — А тут наконец 31 июля, в виде исключения, нам дали свидание с Виктором.

Можно было присутствовать только двум взрослым и одному несовершеннолетнему. Лиля, приехавшая из Херсона, сказала: “Я обязательно пойду”. И сын, и я тоже очень хотели увидеть Виктора. И тут вдруг наш младший, Олег, закричал: “Мне только 2 августа исполнится 18, я еще ребенок”. Как мы прыгали от радости, что он тоже пойдет! Пришли, сели к стеклу — перегородке. Витя год не видел детей и все просил: “Олег, встань!” А сын вымахал в десятом, выпускном классе, изменился сильно. Потом говорил: “Лиля, встань, Валя, встань…” Смотрел на нас во все глаза и смахивал слезы с лица. Я вообще не могла вымолвить ни слова, боялась разрыдаться. На следующий день, 1 августа, сын пошел сдавать экзамен по математике в институте — и, конечно, ничего не написал. Было очень тяжело. Спасибо главному инженеру Николаю Штейнбергу, который помог вернуться работать на ЧАЭС. Смена после аварии работала 15 дней, затем 15 дней отдыхала. Я попросила разрешить мне работать без выходных. Начало скакать давление, плохо было и физически, и морально. Помню, пришла к врачам, они тогда на теплоходах базировались. И вот одна, доктор Гурник, встряхнула меня за плечо: “А ну-ка, возьми себя в руки! У тебя семья”.

К нам ведь относились по-разному. Были те, кто неприязненно шипел вслед, но многие сочувствовали. Я очень благодарна одной простой женщине из Припяти. Однажды, когда я шла с остановки автобуса и ревела, она подошла ко мне, обняла и сказала: “Валюша, что ж ты плачешь? Виктор ведь живой, а это главное! Посмотри, сколько могил осталось после Чернобыля”.

9 октября мы получили квартиру на Троещине. Киевляне считали этот район выселками, а мне он понравился, я большой город не очень люблю. Вставала с зарей, с ранней весны до осени ходила на реку, вода мне силы давала.

Замер радиации в чернобыльской зоне.

Каждому свой срок велик

А Виктор Брюханов и еще пятеро работников ЧАЭС пошли по пересылкам. Были камеры на 30 мест, куда пихали по 70 человек. Лукьяновская, Харьковская, Луганская тюрьмы… Рубашка с биркой, головной убор с “романтическим” названием “пидерка”. И до твоих бед никому нет дела — каждому свой срок велик. Но даже за решеткой были свои радости. Впервые за год они увидели зеленые деревья, воробьев.

Информация об этапировании бывшего директора Чернобыльской АЭС долетала вперед Брюханова. Поглазеть на “главного виновника катастрофы” на плац вываливала вся зона.

— Приспособился жить и на зоне, — говорит Валентина Михайловна. — Виктор был человеком неприхотливым. Он вырос в многодетной семье. Учась в институте, по 18 часов мог стоять у чертежной доски. Когда кто-то “горел” , бежал к Виктору. Он многим делал и дипломы, и курсовые. Ему и в голову не могло прийти просить за это деньги. Вот и в колонии многим помогал.

Чтобы не свихнуться, Виктор Петрович начал за решеткой изучать английский язык. Вскоре читал классиков в подлиннике. От “блатной” и опасной должности главного диспетчера, что распределял зэков по работам, отказался. Работал в котельной слесарем, занимался разработкой документации по реконструкции котельной.

— Жили тем, что в письмах вспоминали самые счастливые годы жизни. Мы ведь познакомились с Виктором в Ангрене, где оба работали на ГРЭС. Помню, в журнале увидела фамилию Брюханов — еще подумала, какая дурацкая фамилия. Не дай бог… И сама вскоре стала Брюхановой.Машины, которые шли с гор, привозили охапки диких тюльпанов. Виктор заставлял цветами все подоконники.Слушали соловьев в орешниках. Потом, уже в Припяти, как-то купались 9 апреля и вдруг видим: из воды выплывают два лося, идут по песку, отряхиваются.

Тюрьма не смогла перечеркнуть прошлого. Следователь еще после суда обмолвился: “Вы теперь в любой момент можете расторгнуть брак”. Валентина Михайловна тогда едва сдержалась, чтобы не нагрубить в ответ. Ей было 48 лет, Виктору — 52. Когда сын Олег женился, Брюханова отпустили на месяц домой. К тому времени он уже отбывал наказание не на общей зоне, а в колонии-поселении в Умани.

— Виктор ходил молча по киевской квартире, кругом все было для него новое. Вечером нагрянули друзья и коллеги. Откуда только не приехали. Глядя на исхудавшего Витю, заходили на кухню, где мы с дочкой резали салаты, начинали плакать. Я шипела: “Ну-ка, уберите все слезы, чтобы он не видел. Ему нужна поддержка, а не жалость”.

— Сыграли свадьбу. Наша дочь вышла замуж за сына Брюханова, — говорит Иван Царенко. — Мы стали сватами. Потом я Виктора Петровича на своей машине уже каждые выходные привозил домой. Мы заезжали в отделение милиции, ставили отметку: прибыл, потом — выбыл. Все это было очень неприятно. Но везде к Брюханову относились с уважением. Он “на химии” работал диспетчером на строительстве, ценился как знающий инженер. Никто не считал его преступником.

“С вещами на выход!”

Окончательное: “С вещами на выход!” — прозвучало для Виктора Брюханова в сентябре 91-го. Освободился досрочно. Так же отбыли половину срока и остальные пять обвиняемых по “чернобыльскому делу”. Борис Рогожкин уехал в Нижний Новгород. У Николая Фомина в 1988 году, после двух лет содержания под стражей, развился реактивный психоз. Его отправили в Рыбинскую психоневрологическую лечебницу для заключенных ЮН 83/14. Потом, по настоянию родственников, перевели из тюремной больницы в гражданскую психиатрическую клинику в Тверскую область. Одно время он работал на Калининской АЭС. Врачи лишь на время облегчают ему страдания.

Брюханов после освобождения сразу поехал в Чернобыль. Встретили на станции его очень тепло, назначили начальником техотдела.

А когда Виктору Петровичу стукнуло 60 лет, министр энергетики Украины Макухин пригласил его на должность заместителя начальника объединения “Интерэнерго”. Брюханов занимался договорами на поставку электроэнергии за границу, побывал в командировках в Венгрии, Японии, Германии. Работал до 72 лет, и только когда зрение упало, вышел на пенсию.

— 27 октября 1997 года в Славутиче отмечали 20 лет со дня пуска ЧАЭС. Нас тоже пригласили, — рассказывает Валентина Михайловна. — Когда Виктора вызвали на трибуну, зал весь поднялся, хлопали так, что у меня заложило уши.

— А что мы с Брюхановым сейчас имеем? — вопрошает Иван Царенко. — Удостоверение ликвидаторов первой категории, инвалидность. Дают 332 гривны на усиленное питание. По закону нам должны платить восемь минимальных пенсий. Но закон не работает. Должны давать бесплатные лекарства. Но не дают. Обиды у Виктора Петровича не осталось, он говорит: “Чернобыль — это мой крест на всю жизнь”.

Троих из бывших сидельцев уже нет в живых. Дятлов ушел из жизни в 64 года от сердечной недостаточности. Коваленко умер от рака. Та же неизлечимая болезнь подкосила и Лаушкина. На свободе он не прожил и года. “Юра не успел получить прописку в Киеве — его не хотели хоронить на местном кладбище, — рассказывает Юрий Андреев. — Пока не вмешалась организация ветеранов Чернобыльской атомной станции, его тело больше недели лежало в квартире”.

В 1991 году вновь собравшаяся комиссия Госатомнадзора СССР пришла к заключению, что Чернобыльская авария приобрела катастрофические масштабы вследствие неудовлетворительной конструкции реактора. Не нашли подтверждения и многие из обвинений, которые были ранее выдвинуты в адрес персонала станции.

— Вы верите, что Виктора Брюханова и пятерых работников станции реабилитируют?

— Суд-то был союзный. Кто этим будет сейчас заниматься? — говорит Валентина Михайловна. — Сил уже нет, жизнь прожита. У Виктора два инсульта было, левая сторона отказывает. Мы осенью проходили лечение. Мужу уколы делали вокруг глаз, 10 ампул — 1000 гривен. Он очень страдает, что не может читать и разгадывать любимые кроссворды. Телевизор только слушает, а видит одни контуры. Нужна операция по восстановлению сетчатки. Но ее делают только в четырех странах мира. Кому мы сейчас нужны?..

Киев—Москва