А д меншиков краткая биография. Меншиков, светлейший князь александр данилович. Лондонское королевское общество

Михайловский Н. К.

МИХАЙЛОВСКИЙ Николай Константинович (1842-1904) - публицист и критик, виднейший теоретик русского народничества, по определению Ленина - «один из лучших представителей взглядов русской буржуазной демократии в последней трети прошлого века» (Ленин, Народники о Михайловском). Р. в Мещевске, Калужской губ., в дворянской семье. Учился в Костромской гимназии и СПБ институте корпуса горных инженеров, курса в к-ром вследствие участия в 1863 в студенческих волнениях не кончил. Небольшое наследство, полученное от отца, истратил на попытку организовать кооперативную артель по образцу мастерской Веры Павловны из романа «Что делать?» Чернышевского. Литературную деятельность начал в 1860 статьей «Софья Николаевна Беловодова» в «Рассвете» Кремпина. Сотрудничал в библиографическом журн. «Книжный вестник» (1865-1866), в редакции к-рого сблизился с Н. Д. Ножиным, а через него и с революционными кружками. В 1868 М. вступил в число сотрудников «Отечественных записок», руководителем к-рых он оставался до самого закрытия журнала (в 1884), превратив их в популярнейший легальный орган народничества.

В период деятельности «Народной воли» М. довольно близко сходится с ее деятелями. После разгрома этой партии М. был выслан из Петербурга, куда вернулся в 1886. Нарастающего с середины 80-х гг. рабочего движения М. не замечал и не понимал. Свою деятельность после 80-х гг. он посвятил борьбе с правительственной и общественной реакцией, ведшейся им с точки зрения народнического миросозерцания. Марксизма, возникшего в России, М. сначала просто не заметил, а с 90-х гг. вступил с ним в отчаянную борьбу, расценив его как одно из проявлений все той же реакции. Печатным органом, в к-ром М. проводил свои взгляды, стал с начала 90-х гг. журн. «Русское богатство». Фактическим редактором «Русского богатства» М. оставался до самой своей смерти.

Михайловский был эклектиком. В области философии, находясь под влиянием Канта, отчасти Спенсера, Дюринга, Ланге, он завершал начатую еще Писаревым смену материализма 60-х гг. вульгарным позитивизмом и агностицизмом. Величайшей заслугой позитивизма М. считал его отказ от познания сущности явлений, а это превращает позитивизм в ступеньку к чистейшему идеализму.

В своей социологической концепции М. пытался объединить два популярных в 60-70-х годах идейных течения. Представителем первого из них был Лавров (см.), стремившийся освободить обществознание от тормозящего, как ему казалось, влияния естествознания; он был сторонником субъективного метода в объяснении социальных явлений и в обосновании человеческого поведения, в том числе и политической деятельности. Представителем другого течения был Чернышевский, материалист и строгий детерминист, искавший в естествознании реформирующих начал для заведенных идеализмом в тупик общественных наук, считавший, что в человеке надо видеть лишь то, что видят в нем физиология и медицина, пытавшийся - пусть неудачно - обосновать социализм объективным методом. Субъективный метод в социологии М. заимствовал у Лаврова, «формулу прогресса» создал путем применения плохо понятых, вульгаризованных посылок, заимствованных у Чернышевского. М. считал, что факты естественные подчинены закону причинности и человеку остается только принимать их так, как они есть, без всякого суда над ними; по отношению же к фактам, «так сказать, проходящим через человеческие руки», человек чувствует свою ответственность, потребность нравственного суда над ними, возможность влиять на них в ту или иную сторону. Социология начиналась, по его мнению, с некоей утопии, с точки зрения которой человек подвергает оценке всю предшествующую человеческую историю, разделяет в современности явления на положительные и отрицательные, определяя по отношению к ним свое общественное и личное поведение. Субъективный метод в социологии М. был точкой зрения чистого произвола в истории. Представление о произволе как о движущем моменте исторического развития М. заимствовал у Лаврова из его «Исторических писем». Будучи последователем Лаврова, М. естественно считал интеллигенцию единственной движущей силой истории. Разглядев буржуазный, апологетический по отношению к капитализму характер органической теории Спенсера в социологии, переносящей законы дарвинизма на общественные явления, М. объявил беспощадную борьбу этим широко популярным в 70-80-х гг. теориям («Теория Дарвина и общественная наука», 1870, «Дарвинизм и оперетты Оффенбаха»). В своем «опровержении» дарвинизма в противоречии со своей собственной аргументацией М. стал переносить элементы субъективного метода в самое естествознание, а в своей борьбе с марксизмом трактовал теорию пролетариата как разновидность обычной буржуазной, объективным методом написанной социологии. Ставя судьбы общественного идеала в зависимость от произвола человека, М. самый идеал конструктировал на основе биологического анализа сущности природы человека. Здесь он пытался итти по дороге, указанной Чернышевским, который учил видеть в человеке только то, что видят в нем естественные науки. Чернышевскому эта посылка нужна была для обоснования материалистического подхода к глубоким исследованиям в сфере социальных наук; М. же на основе биологических законов человеческого организма пытался построить самый социальный идеал. Квалификация того, что он именовал социализмом, у М. носила не социально-биологический, а физиологический характер. Формула прогресса М. гласит: «Прогресс есть постепенное приближение к целостности неделимых, к возможно полному и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему разделению труда между людьми. Безнравственно, несправедливо, вредно, неразумно все, что задерживает это движение. Нравственно, справедливо, разумно и полезно только то, что уменьшает разнородность общества, усиливая тем самым разнородность его отдельных членов» (статья «Что такое прогресс», 1869). Позднее М. сделал ряд попыток обосновать свой идеал не столько физиологически, сколько психологически: он стал видеть его в гармонии между разумом, чувством и волей. На этом пути позитивизм М. потерял последние следы своей материалистической окраски. На базе психологического объяснения социальных явлений М. была построена известная концепция героев и толпы, родственная психологической доктрине французского социолога Тарда, но созданная М. раньше Тарда и независимо от него. Эклектизм М. особенно рельефно обнаружился в его полемике с марксистами, когда он противопоставил диалектико-материалистической и монистической теории Маркса так наз. «теорию факторов», по которой общественное развитие ставится в зависимость то от одного то от другого ряда общественных явлений.

Эклектическая субъективная социология М. с ее биологически формулированной конечной целью общественного развития служила у него обоснованием общественной программы, критиковавшей капитализм не с точки зрения пролетариата и социализма, а с точки зрения мелкого буржуа и его утопической жажды сохранить мелкое производство от гибели в борьбе с надвигающимся капитализмом. М. считал необходимым повести Россию к осуществлению своей утопии в обход ее реальному пути развития, минуя капиталистическую стадию ее эволюции, считая временами допустимым для этого даже союз с самодержавием. «Рабочий вопрос в Европе, - писал М., - есть вопрос революционный, ибо там он требует передачи условий труда в руки работника, экспроприации теперешних собственников; рабочий вопрос в России есть вопрос консервативный, ибо тут требуется лишь сохранение условий труда в руках работника, гарантия теперешним собственникам их собственности. У нас под самым Петербургом существуют деревни, жители которых живут на своей земле, жгут свой лес, едят свой хлеб, одеваются в армяки и тулупы своей работы из шерсти своих овец». То, что М. считал социализмом, было на деле лишь идеализацией хозяйства простого товаропроизводителя.

Эклектиком со всеми свойственными мелкому буржуа колебаниями М. проявил себя и в политике. Отрицая неизбежность развития капитализма в России и его относительную прогрессивность, М. в начале своей деятельности отрицал необходимость политических реформ в духе политической демократии, считая неизбежным вместе с политическим преобразованием русского общества и капиталистическую трансформацию российского народного хозяйства. «Откровенно говоря, я не так боюсь реакции, как революции», написал он в 70-х гг. Лаврову. Программу преобразования М. связывал с деятельностью центральной российской власти, первым актом к-рой должно было быть законодательное закрепление общины. Истинное лицо российского самодержавия разбило иллюзии М. С возникновением в конце 70-х гг. партии «Народной воли», не вступая повидимому формально в организацию, М. завязывает с ней очень тесные отношения. В своих легальных журнальных статьях той поры он сумел буквально воспеть самоотверженность террористов и террор. М. редактировал письмо Исполнительного комитета Александру III после приведения в исполнение приговора над Александром II. Однако в своей связанной с «Народной волей» деятельности М. от идей крестьянского утопического «социализма» метнулся в сторону обыкновенного буржуазного парламентарного либерализма (см. напр. «Политические письма социалиста», печатавшиеся им за подписью «Гроньяр» в подпольной народовольческой прессе). Однако в начале нового столетия, когда начали проявляться симптомы близкой революции, М. снова стал мечтать о террористической тактике народовольцев. Массового движения М. не понимал и в него не верил.

Третируя марксизм как одно из проявлений идейного распада и разброда, связанного с эпохой реакции, М. однако не в состоянии был выдвинуть против него хотя бы одно серьезное возражение. Всю методологию марксизма М. сводил к гегелевой идеалистической триаде. Защищая эклектическую теорию факторов, М. утверждал, что «экономическая струна» является лишь одним из слагаемых в механической сумме факторов, объясняющих исторический процесс. М. пытался уверить читателей, что марксизм отрицает какое-либо значение за надстройками в общественном развитии, что марксизм как теория фаталистическая вовсе исключает какое-либо значение за личностью в истории и т. д. Используя положение дел, при к-ром революционные марксисты не имели возможности открыто выступить с полным изложением своих взглядов, М. выступил с прямой клеветой против марксизма, утверждая, что сторонники его могут быть разделены на три разряда: марксистов-зрителей, безучастных наблюдателей процесса капиталистической эксплоатации, марксистов пассивных, облегчающих муки родов капитализму, и марксистов активных, прямо настаивающих на разорении деревни, открыто участвующих в процессе капиталистической эксплоатации. Ленин, дойдя до этих «аргументов» в своей полемике с народниками, просто «бросил перо», считая бесплодным «возню в этой грязи». Позиция М. была подвергнута марксистами полному разгрому. Главными произведениями, направленными против М., были - нелегальный памфлет Ленина «Что такое „друзья народа...» (1894), нанесший сокрушительный удар экономическим и философским основам народничества, и работа Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Значение последней работы ослаблено благодаря недостаткам как философского мировоззрения Плеханова, так и его трактовки народничества (см. «Плеханов»).

Оценка роли М. в истории русской общественной мысли и политического значения его деятельности определена ленинской оценкой русского народничества в целом. Как неоднократно подчеркивал Ленин, в русском народничестве чрезвычайно своеобразно сочетались революционные и реакционные особенности. Последнее было в свою очередь обусловлено противоречиями социальной природы той массы мелких товаропроизводителей, которых защищали народники. «Класс мелкой буржуазии, - писал Ленин, - является прогрессивным, поскольку выставляет общие демократические требования, т. е. борется против каких-бы то ни было остатков средневековой эпохи и крепостничества; он является реакционным, поскольку борется за сохранение своего положения как мелкой буржуазии, стараясь задержать, повернуть назад общее развитие страны в буржуазном направлении... Эти две стороны мелкобуржуазной программы следует строго различать и, отрицая какой-бы то ни было социалистический характер этих теорий, борясь против их реакционных сторон, не следует забывать об их демократической части» («Что такое „друзья народа...»).

Социальная функция народничества не оставалась неизменной на всех периодах его существования. Так, на первом его этапе революционная сторона этого учения играла неизмеримо большую роль, чем на дальнейших. В эту пору народничество с наибольшей силой отражало собою революционный протест против крепостнического строя и многочисленных его пережитков со стороны мелкого товаропроизводителя, закабаленного реформами и освобожденного от земли. Одновременно попытка сохранить старый общинный строй и сделать отсталую крестьянскую общину исходным пунктом для осуществления социализма, минуя пути капитализации, является реакционной стороной народничества. По мере развития промышленного капитализма особенно ярко обрисовался реакционный утопизм народников, их вера в то, что Россию минет развитие капитализма, что община явится панацеей всех зол, терзающих крестьянина. К началу 80-х гг. «старый русский крестьянский социализм все более и более вырождался в пошлый мещанский либерализм».

В своей статье «Народники о Михайловском» Ленин с исключительной яркостью вскрыл эту политическую двуликость одного из виднейших идеологов русского народничества, прошедшего вместе со всем течением его сложную историю. С одной стороны, Ленин признал в качестве «великой исторической заслуги» М. то, что он «горячо сочувствовал угнетенному положению крестьян, энергично боролся против всех и всяких проявлений крепостнического гнета...». Но Ленин тотчас же подчеркивал, что в этой борьбе с феодализмом и его пережитками М. «разделял все слабости буржуазно-демократического движения», что ему присущи были «колебания к либерализму», в сильнейшей мере повлиявшие на дальнейшую эволюцию неонародников - эсеров и трудовиков. Эта противоречивость М. в известной степени отражала историческую эволюцию: до возникновения русских марксистских работ он писал очень живо, бодро и свежо. Ибо в ту пору он еще не «отказался от наследства». Процесс политического размежевания, столь углубившийся в конце 80-х и в начале 90-х гг., привел М., не понимавшего классового характера современного государства, «от политического радикализма» к «политическому оппортунизму». «Из политической программы, рассчитанной на то, чтобы поднять крестьянство на социалистическую революцию против основ современного общества, - выросла программа, рассчитанная на то, чтобы заштопать, „улучшить положение крестьянства при сохранении основ современного общества» (Ленин, Сочин., т. I, стр. 165). Следует добавить, что Ленин квалифицировал М. как одного из вождей левого крыла народничества, проводя этим демаркационную линию между М. и такими деятелями реакционного славянофильствующего народничества, как например Каблиц-Юзов и мн. др.

В качестве литературного критика М. особенно себя проявил в 80-90-х гг. Понятно, что М. выступал против теорий «чистого искусства» и ратовал за искусство утилитарное. Произведения литературы он расценивал в зависимости от того, насколько они служили его субъективному идеалу, насколько они будили в интеллигенции из социальных верхов «совесть» и в интеллигенции из социальных низов «честь», насколько они обосновывали необходимость для России миновать капиталистический этап развития и доказывали преимущества натурального крестьянского хозяйства. Исходя из этой точки зрения, он отрицательно относился к натурализму в искусстве. В натурализме Золя М. видел проявление враждебной ему тенденции детерминистического отображения социальной действительности вместо оценки ее с точки зрения моральных идеалов. Враждебно отнесся М. и к декадентству и символизму. Зерно правды последнего М. усматривал в антитезе «протоколизму» Золя, в протесте против перенесения в литературу объективно-позитивистического подхода к действительности (ст. «Экспериментальный роман»). При объяснении символизма М. покидал даже точку зрения поверхностного социологизма, с к-рой он, глава «русской» социологической школы, подходил иногда к объяснению литературных фактов. Возникновение символизма он объяснял невежеством, бездарностью, безвкусием, тщеславием, самомнением, желанием играть первую скрипку в оркестре и т. д. (ст. «Декаденты, символисты и маги»).

Из всех направлений литературы М. естественно наиболее симпатизировал народнической беллетристике (статьи «Глебе Успенском» и др.). Пренебрежение народников-беллетристов «формой» своих произведений М. объяснял не историческими и классовыми, а моральными причинами - склонностью их к жертвенности, к аскетизму. Вскрыть реальное содержание творчества Глеба Успенского, доказывавшего своими произведениями наперекор своим народническим убеждениям наличие в России капитализма, М. не мог. Он ценил Глеба Успенского именно за его иллюзии, за его поиски гармонической человеческой личности, душевного равновесия, образец к-рого - пусть несовершенный - дан в мужике и его хозяйствовании. Гармонию эту М. в других местах определяет, как уже было указано, психологически - «как единство разума, чувства и воли», называя это единство религиозным. Формулы М. надолго укоренились в народнической и либеральной критике, выдвигавшей под влиянием М. на первый план вопросы социально-этического порядка. Все это отличает критику М. от боевой антидворянской разночинной критики 60-х гг. По отношению к либеральному дворянству и его культуре она является скорее примиренческой. Такова напр. позиция М. по вопросу о «лишних людях» (ст. о Тургеневе) и их эпигонах (ст. о Гаршине). Умонастроения «кающегося дворянства» близки М. в творчестве Л. Н. Толстого. Если в 70-х гг. М. подчеркивал положительное значение толстовской критики буржуазной культуры, то в 80-х и 90-х он борется с толстовством, с учением о «непротивлении злу» как явлением общественной реакции. Особое значение в плане борьбы с последней имеет статья о Достоевском «Жестокий талант». Эта работа страдает с нашей точки зрения гипертрофированным психологизмом, но, борясь с реакционной идеологией Достоевского, с ее культом страдания и покорности, статья Михайловского развенчивает Достоевского как учителя жизни. В том же плане надо расценивать и выступления М. против русских последователей натурализма Золя, объективизм которых М. бичует как общественный индиферентизм. Если в первый период деятельности М. (до закрытия «Отечественных записок» - 1884) его критика выражала интересы крестьянской демократии, хотя и осложненные настроениями «кающегося дворянина», то в дальнейшем эта прогрессивная относительно либерализма роль М. значительно снижается в связи с эволюцией народничества к либерализму. Блокируясь с буржуазными идеологами против нарождающегося марксизма, М. и как критик теряет свой боевой революционный тон: когда реакция сменилась новым подъемом, М. оказался в рядах тех, кто боролся с наиболее революционным движением русской общественной мысли.
Библиография:

I. Полное собр. сочин., в 6 тт., изд. 1-е, СПБ, 1879-1883 (изд. 3-е, 10 тт., СПБ, 1909-1913, ред. Е. Е. Колосова; Наиболее важные статьи Михайловского в этом издании: т. I. Что такое прогресс, Теория Дарвина и общественная наука; т. II. Герои и толпа; т. V. Жестокий талант, Гл. И. Успенский, Щедрин, Герой безвременья (о Лермонтове); т. VII. Воспоминания); Литература и жизнь, СПБ, 1892; Литературные воспоминания и современная смута, 2 тт., СПБ, 1900-1901 (изд. 2-е, СПБ, 1905); Отклики, 2 тт., Петербург, 1904; Последние сочинения, 2 тт., Петербург, 1905.

II. Ленин В. И., Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов, Сочин., т. I, изд. 2-е, 1926; Его же, Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве, там же, т. I; Его же, От какого наследства мы отказываемся, там же, т. II, 1926; Его же, Народники о Н. К. Михайловском, там же, т. XVII, 1929; Другие указания см. по предметному указателю к 1-му изд. «Сочинений В. И. Ленина», М. - Л., 1930; Лавров П., Формула прогресса Н. К. Михайловского, «Отечественные записки», 1870, № 2 (и отдельное изд., СПБ, 1906); Южаков С. Н., Субъективный метод в социологии, «Знание», 1873, № 12 (перепеч. в приложении к 1-му вып. «Социологических этюдов», СПБ, 1891; ср. т. II, СПБ, 1895); Филиппов М., Литературная деятельность г. Михайловского, Критический очерк, «Русское богатство», 1887, т. II (в переработанном виде в кн. его «Философия действительности», т. II, СПБ, 1897); Бельтов Н. (Г. В. Плеханов), К вопросу о развитии монистического взгляда на историю. Ответ гг. Михайловскому, Карееву и Ко, СПБ, 1895 (и в «Собр. сочин.», т. VII, Гиз., М., 1923); Волынский А., Русские критики, СПБ, 1896; Батюшков Ф., Критик-уравнитель, «Образование», 1900, XII; Красносельский А., Мировоззрение гуманиста нашего времени. Основы учения Н. К. Михайловского, СПБ, 1900; На славном посту (1860-1900 г.), Литературный сборник, посвященный Н. К. Михайловскому, СПБ, 1900 (более полное изд. 2-е, СПБ, 1906); Бердяев Н., Субъективизм и индивидуализм в общественной философии, Критический этюд о Н. К. Михайловском, с предисл. П. Струве, СПБ, 1901; Радин (А. Северов), Объективность в искусстве и критике, «Научное обозрение», 1901, 11-12 (Михайловский, как критик); Ранский С. (М. Суперанский), Социология Михайловского, СПБ, 1901; Струве П., На разные темы, Сб., СПБ, 1902; Аничков Е., Литературные образы и мнения, СПБ, 1904 (ст. «Эстетика правды-справедливости»); Клейнборт Л., Михайловский как публицист, «Мир божий», 1904, VI; Красносельский А., Литературно-художественная критика Н. К. Михайловского, «Русское богатство», 1905, I; Мякотин В., Из истории русского общества, изд. 2-е, СПБ, 1906; Потресов А. (Старовер), Этюды о русской интеллигенции, СПБ, 1906 (ст. «Современная весталка»); Рязанов Н., Две правды. Народничество и марксизм, СПБ, 1906; Чернов В., Социологические этюды, М., 1908 (ст. «Михайловский как публицист»); Иванов-Разумник Р. В., Литература и общественность, Сб. ст. ст. (1904-1909), СПБ, 1910 (изд. 2-е, СПБ, 1912); Овсянико-Куликовский Д., История русской интеллигенции, ч. 2, СПБ, 1911 (или «Собр. сочин.», т. VIII, ч. 2, СПБ, 1914; то же, изд. 6-е, Гиз, М., 1924); Колосов Е., Очерки мировоззрения Н. К. Михайловского (Теория разделения труда как основа научной социологии), СПБ, 1912; Овсянико-Куликовский Д., Памяти Михайловского, Собр. сочин., т. V, СПБ, 1912; То же, изд. 3-е, Гиз, М., 1924; Чернов В., Где ключ к пониманию Н. Михайловского, «Заветы», 1913, III (по поводу X т. собр. сочин. Михайловского); Иванов-Разумник Р. В., История русской общественной мысли, т. II, изд. 4-е, СПБ, 1914; Колосов Е., К характеристике общественного миросозерцания Н. К. Михайловского, «Голос минувшего», 1914, II, III; Кудрин Н. (Н. С. Русанов), Н. К. Михайловский и общественная жизнь России, «Голос минувшего», 1914, II; Чернов В., Н. К. Михайловский как этический мыслитель, «Заветы», 1914, I, V; Колосов Е., Н. К. Михайловский. Социология. Публицистика. Литературная деятельность. Отношение к революционному движению, П., 1917; Чернов В. (Гарденин), Памяти Н. К. Михайловского, М., 1917 (изд. 1-е, СПБ, 1906); Неведомский М., Зачинатели и продолжатели, П., 1919 (ст. «Михайловский. Опыт психологической характеристики»); Горев Б. И., Н. К. Михайловский. Его жизнь, литературная деятельность и миросозерцание, изд. «Молодая гвардия», М. - Л., 1931; Кирпотин В. Я., Н. К. Михайловский, Сборник статей «Публицисты и критики», ГИХЛ, Ленинград - Москва, 1932; Федосеев Н., Письма к Михайловскому, в журнале «Пролетарская революция», 1933, книга I, или в сборнике «Литературное наследство», 1933, книги VII-VIII.

III. Список трудов Михайловского и литература о нем составлены Сильчевским Д. П. и приложены к юбилейному сборнику, посвященному Михайловскому, «На славном посту», СПБ, 1901 (изд. 2-е, СПБ, 1906). Более подробные указания в т. X «Полного собр. сочин. Михайловского», СПБ, 1913; Венгеров С. А., Источники словаря русских писателей, т. IV, П., 1917; Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е. Гиз, М. - Л., 1924.

Никола́й Константи́нович Михайло́вский (15 ноября , Мещовск , Калужская губерния - 28 января [10 февраля ] , Санкт-Петербург) - русский публицист , социолог, литературный критик , литературовед , переводчик ; теоретик народничества . "В ту эпоху забытый теперь критик считался в широких кругах народнической интеллигенции «властителем дум»", - писал С. Г. Скиталец .

Биография

Учился в Петербургском институте горных инженеров. Литературную деятельность начал в в журнале «Рассвет » под редакцией В. А. Кремпина . Сотрудничал в различных периодических изданиях («Книжный вестник », «Гласный суд», «Неделя», «Современное обозрение»). Перевёл «Французскую демократию» Прудона (Санкт-Петербург, ).

Николай Константинович скончался в 1904 году и был похоронен в Санкт-Петербурге на Литераторских мостках Волковского кладбища .

Социальная философия

Пользовался псевдонимами Гроньяр , Посторонний , Профан и другими.

Адреса в Санкт-Петербурге

1900 - 28.01.1904 года - Спасская улица, 5.

Напишите отзыв о статье "Михайловский, Николай Константинович"

Примечания

Литература

• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.

Ссылки

• Горький М.
• Рябов П .

Отрывок, характеризующий Михайловский, Николай Константинович

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим, с приехавшим из за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза.)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.

В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]