Некоторые аспекты диахронного развития концепта «отрицательные эмоции» в английском языке. Концепты эмоций в английской и русской языковых картинах мира погосова кристина олеговна

20.09.2019

Эмоциональная картина мира

Картина мира приобретает «новые краски» в ракурсе эмоциональной сферы сознания. Выделить эмоциональную картину мира нам позволяет эмоциональное восприятие окружающего мира. Эмоциональная картина мира представляет собой мировидение, спроецированное эмоциональной сферой сознания и отражающее аксиологические приоритеты в национальной картине мира. В эмоциональной картине мира объективно существующая реальность отражается сквозь призму человеческих эмоций. Основополагающее место в эмоциональной картине мира отводится собственно эмоциям, в которых проявляется эмоциональная сторона психики человека.

Если провести краткий очерк эволюции человека, то можно обнаружить, что эмоции сыграли важную роль в выживании человека. Очевидно, что человек не стал бы человеком, если бы не эмоции, которые побуждали его к единению и, в конце концов, сделали существом глубоко социальным.

Практически все исследователи человеческой истории сходятся во мнении, что охота оказала большое влияние на эволюцию нашего вида. Если согласиться с предлагаемым Мелленом (Mellen, 1981) перечнем характеристик успешного охотника, то развитие охоты было тесно связано с некоторыми важными аспектами эволюции эмоций. Возможно, наши древние предки вполне могли бы обойтись без охоты. В конце концов, они смогли бы выжить, питаясь исключительно плодами и кореньями, собранными недалеко от стойбища. С самого начала мужчины охотились не только для того, чтобы утолить голод или удовлетворить потребность организма в белковой пище. Мужчина получал удовольствие от самого процесса охоты, его возбуждал азарт. Угроза жизни была обыденностью для древнего человека. Успешный охотник должен был уметь испытывать страх, чтобы в нужный момент избежать опасности, но он также должен был уметь контролировать свой страх, управлять им. Он должен был уметь оперировать страхом с такой изощренностью, чтобы тот не притуплял его умственные и физические способности. По словам Меллена (Mellen, 1981), охотник умел «откладывать» переживание страха, и эту способность можно рассматривать как исключительно человеческую способность. Мифологическая картина мира, как известно, самая ранняя форма эмоционального восприятия мира человеком. Изучение мифологических картин мира на основе древних мифов, легенд, сказаний открывает возможности для проникновения в самые первые когнитивные процессы. Картину мира древнего человека отличало то, что человек не представлял себя отдельно от природы, его жизнь и жизнь природы были одним целым. Стремление к единению с силами природы, потребность рисовать в сознании картины овладения природой, что вселяло уверенность, укрепляло волю и сплачивало первобытный коллектив, отражает постоянное чувство страха, в котором пребывал первобытный человек (Маковский, 1996:15). Страх отражался так же и в почтенном отношении к слову (явление табу). Чувства, восходящие к восторженному восприятию действительности, изначально обязаны происхождению культа огня и культа опьяняющего напитка. Восторг древних людей характеризуется как «чувство удивления и благоговения, соединенное с признанием какой-то глубокой и непостижимой тайны, сокрытой в процессе появления огня и дерева...» (Там же, стр. 23).

Разные культуры по-разному относятся к различным эмоциям, (что для японца хорошо, например, он будет гордиться сырой рыбой на обеденном столе, то для европейца, не знакомого с японскими обычаями и кухней, послужит источником совсем других эмоций), наделяя переживания и проявления отдельных эмоций социальной коннотацией. Это влияет на воспитание и социализацию, и, в свою очередь, на систему представлений о мире, социальную организацию и семантическое воплощение тех или иных элементов в структуре значения эмоциональной лексики (bard, 1980).

Различные эмоции, выраженные в словах и высказываниях, понятны всем говорящим на данном языке, потому что они обобщены, потому что они действительно являются формой отражения мира, окружающего человека, и потому что они - часть картины этого мира.

Проблема разграничения эмоций и чувств в психологии

В психологической литературе и в настоящее время встречается ряд терминов (иногда заменяющих друг друга) для обозначения эмоций. Заметим, что те трудности, которые обнаруживаются, объясняются, главным образом тем, что эмоции рассматриваются, во-первых, без достаточно четкой дифференциации их на различные подклассы (аффекты, собственно эмоции переживания, чувства), отличающиеся друг от друга как генетически, так и функционально, и, во-вторых, вне связи со структурой и уровнем той деятельности, которую они регулируют (см.подр. Леонтьев, 1993:173).

Так, например, общепринятым было отождествление эмоций и чувств (Якобсон,1958,1973; Эголинский,1978; Лук,1982; Крутецкий,1986; Петровский, 1986; Рубинштейн, 1993, 1999; Шибутани, 1999; Buytendijk, 1956; Katzenstein, Sitte, 1989; Meyer, 1999), эмоций, эмоциональных состояний душевных состояний и переживаний (Шингаров, 1971; Никифоров, 1978; Лук, 1982).

Нельзя не согласиться с В.К.Вилюнас по поводу того, что «терминологические расхождения в какой-то мере уже заложены в повседневном языке, позволяющем, например, называть «страх» эмоцией, аффектом, чувством и даже ощущением» (Вилюнас, 1993:5).

Эмоции вместе с аффектами, переживаниями, чувствами, эмоциональными состояниями образуют эмоциональную сферу личности, которая является одним из регуляторов поведения человека, источником познания и выражения сложных отношений между людьми.

Согласно учению Ч.Дарвина, механизм эмоций человек унаследовал от животных, эмоции которых совпадают с простейшими эмоциями человека, и выражаются в органических, двигательных и секреторных изменениях и принадлежат к числу врожденных реакций. В результате многими психологами делается утверждение, что эмоция в ходе эволюции возникла раньше, чем чувство и присуща не только человеку, но и животному, и выражает отношение к удовлетворению физиологических потребностей.

Некоторые исследователи, отделяя эмоции от чувств, относят к эмоциям лишь «низшие эмоции», «простейшие эмоции», или «чистые эмоции» (Лук, 1982; Никифоров, 1978) с «анатомической привязкой», то есть унаследованные человеком от его животных предков, такие как: страх, гнев, ярость, радость и т.п.

Чаще всего как синонимы используются слова «эмоция» и «чувство», хотя данные понятия четко отличаются друг от друга. Чувства - это одно из наиболее ярких проявлений личности человека, выступающих в единстве с познавательными процессами и волевой регуляцией поведения и деятельности. Содержание чувств составляет устойчивые отношения личности к тому, что она познает и делает. Другая особенность чувств состоит в том, что они образуют ряд уровней (см. классификацию Лука, 1982), начиная от непосредственных чувств к конкретному объекту и кончая высшими социальными чувствами, относящимися к социальным ценностям и идеалам. Развиваясь на базе эмоций при взаимодействии с разумом в ходе формирования общественных отношений, чувства выполняют функции, необходимые для общественной жизни человека, его приспособления к общественной среде, и поэтому измеряются часами, днями, месяцами, годами и могут длиться даже всю жизнь (чувство долга, патриотизма) (Петровский, 1986: 377; Леонтьев, 1993: 180).

Понятия «эмоция» и «чувства» различаются как разные ступени развития эмоциональной формы отражения действительности. Взаимоотношение между ними таково, что чувства формируются на основе эмоций, а последние возникают при удовлетворении или неудовлетворении потребностей организма. Кроме того, разграничение понятий «эмоция» и «чувство» имеет большое методическое значение для уточнения предмета различных наук, изучающих эмоциональную жизнь человека и эмоциональную форму отражения действительности.

Если эмоции у человека отражают объективные отношения предметов и явлений внешнего мира к нуждам человека как организма, то чувства отражают эти отношения к человеку как к личности, как к члену общества. Если эмоции регулируют взаимоотношение человека со средой как организма, то чувства регулируют его отношения как личности с другими людьми (Шингаров, 1971: 148; Платонов, 1972: 54; Эголинский, 1978:7).

Понятие «переживание» также шире чем «эмоция», так как проявляется не только в форме эмоций, но и в форме потребностей и волевого усилия, следовательно, и произвольного внимания и произвольной памяти (Платонов, 1972:89). Переживание - это выражение личностной, субъективной стороны процесса отражения действительности человеком, таким образом, переживание является атрибутом акта сознания индивида, не содержащего образа отражаемого и проявляющегося в форме удовольствия или неудовольствия, напряжения или разрешения, возбуждения или успокоения. Переживание, как и чувство, носит длительный характер и сохраняется часами, днями, неделями и чаще всего не имеет ярко выраженного внешнего проявления.

Аффекты развиваются в экстремальных условиях, в связи с совершенно определенным раздражителем и поэтому всегда конкретно направлены. Аффект отличается от эмоций лишь большей силой, бурным протеканием, если эмоция - это душевное волнение, то аффект - буря. Аффект - это кратковременный, эмоциональный взрыв с ярко выраженными симптомами. Аффект сопровождается утерей контроля над своей деятельностью. В этой связи интересно сравнение И. Канта аффекта с водой, прорвавшей плотину. Таким образом, обладая свойствами доминанты, аффект тормозит все другие психические процессы и «навязывает» определенный закрепившийся в эволюции способ «аварийного» разрешения ситуации, который оправдывает себя лишь в типичных биологических ситуациях.

Эмоциональный концепт и эмоциональная концептосфера

В современной когнитивной лингвистике ведутся многочисленные исследования когнитивных моделей, в рамках которых осуществляется анализ концептов через обращение к средствам естественного языка. В частности, анализ эмоциональных концептов имеет целью показать, что эмоции, как явления психики, имеют чрезвычайно сложную концептуальную структуру (Lakoff & Kovecses, 1987), которая может быть выявлена путем систематизации языковых выражений, используемых носителями языка для обозначения и представления эмоций. Как считает А.Вежбицкая, «без толкований такого рода невозможно было бы объяснить отношения между такими понятиями как зависть, ревность, ненависть, презрение, жалость, восхищение и т.д. Невозможно было бы также сравнивать (и интерпретировать) концепты эмоций в разных языках» (Вежбицкая, 1996: 216).

В своей книге «Эмоциональные концепты» З.Кёвечеш (Kovecses, 1990) предпринимает попытку показать, что эмоциональные концепты имеют более сложную и тонкую структуру и более богатое концептуальное содержание, чем можно предположить, исходя из классической точки зрения на эмоции. Основная методологическая идея состоит в том, что обычный (conventionalized) язык, который мы используем, когда говорим об эмоциях, может быть важным инструментом для обнаружения структуры и содержания наших эмоциональных концептов. Именно посредством языка мы «строим концептуальную вселенную».

Концепт - это универсальный феномен, поэтому его использование помогает установить особенности национальной картины мира. Концепт-это хранитель информации,-эмоций, переживаний. В процессе общения между людьми, в речевой деятельности, в кросс-культурной коммуникации используется совокупность концептов, образующая определенную концептосферу. Термин «концептосфера» был введен Д. С. Лихачевым по модели терминов «ноосфера, биосфера» и пр., изобретенных В. И. Вернадским.

«Понятие концептосферы особенно важно тем, что оно помогает понять, почему язык является не просто способом общения, но неким концентратом культуры - культуры нации и ее воплощения в разных слоях населения вплоть до отдельной личности» (Лихачев, 1997: 287).

Концептосфера - это образно-словесное отражение национального менталитета, состояния культуры и науки нации (народа) в целом. Состояние концептосферы определяют ее создатели, концептоносители, яркие индивидуальности. Д.С. Лихачев пишет о том, что является источником создания концептосферы языка, включая в формулировку концептоносителя: «В совокупности потенции, открываемые в словарном запасе отдельного человека, как и всего языка в целом, мы можем назвать концептосферами» (Лихачев, 1997:282). Имеет значение не только широкая осведомленность и богатство эмоционального опыта, но и способность быстро извлекать ассоциации из запаса этого опыта и осведомленности» (Лихачев,Ibid.).

Такая характеристика личности, данная Д-С. Лихачевым, не позволяет отнести ее к какой-либо конкретной нации. Но так как каждый человек имеет свой индивидуальный набор ассоциаций, эмоций, то в совокупности можно, наверное, говорить о национальной концептосфере, например, о концептосфере русского языка, концептосфере английского языка и т.д. «Концептосфера национального языка тем богаче, чем богаче вся культура нации - её литература, фольклор, наука, изобразительное искусство (оно также имеет непосредственное отношение к языку и, следовательно, к национальной концептосфере, она соотносима со всем историческим опытом нации и религией особенно» (Лихачев, 1997:282).

Представления человека о его внутреннем мире образуют в сознании эмоциональную концептосферу, состоящую из системы динамично развивающихся мыслительных конструктов - эмоциональных концептов.

Эмоциональная концептосфера представляет собой совокупность множества обычно вербализованных на лексическом и фразеологическом уровнях эмоциональных концептов, состоящих друг с другом в сложных структурно-смысловых и функциональных отношениях, и включающих в себя понятийный, образный и ценностный компоненты. (Красавский, 2001: 46)

Эмоциональные концепты выкристаллизовывались из конкретных фактов деятельности человека, «сценарной» серии поступков, переживаний и чувств. Они оценочны по своей природе (по принципу плюс, минус), всегда используются в контексте определенных эмоциональных настроений. Люди узнают данные концепты не путем считывания их словарных определений, а в результате личного социального опыта, опыта предшествующих поколений, традиций социума, которому они принадлежат (Бабушкин, 1996: 38).

Эмоциональные концепты наиболее субъективны по своему характеру. Сущность слов, репрезентирующих данные концепты, расплывчата. Понимая разумом, люди затрудняются вербально эксплицировать их значения. Концепты абстрактных имен чрезвычайно текучи. Что касается эмоциональных концептов, на первый взгляд кажется логичным относить их к разряду универсальных, поскольку именно эмоции являются «центральной частью, которая делает представителей разных этносов более или менее похожими друг на друга» (Шаховский, 1996: 87).

При этом, как установлено, эмоциональным концептам присуща этноспецифичность, обусловленная «индивидуальным эмоциональным трендом и национальным индексом данной культуры», которые, в свою очередь предопределяются варьирующимся характером манифестации «многоплановости взаимодействий» культуры, языка и эмоций (Шаховский, Ibid.).

Печаль /Горе

Эмоцию печали обычно относят к негативным переживаниям, однако нужно отметить, что это очень специфичная эмоция, она может играть положительную роль в жизни человека. «Разве были бы мы способны к формированию крепких, устойчивых связей с людьми, разве дорожили бы ими, если бы возможность разрыва этих связей не вызывала у нас печали? И насколько человечными были бы мы, если бы мы не умели скорбеть о смерти любимого человека или сопереживать его горю?» (Изард, 2003:196) Эмоция печали/горя по Изарду имеет свои универсальные активаторы:

1. Разлука, или отделение, как физическое, так и психологическое;

2. Смерть близкого друга или члена семьи;

3. Разочарование, крушение надежд;

4. Неудача в достижении поставленной цели.

Главной и универсальной причиной печали/горя является чувство утраты. Утрата может быть временной или постоянной, реальной или воображаемой, физической или психологической.

В полном соответствии с общепризнанным мнением, мы также относим эмоцию печали/горя к числу отрицательных эмоций.

По данным большинства словарей синонимов русского языка синонимический ряд существительных, обозначающих эмоцию печали, состоит из 4 членов: печаль, уныние, грусть, кручина. Концепт печаль является доминантой в данном синонимическом ряду. Синонимический ряд существительных, обозначающих эмоцию горя, состоит из 5 членов: горе, скорбь, горесть, горечь, глубокая печаль.

Данные нашего исследования представлены в одной таблице, так как доминирующей эмоцией в горе является печаль, а также вследствие того, что концепт печаль является членом обоих синонимических рядов. В результате проведенного нами исследования толковых словарей русского языка нами были обнаружены 28 концептов данной эмоции:

Итак, основываясь на данных различных лексикографических источников, мы получили следующий синонимический ряд концептов эмоции печаль/горе:

горе, несчастье, горесть, горечь, скорбь, прискорбность, кручина, отчаяние, мука, боль, невзгода, безутешность, сожаление, страдание, печаль, тоска, меланхолия, ностальгия, уныние, грусть, скука, хандра, разочарование, расстройство, подавленность, растерянность, прострация, апатия.

Результаты проведенного нами исследования двуязычных синонимических англо-русских словарей позволили нам представить синонимический ряд, состоящий из 5 номинантов концепта печаль/горе: sorrow, grief, heartache, anguish, woe. Концепт sorrow - доминанта данного синонимического ряда. В результате поиска имени концепта печаль/горе, и ядра соответствующего ему поля в английском языке на основе толковых словарей английского языка нами было обнаружено 34 концепта того же лексического наполнения:

В результате сопоставления русской и английской картин мира мы обнаруживаем количественное превосходство английских концептов называющих эмоцию печаль/горе: 28 в русском языке и 34 в английском. В английской языковой картине мира получаем следующий синонимический ряд данной эмоции: anguish, grief, heart ache, heartbreak, broken heart, woe, sorrow, pain , hurt, ache, pang, scar, affliction , agony, wound, sadness, suffering, despair, gloom, distress, desolation, bereavement, dole, yearning, mourning, depression, discontent, melancholy, nostalgia, ennui, boredom, lassitude, apathy, emptiness.

Английский и русский языки по-разному дифференцируют не только интенсивность эмоции печаль/горе, но и их качественное различие. Русский язык предлагает меньшую дифференциацию рассматриваемого концепта.

Обнаруживаемые при сопоставлении английской и русской языковых картин мира различия результатов вербализации эмоций свидетельствуют о том, что главенствующими при формировании лингвистических категорий являются не перцептивно-физиологические факторы, а факторы работы коллективного этнического сознания по категоризации чувственно воспринятой информации.

Переживания и мотивационные феномены, связанные с горем, отчасти обусловлены спецификой культуры, по крайней мере, в той степени, в какой специфические особенности данной культуры затрудняют или облегчают интеракцию печали с теми или иными фундаментальными эмоциями.

Социокультурные факторы влияют также на интенсивность переживания горя и на его продолжительность. Одним из примеров таких факторов может служить система воспитания детей в одной из микронезийских культур (Sprio, 1949, цит. по: Averill, 1968). В культуре ифалук воспитание детей осуществляется не только родителями, но и многими другими людьми, не являющимися членами семьи, и, поэтому, горе, переживаемое при потере члена семьи, несмотря на довольно высокую интенсивность, чрезвычайно кратковременно по сравнению с тем, что имеет место в других культурах. «Возможно, самой важной детерминантой горя является утрата роли. Роль отца, матери, ребенка, мужа и т.д. предписана культурой, и потеря любимого человека часто означает утрату соответствующей роли» (Изард, 2003:214).

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ НЕГАТИВНЫХ ЭМОЦИЙ В МИФОЛОГИЧЕСКОМ И СОВРЕМЕННОМ ЯЗЫКОВОМ СОЗНАНИИ (на материале русского, польского и чешского языков)

С тефанский Евгений Евгеньевич

10.02.19 - теория языка

Волгоград - 2009

Работа выполнена в Негосударственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Самарская гуманитарная академия».

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Вадим Викторович Дементьев (Саратовский государственный университет им. Н.Г.Чернышевского),

доктор филологических наук, доцент Андрей Иванович Изотов (Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова)

доктор филологических наук, профессор Андрей Владимирович Олянич (Волгоградская государственная сельскохозяйственная академия)

Ведущая организация -

Кемеровский государственный университет.

Защита состоится «3» июля 2009 г. в 10.00 ч. на заседании диссертационного совета Д 212. 027. 01 в Волгоградском государственном педагогическом университете по адресу: 400131, г. Волгоград, пр. им. Ленина, 27.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Волгоградского государственного педагогического университета.

Ученый секретарь

диссертационного совета

кандидат филологических наук,

доцент Н.Н. Остринская

Общая характеристика работы В настоящей версии автореферата, предназначенной для размещения на сайте, по техническим причинам польские и чешские примеры даны в упрощенной орфографии (без диакритических знаков).

Настоящее исследование выполнено в русле лингвокультурологии. Его объектом являются концепты, обозначающие негативные эмоции в русской, польской и чешской лингвокультурах. Предмет изучения - лингвокультурные характеристики указанных концептов в мифологическом и современном языковом сознании.

Актуальность темы диссертационного исследования определяется следующими моментами.

Лингвокультурное моделирование концептов является одним из наиболее активно развивающихся направлений современного языкознания. Вместе с тем многие вопросы в лингвоконцептологии относятся к числу дискуссионных, в частности соотношение концептов и ключевых идей лингвокультуры, динамика развития концептов, их вариативность.

Мифологический пласт лингвокультуры через подсознательные структуры определяет коммуникативное поведение наших современников. Выявление древнейших ментальных структур в языковой картине мира, которая выражается в разных типах современной коммуникативной практики, остается одной из нерешенных задач лингвоконцептологии.

Изучение и описание эмоций находится в центре интересов антропологической лингвистики, эмотивная лингвистика является интегративной областью гуманитарного знания, синтезируя в себе достижения психологии, этнологии, социологии, философии, литературоведения и языкознания. Однако в науке о языке лишь фрагментарно представлены характеристики эмоциональных концептов в славянских картинах мира.

В основу выполненного исследования положена следующая гипотеза : эмоциональные концепты формируют эмоциональную картину мира, отражающую аксиологические приоритеты в национальной картине мира; эти приоритеты существуют в каждой языковой картине мира в виде ключевых идей; многие эмоциональные концепты, существующие в современных языковых картинах мира, представляют собой унаследованные из мифологического сознания ментальные структуры, своеобразно переосмысленные в каждой национальной лингвокультуре и актуализирующиеся в национальном сознании в определенных социальных условиях.

Цель исследованиясостоитв моделировании эмоциональных негативных концептов в русской, польской и чешской лингвокультурах с выходом на структуры мифологического сознания, обусловившие их формирование и вербализацию.

Данная цель предполагает решение следующих задач :

Провести системный лингвокультурологический анализ эмоциональных концептов с негативным значением в трех языковых культурах, выявляя концепты, лингвоспецифичные для отдельных лингвокультур, а также особенности вербализации концептов со сходным семантическим содержанием;

Выявить структуры мифологического сознания, обусловившие формирование данных концептов;

Исследовать функции эмоциональных концептов в художественном дискурсе; выявить разноуровневые языковые средства, с помощью которых передается та или иная эмоция; рассмотреть культурные сценарии реализации рассматриваемых концептов и их национальное своеобразие;

Установить доминантные черты, обусловившие своеобразное функционирование эмоциональных концептов в исследуемых лингвокультурах.

Методологической базой данного исследования является положение о диалектической взаимосвязи языка, познания и человеческой культуры, их взаимной обусловленности. В основу работы положены доказанные в научной литературе тезисы о сущности языковой картины мира, о концептах как ее единицах, о взаимосвязи когнитивного и лингвокультурного моделирования концептов, о роли эмоций в познании и коммуникативной практике, о сохранении рудиментов мифологических ментальных структур в современном сознании и семиотических системах (Агранович, Рассовская 1989, 1992; Агранович, Саморукова 1997, 2001; Алефиренко 2002, 2003, 2006; Антология концептов 2007; Бабаева, 2003; Брагина 2007; Базылев 2000; Бородкина 2004; Будянская, Гуревич 1972; Мягкова 1999; Бутенко 2006;Вежбицкая 1996, 2001; Волостных 2007; Воркачев 2003, 2004, 2007; Голованивская 1997; Гудков, 2003; Дунина 2007; Анна Зализняк 2006; Заяц 2006; Калимуллина 2006; Карасик, 2002, 2007; Кириллова 2007; Колесов 2000, 2004, 2006; Колшанский 1990; Корнилов 1999; Красавский 2001; Красных, 2002, 2003; Ларина 2004; Маркина 2003; В. Маслова 2004, 2007; Мелетинский 1976, 1994; Мечковская 1998, 2004; Мягкова 2000; Пивоев 1991; Пименова, 1999, 2004, 2007; Погосова 2007; Покровская 1998; Попова, Стернин, 2001, 2006; Скитина 2007; Слышкин, 2004; Степанов, 1997; Тер-Минасова 2000, 2007; Шаховский, 1987, 2008; Anatomia gniewu 2003; Bednarikova 2003; Borek 1999; Danaher 2002; Jakubowicz 1994; Jezyk a kultura 2000; Karlikova 1998 2007; Krzyzanowska 2006, 2007; Mikolajczuk 2003, Przestrzenie leku 2006; Siatkowska 1989, 1991, Spaginska-Pruszak 2005; Wierzbicka 1971, 1990; Wyrazanie emocji 2006).

Методы анализа языковой картины мира, использованные в работе, базируются на принципах, касающихся соотношения научной и языковой картины мира, выработанных Ю.Д.Апресяном и его школой (см. Апресян 1995). В процессе анализа используются подходы к исследованию славянских языковых моделирующих семиотических систем, разработанные Вяч. Вс. Ивановым и В.Н Топоровым (Иванов, Топоров 1965), процедуры реконструкции картины мира, разработанные авторами монографии «Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира» (1988), и учитываются сформулированные В.И.Карасиком (см. Карасик 2002) онтологические характеристики языковой картины мира. Одним из важнейших инструментов анализа является сформулированное Анной А.Зализняк, И.Б.Левонтиной и А.Д.Шмелевым (2005) понятие «ключевые идеи языковой картины мира», а также введенное В.Ю.Михайлиным (2000, 2001) понятие «социальной матрицы». Указанные методологические принципы лежат в основе комплексной методики описания материала. Для решения поставленных задач использованы общенаучные методы - наблюдение, анализ, синтез, сравнение, моделирование, интроспекция, а также частные лингвистические методы компонентного, контекстуального, дискурсивного, этимологического анализа. лингвокультура эмоциональный концепт чешский

Новизна поставленных задач потребовала уточнения ряда перечисленных частных лингвистических методов и приемов. Так, этимологический анализ дополнен анализом ментальных мифологических структур, который должен семантически объяснить ту или иную этимологию. Такой подход был разработан в совместной с С.З.Агранович монографии «Миф в слове: продолжение жизни» (2003). Для контекстуального анализа в работе привлекаются параллельные художественные тексты, использование которых дает возможность исследователю установить соответствия между языками и типичные контексты (вплоть до мельчайших деталей), в которых употребляются те или иные имена эмоций. При дискурсивном анализе повести А.И.Куприна «Поединок» в рамках новой научной парадигмы применен сравнительно-исторический подход. Его цель состоит в выявлении древнейших ментальных структур, которые, существуя в дискурсе повести в виде «социальной матрицы», во многом определяют эмотивное поведение героев.

В качестве материала для исследования использованы параллельные художественные тексты: трехъязычные (прозаические произведения А.Пушкина, роман М.Булгакова «Мастер и Маргарита» и их переводы на польский и чешский языки, а также цикл рассказов М.Кундеры «Смешные любови» и его переводы на русский и польский языки), двухъязычные (произведения русских писателей И.Бабеля, И.Бунина, А.Куприна, А. Чехова и их переводы на польский язык, а также произведения Н.Гоголя и их переводы на чешский язык; проза польских писателей Б.Пруса, Г.Сенкевича, Е.Сосновского и ее переводы на русский язык; романы М.Кундеры и Я.Гашека и их переводы на русский язык). Кроме того, привлекались стихи А.Пушкина, проза М.Салтыкова-Щедрина, М.Горького, М.Шолохова, Ю.Олеши, А.Н.Толстого, В.Войновича, Ю.Полякова, а также извлеченные из русского, польского и чешского сегментов Интернета фрагменты текстов преимущественно публицистического характера.

В работе использовались также материалы толковых, исторических и этимологических словарей русского, польского и чешского языков.

В качестве единицы анализа рассматривался текстовый фрагмент, в котором выражен один из анализируемых эмоциональных концептов.

Научная новизна исследования заключается в том, что в нем впервые комплексно (с позиций системной лингвокультурологии и дискурсивного анализа) изучены эмоциональные концепты с негативным значением в русской, польской и чешской лингвокультурах; впервые подобный синхронный лингвокультурологический анализ сопровождается моделированием мифологических ментальных структур, существующих в современном сознании в виде «социальной матрицы»; впервые в процессе анализа установлены доминантные черты эмоциональных картин мира в исследуемых лингвокультурах, определяемые ключевыми идеями каждой из языковых картин мира.

Теоретическая значимость исследования состоит в том, что она вносит вклад в развитие лингвокультурологии, характеризуя репрезентацию эмотивности в близкородственных языках. Теоретические результаты и уточненные с учетом целей работы методы исследования, подходы к описанию концептов и приемы могут быть использованы при исследовании и других концептосфер в разных лингвокультурах. Опыт моделирования мифологических ментальных структур может быть применен при исследовании других сфер мифологического сознания.

Результаты, полученные в процессе исследования, могут обогатить смежные с лингвистикой области знаний: психологию, литературоведение, этносоциологию.

Практическая значимость исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы при чтении вузовских курсов по общему и сопоставительному языкознанию, лингвокультурологии, психолингвистике, литературоведению, а также в процессе преподавания русского, польского и чешского языков как иностранных. Теоретические выводы и фактический материал представляют ценность для лексикографической работы - при создании толковых словарей, словарей психологических терминов (в том числе двуязычных и многоязычных), а также словарей нового типа - на стыке лингвистики, литературоведения и психологии.

Апробация работы . Основные положения, а также выводы по отдельным проблемам неоднократно докладывались на научных конференциях:

Международных: «Аксиологическая лингвистика: проблемы и перспективы» (Волгоград, 2004); «Компаративистика: Современная теория и практика» (Самара, 2004); «Научные традиции славистики и актуальные вопросы современного русского языка» (Самара, 2006); XXXV международной филологической конференции СПбГУ (Санкт-Петербург, 2006); на конференции, посвященной 1900-летию города Силистра (Силистра, Болгария 2006); «Диахрония в исследованиях языка и дидактике высшей школы» (Лодзь, Польша, 2006); «Русский язык: исторические судьбы и современность: III Международный конгресс исследователей русского языка» (Москва, МГУ, 2007); «В.А.Богородицкий: научное наследие и современное языковедение» (Казань, 2007); «Современная филология: актуальные проблемы, теория и практика: II Международная научная конференция» (Красноярск, 2007); «Русистика и современность: X международная научно-практическая конференция» (Санкт-Петербург, РГПУ им. А.И.Герцена, 2007); «Братиславские встречи 2007» (Братислава, Словакия, 2007); «Lingua rossica et communicatio… 2007» (Острава, Чехия, 2007), «Межкультурные диалоги. 50 лет тимишоарской славистики: Международный научный симпозиум» (Тимишоара, Румыния, 2007);

Всероссийской: «Русский язык и литература рубежа XX-XXI веков: специфика функционирования» (Самара, 2005);

Межвузовских и вузовских: «Смех в литературе: семантика, аксиология, полифункциональность» (Самара, 2003); на ежегодной научной конференции преподавателей и сотрудников Самарской гуманитарной академии (Самара 2005, 2006, 2007).

На защиту выносятся следующие основные положения :

1. Ритуализации жизни первобытного человека во многом способствовали многочисленные источники различных простейших эмоций (например, страха и гнева). Ритуал должен был, с одной стороны, социализировать эти эмоции, подчинив их интересам нарождающегося человеческого общества, а с другой - в определенные моменты нивелировать их. Накапливая, консервируя и передавая информацию о складывающейся в коллективном сознании нарождающегося человеческого общества картине мира, ритуал формировал и новые, чисто человеческие, эмоции (в частности, срама, стыда, печали).

2. Основанная на многочисленных бинарных оппозициях мифологическая картина мира передавала эмоционально-ценностное отношение общества к тем или иным явлениям окружающего мира, в конечном счете противопоставляя обитаемый человеческий космос хтоническому хаосу, несущему смерть. Эти представления о хаосе отразились в именах эмоций типа русск. смущение, смятение, польск. smutek, smetek, чешск. smutek, zarmutek.

3. На основе ритуала жертвоприношения возник миф о сотворении мира первосуществом из кусков собственного тела. Этот жестокий, лютый акт расчленения, разрубания тела каменным ножом или топором был одновременно и животворящим актом структурирования, организации обитаемого человеческого мира. На основе данных мифо-ритуальных практик возник древнейший эмоциональный концепт *ljutostь, обозначавший синкретическую, нерасчлененную эмоцию жестокости-жалости, имя которой восходит к и.-е. *leu- `камень". Этот синкретизм семантики слов, восходящих к корню *ljut, до сих пор в той или иной степени ощущается во всех славянских языках.

4. В мифах творения хаос, связанный с подземным миром (так же, как и вышедшие из этого мира сверхъестественные хтонические существа), становится источником иррационального страха. В языке концептуализируется безотчетный страх как следствие вселения в человека сверхъестественных хтонических существ - страхов.

5. Основополагающие пространственные концепты (например, черты, границы, линии, межи, рубежа, ограды) в мифах творения актуализируются и приобретают сакральный смысл как ритуально непреодолимые препятствия между своим и чужим, природой и культурой - в конечном счете между хаосом и космосом. Одновременно формируется такая мифологическая фигура, как трикстер, - демонически-комический дублер культурного героя, наделенный чертами плута, озорника, стремящийся нарушить эту границу. Двойственность, амбивалентность фигуры трикстера породила многочисленные имена эмоций (и соотносящиеся с ними названия действий и признаков) со значением гнева, имеющие синкретические, нерасчлененные позитивно-негативные ценностные характеристики.

6. Семантическим аналогом хаоса в традиционной культуре была пустота. Семантический компонент пустоты, имеющийся в русск. тоска, польск. tesknota, чешск. stesk (который возник вследствие этимологической связи этих слов с тощий и тщетный), отражает семиотику пустоты, возникающую в социуме вследствие смерти одного из его членов. Присутствующая в их значении сема `сжатие" (благодаря этимологическому родству данных лексем с тискать) маркирует и семантику иррационального страха, неизбежно возникавшего у индивида в результате «прорыва» хтонической пустоты в «культурное пространство» вместе со смертью близкого человека. В синтаксисе современного польского языка отражена эта связь двух миров, возникающая в результате тоски. Польск. tesknota сочетается с предложно-падежной формой za + Т.п., в результате объект тоски предстает как расположенный за некой чертой, в ином мире.

7. С возникновением личного пространства (города, двора, дома) все внешнее по отношению к нему также осмысливается как хаос. «Чужой», связанный с силами хаоса, мог нанести вред даже взглядом, направленным из-за границ «культурного пространства». Под влиянием этой веры в «дурной глаз» понятие зависти вербализовалось в русском, польском и чешском языках в лексемах зависть / zawisc / zavist, мотивированных глаголами зрения.

8. В современных чешской и польской лингвокультурах, как лингвокультурах западных, принадлежащих к группе Slavia Latina, в проявлении большинства негативных эмоций доминирует личностное начало, тогда как в русской лингвокультуре, принадлежащей к группе Slavia Orthodoxa, проявления большинства указанных эмоций определяются приоритетом коллективизма. Эти ментальные особенности - игнорирование личностного мышления (у русских) и приоритет личности (у поляков и чехов) - можно рассматривать в качестве одной из ключевых идей, повлиявших на эмоциональную картину мира в соответствующих лингвокультурах.

9. Культурный сценарий эмоции может выполнять в художественном дискурсе сюжетообразующую роль, оказываясь своеобразной «пружиной», движущей сюжет этого произведения, либо, вступая в противоречие с поведением героев, порождать конфликт литературного произведения.

10. Дискурсивный анализ эмоциональных концептов дает возможность рассмотреть в диахронии ментальные структуры, сохраняющиеся на периферии коллективного сознания в виде социальной матрицы и актуализирующиеся в определенные моменты исторического развития или в отдельных субкультурах.

Структура работы . Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы.

Основное содержание работы

Во Введении определяются объект, предмет, цель и задачи предпринятого исследования, обосновывается актуальность и научная новизна работы, доказывается ее теоретическая значимость и практическая ценность, формулируются выносимые на защиту основные положения, называются общенаучные и лингвистические методы, использованные в диссертации, определяется материал исследования.

В главе I «Эмоциональная картина мира и подходы к ее исследованию » рассматриваются важнейшие теоретические положения, связанные с изучением эмоциональной картины мира в современной лингвокультурологии, и возможные подходы к ее анализу.

Эмоциональная составляющая выполняет основополагающую роль в формировании как мифологической, так и современной картин мира.

«Мифологическое сознание, - отмечает В.М.Пивоев, - поначалу не столько “сознание” (совместное знание, обмен знаниями), сколько совместное переживание коллективных эмоций и представлений необыкновенной внушающей и заражающей силы». Исследователь полагает, что такая эмоциональность мифологического сознания объясняется тем, что сам миф является формой объективации «результатов эмоционально-ценностного освоения мира, объективной природно-социальной среды в одной из знаковых систем» (Пивоев 1991: 40).

Аналогично, по словам А.Я.Гуревича, многие категории средневековой культуры (в частности, время и пространство) воспринимаются сознанием не как нейтральные координаты, а как могущественные таинственные силы, поэтому они эмоционально-ценностно насыщены: время, как и пространство, может быть добрым и злым, благоприятным для одних видов деятельности и опасным и враждебным для других (Гуревич 1972: 29). Таким образом, эмоциональная картина мира отражает ценностные приоритеты в национальной картине мира.

Возникновение языка как семиотической системы стало мощным фактором формирования картины мира. «Язык, - пишет А.Я.Гуревич, - не только система знаков, он воплощает в себе определенную систему ценностей и представлений» (Гуревич 1972: 116). По мысли Е.В.Петрухиной, «в языке запечатлена наиболее существенная и важная часть этих общих представлений, поэтому говорят о языковой картине мира, которая выступает как своего рода “коллективная философия”, - язык ее “навязывает” в качестве обязательной всем носителям этого языка. Вот почему считается, что язык дает важные сведения о специфике национального мировосприятия и национального характера» (Петрухина 1: www). Как подчеркивает В.И.Шаховский, «именно язык формирует эмоциональную картину мира представителей той или иной лингвокультуры» (Шаховский: www).

Если под картиной мира понимается обычно «сетка координат», при посредстве которых люди воспринимают действительность и строят образ мира, существующий в их сознании» (Гуревич), то языковую картину мира принято определять как «исторически сложившуюся в обыденном сознании данного языкового коллектива и отраженную в языке совокупность представлений о мире, определенный способ концептуализации действительности» (Анна А. Зализняк).

Академиком Ю.Д.Апресяном и его школой сформулированы два важнейших методологических положения, касающихся соотношения научной и языковой картин мира: 1) картина мира, предлагаемая языком, отличается от «научной», в языковой картине мира отражается «наивная картина мира»; 2) каждый язык «рисует» свою картину, изображающую действительность несколько иначе, чем это делают другие языки.

Языковая картина мира создается как посредством языковых единиц (лексико-фразеологических, образных, фоносемантических), так и с помощью функциональных и дискурсивных средств языка (З.Д.Попова, И.А.Стернин).

В современной лингвистике выработались многочисленные подходы к исследованию языковой картины мира.

Во-первых, это реконструкция системы представлений о мире, отраженных в том или ином языке.

Во-вторых, это тесно связанный с ней анализ лингвоспецифичных концептов, дающих ключ к пониманию соответствующей культуры.

Анна А.Зализняк, И.Б.Левонтина и А.Д.Шмелев называют такие концепты ключевым идеями языковой картины мира. По их мнению, «то, что некоторая идея является для данного языка ключевой, подтверждается, с одной стороны, тем, что эта же идея повторяется в значении других слов и выражений, а также иногда синтаксических конструкций и даже словообразовательных моделей, а с другой стороны - тем, что именно эти слова хуже других переводятся на иностранные языки».

В.В. Красных оперирует понятием код культуры , понимая его как «сетку», которую культура «набрасывает» на окружающий мир, членит, категоризирует, структурирует и оценивает его. «Коды культуры, - замечает исследовательница, - соотносятся с древнейшими архетипическими представлениями человека». В.В. Красных выделяет целый ряд кодов культуры (соматический, пространственный, временной, предметный, биоморфный, духовный), отмечая, что коды культуры универсальны по своей природе, но удельный вес каждого из них детерминирован определенной культурой (Красных 2002: 232-233).

Д.Б.Гудков и М.Л.Ковшова полагают, что в основе кода культуры лежит миф. Например, в основе зооморфного кода лежит «животный» миф, согласно которому мир животных тождествен миру людей, те или иные качества животных являются воплощением человеческих качеств, мир животных организован по принципам социальной иерархии (Гудков, Ковшова 2007: 71).

О.А.Корнилов называет коды культуры вербализованной системой «матриц», в которых запечатлен национальный способ видения мира, формирующий и предопределяющий национальный характер. Анализу одной из таких социальных матриц - «песье-волчьей» маргинальности, определявшей в том числе и эмотивное поведение членов первобытных охотничье-воинских коллективов, - посвящены работы В.Ю.Михайлина (см. Михайлин 2000, 2001). Автор убедительно показывает, как в определенных социально-исторических условиях или в некоторых субкультурах происходит актуализация данной матрицы.

В-третьих, это концептуальный анализ, т.е. выявление типичных метафорических моделей, представляющих те или иные абстрактные понятия.

Анализом языковой картины миры занимаются многие направления современной лингвистики: лингвокультурология, когнитивная лингвистика, этнолингвистика, психолингвистика, этнопсихолингвистика, гендерная лингвистика.

В рамках антропоцентрической научной парадигмы, сложившейся на рубеже XX и XXI веков, сформировались два научных направления: лингвокультурология, изучающая язык как носитель определенной национальной ментальности, и когнитивная лингвистика, рассматривающая отражение в языке познавательных процессов. Объектом исследования в когнитивной лингвистике является концепт. Ю.С.Степанов определяет концепт как «сгусток культуры», в виде которого она входит в ментальный мир человека. Из концептов той или иной культуры, словно из мозаики, складывается концептосфера определенного языка, рисующая национальную картину мира.

Для более достоверного анализа языковой картины мира при психолингвистическом подходе А.А.Залевская предлагает разграничивать два пути переработки одного и того же исходного материала. С одной стороны, формирование у индивида системы концептов и стратегий пользования ими путем переработки и упорядочения речевого опыта, с другой - выведение системы конструктов и правил их комбинирования через метаязыковую деятельность лингвиста, включающую анализ, систематизацию и описание языкового материала.

Н.В. Уфимцева описывает подход к исследованию языкового сознания славян с позиций этнопсихолингвистики, когда образы сознания одной национальной культуры анализируются в процессе контрастивного изучения с образами сознания другой культуры. Основным инструментом исследования при таком подходе оказывается широко используемая в психологии и психолингвистике методика свободного ассоциативного эксперимента. Созданный в результате такого эксперимента «Славянский ассоциативный словарь» позволяет, по мнению Н.В. Уфимцевой, по-новому посмотреть на различия и сходства в образах мира славян и на проблему славянской общности.

Гендерный подход к изучению языковой картины мира в русском и английском языках разработан А.А. Гвоздевой. Результаты, полученные ею, весьма интересны. Так, по ее данным, типичные дифференциальные признаки женских и мужских языковых картин мира являются проявлением гендерных поведенческих стереотипов.

Нередко эти направления сближаются между собой. В славистике при контрастивном исследовании языковых картин мира это сближение особенно ярко проявляется между когнитивной лингвистикой и этнолингвистикой.

Современная наука активно обращается к изучению мифа и ритуала как знаковых систем, предшествовавших языку, и к мифологическим ментальным структурам, которые в трансформированном виде сохраняются в современном сознании, «законсервированы» в различных языковых единицах и актуализируются в определенных социально-психологических условиях.

Объяснению ритуальной символики, семиотики древнейших невербальных знаковых систем и отражению их в языке посвящены работы Н.Б.Мечковской (1998, 2004). «Семантический инвариант ритуала, - подчеркивает исследовательница, - состоит в воспроизведении миропорядка; назначение ритуала - в стабилизации жизни, в том, чтобы обеспечить воспроизведение сложившихся норм в будущем». Одновременно ритуал был «закрепленной в действиях и словах картиной мира». Он регламентировал поведение людей в критических, переходных обстоятельствах. По мысли автора, и в современном обществе поведенческие коды нередко опираются на традицию и чаще всего аксиологичны (оценочны) и поэтому «плавно переходят в этику с ее оценками решений и поступков людей по шкале “хорошо - плохо”» (Мечковская 2004: 279-297).

Рассматривая этноязыковое кодирование смысла в зеркале культуры, Н.Ф.Алефиренко подчеркивает важность определения архетипов архаического мышления для лингвокульторологических исследований . «Устойчивые модели семиотизации объектов культуры, - пишет ученый, - возникают и укрепляются в сфере бытовых и социальных отношений. Такие модели служили формой культурного освоения мира в наиболее древние эпохи человеческой истории» (Алефиренко 2002: 73).

Анализируя мифологические истоки образности восточнославянской идиоматики, исследователь полагает, что «мифопоэтическая система ономатопоэтической образности идиом может быть представлена в единстве взаимосвязанных между собою парадигм: а) конструирования первобытного представления об устройстве мира (К.Леви-Стросс); б) реконструкции зафиксированного в дискурсивных идиомах мифопоэтического архетипа (М.Элиаде); в) лингво-прагматического моделирования сакрального и светского мировосприятия (В.В.Иванов и В.Н.Топоров); г) семиотического описания системы кодирования обыденного поведения славян по данным современной идиоматики» (Алефиренко: 2002: 296). Думается, что перечисленные в работе Н.Ф.Алефиренко парагдигмы применимы не только к исследованию фразеологических единиц, но и к анализу концептов.

Лингво-прагматическое моделирование сакрального и светского мировосприятия на основе бинарных оппозиций предложено в классическом труде Вяч. Вс. Иванова и В.Н.Топорова, посвященном славянским языковым моделирующим системам, в основе которых лежит ценностный признак (см. Иванов, Топоров 1965).

Изучение этнографии, стереотипов традиционной культуры (в т. ч. зафиксированных в языке) и объяснение их через миф, ритуал, фольклор становятся предметом изучения этнолингвистов и этнографов (Е.Бартминьский и его школа, Н.И. и С.М.Толстые и их школа, А.К.Байбурин, А.Гейштор и др.).

К древнейшим «социальным матрицам», актуализирующимся в современной культуре, обращаются литературоведы (С.З.Агранович, В.Ю.Михайлин). Важнейшая методологическая предпосылка таких исследований заключается в том, что «история произведения (до его рождения) включает в себя, прежде всего, процесс формирования основных мировоззренческих представлений человечества с древнейших времен» (см. Агранович, Рассовская 1992).

Огромный пласт современных исследований эмоциональной картины мира связан с исследованием эмотивности (Ю.Д.Апресян, Е.Ю.Мягкова, В.И.Шаховский) и эмоциональных концептов.

Ю.Д.Апресян выделяет пять фаз в развитии (сценарии) эмоций:

1. Первопричина эмоции - обычно физическое восприятие или ментальное созерцание некоторого положения вещей.

2. Непосредственная причина эмоции, как правило, интеллектуальная оценка этого положения вещей как вероятного или неожиданного, желательного или нежелательного для субъекта.

3. Собственно эмоция, или состояние души, обусловленное положением вещей, которое человек воспринял или созерцал, и его интеллектуальной оценкой этого положения вещей.

4. Обусловленное той или иной интеллектуальной оценкой или собственно эмоцией желание продлить или пресечь существование причины, которая вызывает эмоцию.

5. Внешнее проявление эмоции (см. Ю.Д.Апресян 1995).

В.И.Шаховским разработана оригинальная концепция коннотации как семантического компонента языкового знака; проведена категоризация эмоций по типам языковых и речевых знаков, эмотивной семантики и ее компонентов; описано функционирование лексико-семантической системы языка при выражении эмоций, в отличие от их обозначения и описания; предложены понятия эмотивного текста и эмотивности текста; предложена гипотеза об эмоции как первопричине внутренней формы слова, о существовании эмоциональных концептов, их параллелях и контрастах на уровне межкультурного общения (см. Шаховский 1987).

Важнейшим инструментом анализа эмоциональной картины мира является анализ эмоциональных концептов. В отечественном языкознании существуют два основных подхода в понимании концепта - лингвокогнитивный (Е.С. Кубрякова, М.В. Пименова, Е.В. Рахилина, И.А. Стернин и др.) и лингвокультурный (В.И. Карасик, Н.А. Красавский, В.В. Красных, В.Т. Клоков, В.П. Нерознак, Н.Н. Панченко, Г.Г. Слышкин, А.Д. Шмелев и др.). В настоящей диссертации применяется лингвокультурный подход, вслед за В.И.Карасиком в концепте выделяются три стороны - понятие, образ и ценность (Карасик 2002).

Системные исследования эмоциональных концептов предпринимались на материале русского и немецкого языков (Н.А.Красавский), русского и французского языков (М.К.Голованивская); контрастивное изучение отдельных концептов выполнено в работах С.Г.Воркачева (на материале позитивных эмоций в русской и английской лингвокультурах), Е.В.Димитровой (на материале концепта «тоска» в русской и французской лингвокультурах), Е.А.Дженковой (на материале концептов «вина» и «стыд» в русской и немецкой лингвокультурах) и другими. Российскими славистами исследованы различные аспекты эмотивности в славянских языках (см. работы Ю.А.Каменьковой, Н.Клочко и др.). Исследование эмоциональных концептов в разных лингвокультурах активно ведется лингвистами в славянских странах (см. работы Г.Карликовой, А.Миколайчук, А.Кшижановской, Э.Сятковской, Э.Енджейко, М.Борек, А.Спагиньской-Прушак и др.). Имена эмоций в диахронии исследовали В.В.Колесов, Л.А.Калимуллина, В.И.Чечетка, И.Г.Заяц, И.П.Петлева и др. Вместе с тем системных исследований эмоциональных концептов в нескольких славянских лингвокультурах не предпринималось.

Большую актуальность в современной науке приобретает изучение языков с позиций межкультурной коммуникации (см. работы А.Вежбицкой, С.Г.Тер-Минасовой, Д.Б.Гудкова, Н.Л.Шамне, В.И.Тхорика и Н.Ю.Фанян, В.А.Масловой, В.И.Шаховского, А. де Лазари и его междисциплинарной группы). Авторами данных исследований установлены важнейшие (в том числе и отражающиеся в языке) культурные измерения, отличающие русский менталитет от западного. Важнейшие среди этих измерений - приоритет коллективизма и повышенная эмоциональность в русской культуре в отличие от приоритета личности и рационализма в культуре западной.

Таким образом, эмоциональная картина мира в славянских языках представляется изученной недостаточно. Рассмотрение эмоциональных концептов в русской, польской и чешской лингвокультурах с выходом на мифологическую картину мира позволяет проанализировать генезис многих эмоций и их имен. Дискурсивный анализ дает возможность увидеть эмоции в динамике, а также рассмотреть роль древнейших ментальных структур, определяющих эмотивное поведение героев.

В главе II «Лингвокультурологический анализ эмоциональных концептов в русской, польской и чешской языковых культурах» проводится системное исследование концептов, обозначающих эмоции страха (в том числе таких его специфических проявлений, как стыд и срам, а также чувств позора и совести, выступающих в качестве особых «регуляторов» взаимоотношений между личностью и социумом), печали, гнева, а также ряда «этических» эмоций (досады, обиды, зависти, ревности и специфической чешской эмоции litost).

Анализ, предпринятый в данной главе, убедительно доказывает доминанту личностного начала в проявлении рассмотренных негативных эмоций в чешской и польской лингвокультурах , как лингвокультурах западных, принадлежащих к группе Slavia Latina, и приоритет коллективного начала, определяющего проявления данных эмоций в русской лингвокультуре .

Так, в русской, польской и чешской лингвокультурах сформировались концепты, обозначающие иррациональный, экзистенциальный страх , источники которого непонятны людям (см. таблицу 1). Однако в русской лингвокультуре рассматриваемый концепт получил словесное обозначение лишь на уровне психологической терминологии (см. плавающая тревога). В общеязыковом же употреблении лексема тревога представляется стилистически ограниченной (книжной). Таким образом, лингвоспецифичность данного концепта в русском языке заключается прежде всего в его обозначении стилистически ограниченной лексемой. Кроме того, на периферии русского языка рассматриваемый вид страха может быть обозначен грамматическими средствами - формой множественного числа страхи. Тем самым в русской лингвокультуре концептуализировались мифологические представления об аффекте иррационального страха как результате вселения в душу человека злых духов (страхов). Подобная концептуализация данного вида страха в русской лингвокультуре, причем на грамматическом уровне, свидетельствует о том, что в русской картине мира иррациональный страх воспринимается как болезнь, выходящая за рамки нормального поведения. Одновременно в русской языковой картине мира бульший удельный вес имеет страх перед социумом, выступающий как регулятор социальных отношений.

В чешской и польской лингвокультурах данный концепт вербализовался в виде общеупотребительных лексем (см. польск. lek, чешск. uzkost). Специфика польской и чешской лексем заключается в их внутренней форме. Чешское слово uzkost наиболее точно по форме, семантике и происхождению соответствует нем. Angst и другим обозначениям иррационального страха в романских и германских языках. Оно восходит к тому же индоевропейскому корню и мотивировано параметрическим прилагательным uzky `узкий". Польск. lek также этимологически связано с идеей сжатия. В польской картине мира обычному страху, имеющему видимые причины, противопоставлен не только иррациональный, но и надвигающийся страх. Это противопоставление ярко выражено как в центре польской системы (с помощью лексем strach - lek - trwoga), но и на ее периферии (с помощью слов przestrach, przerazenie - niepokoj). На этом фоне русский и чешский язык различают иррациональный и надвигающийся страх лишь на периферии (ср. русск. страхи - беспокойство; чешск. ulek - nepokoj, neklid). См. подробнее таблицу 1.

Таблица 1 Центральные и периферийные средства обозначения страха в русском, польском и чешском языках

Экзистенциальный страх характеризуется такими чертами, как безобъектность и иррациональность, детерминированность социально-психологическим опытом индивида и социума в целом, диффузность. Эти свойства прямо или косвенно отражаются в особенностях вербализации концептов, обозначающих данный вид страха. Так, безобъектность и иррациональность проявляются в том, что ситуация, в которой кем-либо овладевает экзистенциальный страх, может передаваться безличным предложением (см. Чудится, Видится), а если объект страха все же персонифицируется, то он обозначается местоимением среднего рода оно. Детерминированность социально-психологическим опытом индивида и социума в целом находит отражение как в многочисленных паремиях (вроде русск. В ком есть страх, в том есть и Бог; Всякий страх в доме хорош; польск. Jak trwoga, to do Boga), так и в этимологической связи некоторых лексем, обозначающих положительные моральные качества, со словами, передающими различные виды страха (см. польск. устар. bojazn `послушность, уважение, скромность", чешск. uzkostlivy `щепетильный, совестливый"). Диффузность проявляется в употреблении в контексте с лексемами, обозначающими экзистенциальный страх, слов, передающих и другие негативные эмоции.

Таким образом, страх перед необъяснимыми, потусторонними явлениями в польской и чешской лингвокультурах оказывается более важным. Именно на этом индивидуалистическом страхе зачастую концентрируется западная личность, оставляя на периферии социальные страхи. По-видимому, значительно большая употребительность и более богатый репертуар языковых средств со значением иррационального страха в польском и чешском языках (см. таблицу 1) объясняется нахождением этих языков в ареале Slavia Latina и, как следствие, влиянием немецкого и в целом западного менталитета с его вниманием к страху перед потусторонними силами и постоянной конкуренцией в обществе.

С этими различиями в проявлениях страха коррелируют особенности выражения эмоции гнева . В центре системы средств, передающих эмоциональное состояние гнева, в русском языке находятся четыре лексемы: гнев, ярость, злоба и злость, противопоставленные по двум линиям: с точки зрения ценностных характеристик и с точки зрения абстрактности-конкретности (см. таблицу 2). В результате в русской картине мира гнев, как и страх, оказывается средством регулирования социальных отношений: многие виды гнева имеют однозначно положительную ценностную характеристику (см. праведный гнев, ярость благородная). Параллельно для русской ментальности характерна положительная оценка различных проявлений авторитаризма, а также в определенных ситуациях и таких речевых практик, как мат. Различные формы агрессии (в том числе и с использованием обсценной лексики) в русской лингвокультуре позволяют поднять (по крайней мере, ситуативно) собственный социальный или психологический статус.

Таблица 2 Ядерные средства обозначения гнева в современном русском языке


	ГНЕВ Гл . гневаться (устар.), сердиться (иерархия: высший по отношению к низшему) Опр . благородный, праведный, справедливый	ЗЛОБА Семант . `чувство враждебности, недоброжелательности" Гл . злобствовать, озлобиться Прил . злобный Фр . затаить злобу, злоба душит, бессильная злоба Сочет . злобная улыбка, радость
Конкретно-чувственные, демонстратив-ные, импуль-сивные эмоции	ЯРОСТЬ Гл . устарели, прич. разъяренный Опр . благородная Этимолог . ярый `сексуально активный"	ЗЛОСТЬ Семант . `гнев, бешенство" Гл . злиться Прил . злой Фр . злость берет

В польской и чешской системах противопоставления, характерные для русского языка, выражены не столь четко. В чешском языке конкретно-чувственный полюс представлен лишь эмоцией zlost, а отчасти соотносящаяся с русск. ярость лексема zurivost из-за наличия в ее семантике значения психической болезни находится на грани центра и периферии чешской системы (см. таблицу 3).

Таблица 3 Ядерные средства обозначения гнева в современном чешском языке

	С позитивными ценностными характеристиками	С негативными ценностными характеристиками
Интеллектуа-льные, рацио-нальные эмоции	HN E V Гл. hnevat se (стилистич. неогранич., безотносит. к иерархии). Опр. spravedlivy, starozakonni, bozi	Гл. zlobit se
Конкретно-чувственные, демонстратив- ные, импуль-сивные эмоции	ZLOST Прил. zlostny - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
	1. `буйное помешательство" 2. `ярость" Опр. spravedlivaСочет. zachvat zurivosti Гл. zurit Прил . zurivy

В центре польской системы находятся лишь две лексемы - gniew и zlosc, причем даже по линии ценностных характеристик границы между ними достаточно зыбкие, поскольку gniew в польской лингвокультуре оценивается синкретически позитивно-негативно. И лишь на периферии польской системы этим лексемам, обозначающим прямую, естественную агрессию, противопоставляются лексические средства со значением косвенной или болезненной агрессии (см. таблицу 4).

Таким образом, в польской и чешской картине мира все конкретно-чувственные проявления гневавоспринимаются как аналог психического расстройства (см. польск. wscieklosc, szal, pasja, furia, чешск. zurivost, которые могут использоваться как для обозначения гнева, так и для описания психической болезни), а в польской лингвокультуре ни одна из эмоций гнева вообще не получает однозначно положительной характеристики. Одновременно в данных лингвокультурах гнев воспринимается как унижение личности.

Страх, связанный с сексуальными отношениями, выступает в изучаемых лингвокультурах в форме стыда (русск. стыд, польск. wstyd, чешск. stud) и сходного с ним лингвоспецифичного для русской лингвокультуры на фоне польской и чешской чувства срама. За пределами интимной сферы стыд может сосредоточиваться на страхе перед социумом.

Таблица 4 Ядерные средства обозначения гнева в современном польском языке (с примыкающей к ним периферией)

С позитивными ценностными характерис-тиками	С синкретичными негативно- позитивными ценностными характеристиками	С негативными ценностными характеристиками	Косвен-ная агрессия
		`злобность" Прил . zlosliwy
`негодование" Опр . swiete, sluszne	Гл. gniewac sie (стилистич. неогранич., безотносит. к иерархии) Опр . swiety, Bozy, sluszny, uzasadniony, uszlachetniony, sprawedliwy Сочет . hamowac, dusic, tlumic, powsciagac, opanowy-wac gniew; walczyc z gniewem	ZL O SC Прил . zly Гл . zloscic sie Фр . bezsilna zlosc Сочет . hamowac, dusic, tlumic, powsciagac, opanowywac zlosc	Прямая, естест-венная агрессия
	`ярость, бешенство, исступление"	Болез-ненная агрессия

В эпоху ранней государственности, с возникновением личностного сознания, средством, управляющим отношениями между социумом и постепенно отделявшейся от него личностью стало чувство позора (русск. позор, польск. hanba, чешск. hanba, ostuda). В сторону семантики позора произошла эволюция и ряда других лексем (русск. стыд и срам, польск. wstyd, чешск. stud). Большинство слов из рассматриваемого понятийного ряда мотивированы идеей холода, что, по-видимому, связано с обрядом инициации, который нередко проводился путем испытания холодом. Лексика, обозначающая `стыд" и `позор" в исследуемых языках представлена в таблице 5.

Вместе с тем понятие позора вербализовалось в изучаемых языках по-разному: в русской картине мира позор (< зреть), т.е. публичное осуждение взбунтовавшейся личности путем всеобщего обозрения, воспринимается как ее понуждение к смирению и урегулированию своих отношений с коллективом. Характерен в этой связи сформировавшийся в советском ритуальном дискурсе особый жанр публичной проработки, зафиксированный во многих произведениях, отразивших соответствующую эпоху (см. подробнее Данилов 2001). В польской и чешской картинах мира позор концептуализировался как изгнание личности из общества (польск. hanba, чешск. hanba `позор" < *ganiti `гнать").

Таблица 5 Лексемы со значением `стыд" и `позор" в русском, польском и чешском языках

Русский язык	Чешский язык	Польский язык
(иррациональное психофи-зиологическое состояние, связанное с нарушением табу) срам	Идея холода
стыд (страх перед социумом за неблаговидные поступки)	`умеренный стыд, стеснение"
позор (публичное осуждение взбунтовавшейся личности путем всеобщего обозрения)	(изгнание из социума)	ha n ba (изгнание из социума)

Фрагмент картины мира, связанный с эмоциональным состоянием печали , также отличается в исследуемых языках значительным своеобразием. В русской картине мира грусть как более интимное, личностное и спонтанно возникшее чувство (см. возможность употребления данной лексемы в дативных конструкциях типа Мне грустно) противопоставлена печали как чувству, закономерно вызываемому смертью близкого человека или разлукой с ним. Печаль (по крайней мере генетически) - это коллективное и не зависящее от воли и настроения отдельной личности чувство. В силу того, что это своего рода иная форма контакта с умершим, печаль может осмысливаться в русской лингвокультуре и как светлое чувство. Печали с другой стороны противопоставлена скорбь как демонстративное переживание разлуки с умершим.

Таким образом, в русской лингвокультуре эмоция печали, выражающаяуныние в связи со смертью близкого человека, до сих пор воспринимается как эмоция в значительной степени коллективная (ср. невозможность использования лексемы печаль в дативных конструкциях типа *Мне печально).

Таблица 6 Развитие значений польской лексемы z al

Размещено на http://www.allbest.ru/

[Введите текст]

В чешской картине мира в центре системы находится эмоция smutek. Этимологический корень соответствующей лексемы восходит к праславянскому *mQ t- - *met-, передающему идею хаоса (в данном случае душевного). Данная лексема обозначает как уныние, не связанное со смертью, так и открытое, отчасти демонстративное переживание по поводу смерти близких (ср. переносные значения соответствующей лексемы, которые соотносятся с русскими скорбь и траур). Ей противопоставлена эмоция zal как печаль внутренняя. Наконец, длительный период осознания потери близкого человека и смирения с этим фактом связан с переживанием эмоции zбrmutek. В центре польской картины мира также находится эмоция smutek, которая, однако, несколько отличается от одноименной чешской эмоции. Она обозначает общее уныние, подавленность, пустоту и оказывается ближе к русской эмоции тоска. Ей противопоставлена эмоция zal, передающая печаль, скорбь и траур по умершему. Одновременно польская лексема zal в результате семантического развития приобрела множество других эмоциональных значений этического характера: `огорчение", `обида", `сожаление", `раскаяние" (см. таблицу 6).

Таким образом, в польской и чешской лингвокультурах эмоции smutek и zal / zal, передающие уныние в связи со смертью близкого человека, воспринимаются как более личностные, интимные или отчасти демонстративные.

Эмоция тоски в русской языковой картине мира на первый взгляд кажется очень личностной: причины, ее вызывающие, могут быть любыми, формы, в которых она может проявляться, - весьма многообразными (от депрессии и тихого запойного пьянства до бурных агрессивных проявлений). Между тем весьма примечательно, что тоска другого человека воспринимается окружающими как нечто извинительное даже в тех случаях, когда внешние проявления этой тоски грозят им серьезными неудобствами. Это, пожалуй, один из немногих случаев, когда общество в русской лингвокультуре относится к личности с сочувствием и пониманием.

...

Подобные документы

Определение понятия "концепт". Исследование концептов "мать" и "мэ" в русской и тайской лингвокультурах. Сопоставительный анализ универсальных признаков и этнокультурной специфики. Языковая репрезентация изучаемых концептов на материале песенных текстов.

дипломная работа , добавлен 13.07.2015

Эмотиология как современное научное направление, предмет и методы ее изучения, этапы становления и развития. Сложности, сопряженные с исследованиями в данной области, и методы их избегания. Специфика языкового сознания. Значение эмоциональных концептов.

контрольная работа , добавлен 28.08.2010

Разграничение терминов "концепт", "понятие" и "значение" в лингвистике. Области применения термина "концепт". Познание языковых единиц. Традиционные единицы когнитивистики. Толкование одних и тех же концептов в русской и американской культурах.

курсовая работа , добавлен 31.03.2012

Изучение основных ценностей культуры в их языковом проявлении. Понятие "щедрость" в толковых словарях русского языка. Исследование роли концептов "жадность" и "щедрость" в русской и китайской лингвокультурах, их сходства и различия на примере паремий.

статья , добавлен 01.04.2015

Картина мира и ее реализации в языке. Концепт как единица описания языка. Методы изучения концептов. Семантическое пространство русского концепта "любовь" (на материале этимологических, исторических, толковых словарей). Этимологический анализ концепта.

курсовая работа , добавлен 27.07.2010

Изучение концептов в лингвокультуре языка как один из самых успешно развивающихся исследований в лингвистике. Рассмотрение особенностей лингвистической концептуализации "счастья" как чувства и понятия в культуре языка. Сущность понятия "концепт".

курсовая работа , добавлен 21.03.2014

Специфика структуры и элементов рекламных текстов, их классификация. Концепт как основная единица когнитивной лингвистики. Понятия и классификации культурных концептов. Способы и средства реализации концептов в русских и английских рекламных текстах.

курсовая работа , добавлен 16.05.2012

Характеристика отображения в межъязыковом сопоставлении концептов "счастье", "любовь", "религиозность", "глупость", "семья", "пища" в пословицах и афоризмах. Определение отношения к литературным и народным речениям в русской и французской культурах.

реферат , добавлен 22.08.2010

Языковая картина мира как одно из основных понятий лингвокультурологии. Национально-культурная специфика устойчивых сравнений. Лингвокультурологический анализ русских устойчивых сравнений, описывающих свойства личности и черты характера человека.

дипломная работа , добавлен 02.02.2016

Языковая картина мира. "Дом" как значимое понятие. Значение понятий "пословицы" и "поговорки". Лингвокультурологический анализ пословиц и поговорок, содержащих понятие "Дом". Образ дома в русской картине мира. Смысловые группы пословиц и поговорок.

Пак Екатерина Владимировна 2009

Е. В. Пак

НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ДИАХРОННОГО РАЗВИТИЯ КОНЦЕПТА «ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ» В АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ

Работа представлена кафедрой теории языка и переводоведения Санкт-Петербургского государственного университета финансов и экономики.

Научный руководитель - кандидат филологических наук, доцент Е. А. Нильсен

Характерной чертой концепта «отрицательные эмоции» в древнеанглийский период было наличие диффузных, нечетких номинаций - одно и то же слово в древнеанглийском языке номинирует физическую, физиологическую и психологическую формы бытия. Это остается актуальным и в среднеанглийский период, но важна в этот период и культурная триада «страх - грех - вина», которая активно культивируется церковью, благодаря чему появляется множество новых номинаций эмоций. В новоанглийский период начинает преобладать эмпирико-теоретический тип знания, человек обращается к абстракциям, главным источником появления новых номинаций эмоций выступают метафора и метонимия.

Ключевые слова: отрицательные эмоции, диахрония, номинации, диффузность, метафора и метонимия.

SOME ASPECTS OF DIACHRONIC DEVELOPMENT OF THE CONCEPT "NEGATIVE EMO-TIONS" IN THE ENGLISH LANGUAGE

Diffuseness, indistinct nominations were a characteristic feature of the concept "negative emotions " during the Old English period - one word in Old English simultaneously nominates physical, physiological and psychological forms of being. This remains relevant during the Middle English period. At the same time cultural triad "fear - sin - fault" becomes very important during this period and it was actively cultivated by church and due to that a set of new nominations of emotions appeared. During the New English period the empirical-theoretical type of knowledge prevails, people think of the world in terms of abstractions. New nominations of emotions appear due to metaphor and metonymy.

Key words: negative emotions, diachrony, nominations, diffuseness, metaphor and metonymy.

В языке, в особенности в его семантике, отражаются социальные изменения, происходящие в этносе. Изучение слов, отражающих представления носителей определенного языка о том или ином концепте как в статике (синхронии), так и в динамике (диахронии), необходимо для выявления мировоззрения представителей определенной эпохи и его диахронических изменений.

Концепт «отрицательные эмоции» - динамичная система, развитие которой обусловлено как экстралингвистическими, так и собственно лингвистическими факторами. Базисными экстралингвистическими факторами, определяющими формирование и

трансформации этого концепта в диахронии, являются усложнение практической деятельности человека, появление теоретического знания как способа освоения человеком мира, социализация личности человека, оценивание им мира, моральная ориентация общественных институтов. Лингвистическими факторами, детерминирующими развитие концепта «отрицательные эмоции» в диахронии, являются асимметрия языкового знака, расширение диапазона человеческого общения, социальная и стилистическая дифференциация языка (формирование функциональных стилей и речевых жанров) и заимствования.

Говоря о роли заимствований в становлении английской системы обозначений отрицательных эмоций, можно упомянуть, например, существительное terror, которое было заимствовано в среднеанглийский период из древ-нефранцузского со значением «сильный страх, ужас», в то время как еще с древнеанглийского периода в языке функционировали такие слова, как brogan и egesa, имевшие то же значение, что и terror. Такая избыточность может объясняться как синкретичностью мышления средневекового человека, так и важностью концепта «отрицательные эмоции» и необходимостью выразить с помощью языка малейшие нюансы эмоционального состояния.

Еще одним заимствованием из старофранцузского является tremble со значением «дрожать от страха», заимствованное в старофранцузский из латыни. Напрямую из латинского языка в среднеанглийский период было заимствованно anxiety со значением «тревожный, беспокойный, волнующийся»; scare пришло в среднеанглийский язык из старонорвежского со значением «испуганный, робкий, застенчивый».

Несмотря на большое количество заимствований, обозначающих отрицательные эмоции в английском языке, многие слова этого пласта лексики являются собственно английскими и встречаются в памятниках древнеанглийского периода. Однако лексика этого периода отличается от современной в силу того, что мировоззрение носителей древнеанглийского языка имело свои особенности. На своей эмбриональной стадии сознание архаичного человека не дифференцировало действительность реальную, тактильно, зрительно, аудитивно воспринимаемую действительность субъективную, живущую изначально в нем в форме неких диффузных, нечетко оформленных, неосознаваемых (эмоциональных) образов; внешнее и внутреннее им не различалось. Мифолого-магическое сознание древнего человека синкретично по своей сути; оно не различает глубоких причинно-следственных отношений в мире, в том числе и в его эмоциональном фрагменте .

Поскольку первичные реакции древнего человека, оформляющие его отношения с

внешним миром, эмоциональны (а в основе познавательной деятельности архаичного человека лежали переживания первичных элементарных инстинктивных эмоций - страх, опасность), постольку и хронологически вторичные его ощущения, смутные, размытые представления о предметах окружающей действительности также эмоционально окрашены.

О синкретизме сознания древнего человека свидетельствуют языковые факты, многочисленные диффузные номинации объектов разных форм действительности - физической, физиологической, психологической. Феномен синкретизма основан на дефиците человеческих знаний, ограниченности его возможностей на определенном этапе развития цивилизации и культуры.

Так, одним и тем же языковым знаком обозначаются а) эмоциогенная (действительная или вымышленная) ситуация, б) причина ее возникновения, в) сама эмоция, г) последствия ее переживания. Например: Broga - (Old English period) prodigy, monster, trembling, fear, terror, horror (чудовище, монстр - причина, страх, ужас - эмоция, дрожь - последствие, физическое ощущение) .

Такие диффузные номинации семантически трансформируются, как правило, посредством сужения или специализации соответствующих значений на рубеже позднего Средневековья и Нового времени, что обусловлено эволюционной познавательной деятельностью человека.

Следует также отметить то, что, по всей видимости, для архаичного человека (как и для средневекового) сами эмоции мыслились как некие реально действующие субстанции. Вероятно, в данном случае речь идет о прямом, буквальном понимании нашими далекими предками реальных действий эмоций, сохранившемся и по сей день в современных языках, но уже интерпретируемых их носителями как метафоры. Например: Startle - c. 1300, "run to and fro," frequentative of sterten. Sense of "move suddenly in surprise or fear" first recorded 1530. Trans. meaning "frighten suddenly" is from 1595 (Испуг - XIV в., «бегать туда-сюда», от sterten. Значение «внезап-

ное движение, вызванное удивлением или испугом» впервые зафиксировано в 1530 г. Переносное значение «внезапно испугать» функционирует с 1595 г.) .

Очевидно, что startle изначально обозначал реальное действие - суетливое передвижение туда-сюда. Со временем этот глагол начинает применяться для обозначения реакции на эмоцию внезапного испуга, а затем в результате действия механизмов семантической деривации startle начинает обозначать «пугать кого-либо внезапно».

Такая характеристика человеческого сознания, как синкретизм (свойственная архаичному человеку), вполне подходит и для описания сознания средневекового человека. Прежняя диффузность значений древних слов иллюстрирует следы мифолого-магического сознания человека. Мифолого-религиозное же сознание как наиболее актуальный тип сознания Средневековья путается в различении причин возникновения того или иного феномена и его последствий. Во многом, как и ранее, актуальными остаются многочисленные языковые номинации диффузного свойства. Одним и тем же языковым знаком обозначаются фрагменты разных форм существования мира. Первоначально семантика этих слов передавала соматическую (вероятно, агрессивно ориентированную) поведенческую реакцию человека. Впоследствии семантика таких слов расширяется. Слова номинируют уже не физические явления, а психические состояния. Ими номинируется не только эмоция, но и черта характера человека. Далее в языке происходит очередная трансформация их семантики: теперь ими обозначается и эмоциональное состояние человека.

Например: Tremblen (МЕ) - 1a а) to shudder or tremble in response to a strong emotion, esp. fear; also fig.; (b) ~ for, to tremble for (fear, anger, etc.); also fig.; (c) with inf.: to tremble with fear (at doing sth.), hesitate (to do sth.); also, be anxious (to do sth.) ; (d) to cause (sb., someone"s heart) to tremble (а) вздрагивать или дрожать из-за сильных эмоций, особенно страха, b) опасаться из-за страха, гнева с) колебаться, быть озабоченным, d) быть причиной дрожи).

1b of the heart, blood: to throb with strong emotion, pound; of bones, flesh: shudder; of hands, lips: quiver; ~ for, quiver on account of (pain, a sound); ppl. tremblinge as adj.: throbbing; quivering... (а) биение сердца, пульсация крови из-за сильных эмоций; дрожание костей, плоти, рук, губ; дрожание от (боли, звука) и др.).

2. (a) To shiver for such physical causes as cold or illness; (b) to undergo spasmodic contractions; of the heart: palpitate. (а) дрожать от таких физических причин как холод или болезнь, b) испытывать спазмы в сердце, сильное биение и др.).

3. (a) To quake violently, esp. because of seismic instability ; also, vibrate in response to a thunderous noise or a touch. (а) сильно дрожать, колебаться, особенно из-за сейсмической нестабильности, вибрировать из-за оглушительного звука или прикосновения и др.).

4. (a) An act of treachery, a traitorous act, a betrayal of someone to whom one owes loyalty; (b) an underhanded trick, a deception; a plot intended to injure a trusting or an innocent victim. (а) акт измены, предательства со стороны человека, которому доверял, b) коварный обман, жульничество; план, направленный на причинение вреда невинному, доверяющему человеку).

5. with diminished force: (a) a generally opprobrious quality or mode of behavior associated with evil or deceptive persons; malice, hostility; (b) a dishonorable or despicable act; a display of unseemly behavior; wickedness, evildoing... (с уменьшенной силой а) оскорбительное, позорящее качество или стиль поведения, ассоциируемый со злом или предателем; злой умысел, враждебность; b) бесчестное, предательское действие, проявление неподобающего поведения, злой поступок) .

Очевидно, что первичным значением tremblen было соматическое, поведенческое проявление поведения человека - «вздрагивать или дрожать; биение сердца, пульсация крови из-за сильных эмоций; дрожание костей, плоти, рук, губ; дрожание (от боли, звука)». Помимо этого, слово номинирует и психическое состояние «опасаться из-за страха, гнева», «колебаться, быть озабоченным»;

слово «оязыковляет» саму эмоцию. Позже проявляется значение, относящееся уже к чертам характера человека, его поступкам, - «акт измены, предательства со стороны человека, которому доверял», «коварный обман, жульничество; план, направленный на причинение вреда невинному, доверяющему человеку», «оскорбительное, позорящее качество или стиль поведения, ассоциируемый со злом или предателем», «злой поступок».

Мифолого-религиозный тип сознания Средневековья приходит на смену мифолого-маги-ческому типу сознания. Церковь как активно действующий социальный институт эпохи Средневековья начинает выполнять все в более жесткой форме регулятивную функцию. Благодаря ее деятельности появляется новый важный комплексный культурный концепт как атрибут того времени - «страх - грех - вина».

Оценочное отношение человека к эмоциям радости и печали, страху и гневу все более отчетливо оформляется в позднее Средневековье. Концепт страха церковью оценивается положительно, поскольку он соотносится с чувством вины и греха человека. Эмоции страха пронизывают средневековую культуру. Генетически заложенный в человека страх активно и успешно культивируется данным социальным институтом. Благодаря этому в английском языке появляются новые слова, номинирующие данное чувство.

Например: Awe - c.1200, from O.N. agi "fright," from P.Gmc. *agiz- (cf. O.E. ege "fear," O.H.G. agiso "fright, terror," Goth. agis "fear, anguish"), from PIE *agh-es-, from base *agh- "to be depressed, be afraid" (cf. Gk. akhos "pain, grief"). Current sense of "dread mixed with veneration" is due to biblical use with ref. to the Supreme Being... (Страх, благоговение - XIII в., от древнескандинавского agi «испуг»... (также др.а. ege «страх»). от протоиндоевропейского *agh- «быть подавленным, бояться». Современное значение «страх, смешанный с благоговением» появился благодаря использованию его в Библии по отношению к Богу, к Высшему Существу.).

Afraid - 1330, originally pp. of afray "frighten," ... A rare case of an adjective that never stands before a noun. Because it was used in A.V. Bible,

it acquired independent standing and thrived while affray faded, chasing out the once more common afeard... (Испуганный - 1330, изначально past participle от afray «пугать». Редкий случай прилагательного, которое никогда не стоит после существительного. Поскольку оно встречается в Библии, оно приобрело независимое положение и высокую частотность употребления, тогда как affray (нарушение общественного порядка, скандал, драка) выходило из употребления, как и более широко распространенное ранее afeard).

С конца XVII в. (Новое время) развитие общества характеризуется, как известно, интенсивным развитием науки. Концептуализация эмоций в научной картине мира в отличие от их наивного, народного осмысления не обладает ярко выраженной этноспецифичностью. Научная картина мира, в отличие от наивной, представляет собой достаточно четко дефини-руемую понятийную систему, обслуживаемую специальным терминологическим языком. В этот период возникает необходимость строгого различения значений терминов. Фундаментальное понимание социальных феноменов и научные изыскания приводят к тому, что профессионалы стремятся к созданию единого универсального понятийно-терминологического аппарата во многих областях знаний, в том числе и в психологии, занимающейся, в частности, изучением эмоций человека.

Если наивная картина мира строится преимущественно на мифолого-мистико-архети-пических представлениях человека об окружающей его действительности, на конкретном практическом знании мира, то фундаментом научной (хронологически вторичной) картины мира служит эмпирико-теоретический тип знания. Ее носители обращаются к абстракциям, пользуются обобщенными, а не обязательно конкретными понятиями.

Рассмотрим несколько примеров: Anguish -c.1220, "acute bodily or mental suffering," from O.Fr. anguisse "choking sensation," from L. angustia "tightness, distress," from ang(u)ere "to throttle, torment". (1220, от старофранцузского anguisse «чувство удушья».) Anguish - extreme pain, distress, or anxiety ; severe mental or physical pain or suffering ;

unbearable pain or suffering, esp. psychological . (сильнейшая боль, острое страдание, беспокойство, особенно душевное, ментальное).

Grim - ME

Grim - ghastly, repellent, or sinister in charac-ter; worried or worrying, without hope: very unpleasant or ugly ; very serious or gloomy; forbidding, horrifying, depressing, or unappealing (мрачный, беспокойный, жестокий, страшный, беспощадный, зловещий).

Horror - c.1375, from O.Fr. horreur, from L. horror "bristling, roughness, rudeness, shaking, trembling," from horrere "to bristle with fear, shudder," from PIE base *ghers- "to bristle" (с 1375 (ME/NE). Среднеанглийское horrour, от старофранцузского horreur, из латинского horror «ощетиниться, сердиться; грубость; дрожание, тряска» < horrgre, «дрожать, содрагаться, быть наполненным страхом») . Horror - painful and intense fear, dread, or dismay; intense aversion or repugnance ; an intense feeling of fear, shock, or disgust, intense dismay . (ужас, тревога, страх, отвращение, смятение).

Семантика этих слов служит примером того, как практическое знание мира обобщается и абстрагируется. Благодаря действию механизмов семантической деривации, лексемы, изначально номинировавшие физические состояния и действия, начинают «оязыковлять» эмоции: «острое физическое страдание», «чувство удушья» ^ «мучиться» вообще, в том числе ментально; «громко и гневно реветь, рычать» ^ «быть страшным, жестоким» и даже «беспощадным и зловещим»; «ощетиниваться, трястись» ^ «испытывать ужас, страх, тревогу».

Таким образом, вторичная номинация - метафора и метонимия - играет большую роль в экспликации концепта «отрицательные эмоции», что объясняется, с одной стороны, скудностью прямых обозначений психического мира человека в любом языке, а с другой - архетипностью познавательной деятельности человека.

Приведенные выше примеры свидетельствуют о том, что в основе современных

обозначений эмоций лежат переносы наименований физиологических реакций организма человека, физических действий человека, явлений природы, а также мифологических образов на психическую деятельность человека.

Обобщая вышесказанное можно отметить, что характерной чертой концепта «отрицательные эмоции» в древнеанглийский период было наличие диффузных, нечетких номинаций эмоций ввиду наличия у архаичного человека сознания, не дифференцирующего объективную действительность, ее физические проявления и действительность субъективную, существующую, например, в форме эмоций. Эмоции мыслились как реально существующие субстанции. Одно и то же слово в древнеанглийском языке номинирует физическую, физиологическую и психологическую формы бытия.

В среднеанглийский период актуальными остаются многочисленные языковые номинации диффузного свойства. Слова, обозначающие поведенческую реакцию человека, соматический, физический аспект, могут в то же время номинировать и эмоцию, и черту характера человека, т. е. «оязыковлять» психический аспект.

Триадный культурный концепт «страх -грех - вина» является неотъемлемым атрибутом того времени. Страх, соотносясь с чувством вины и греха, активно и успешно культивируется церковью. Благодаря этому в английском языке появляется большое количество новых слов, номинирующих данное чувство.

В новоанглийский период начинает преобладать эмпирико-теоретический тип знания, а потому человек обращается к абстракциям, пользуется обобщенными, а не конкретными понятиями. Концептуализация эмоций в научной картине мира не обладает ярко выраженной этноспецифичностью, разрабатывается понятийная система с определенным набором специальных терминов, обозначающих различные эмоции.

В настоящее время главным источником появления новых номинаций эмоций выступает вторичная номинация - метафора и метонимия, являющаяся результатом познавательной деятельности человека, следствием освоения им окружающего мира.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Зайкина С. В. Эмоциональный концепт «страх» в английской и русской лингвокультурах. Волгоград, 2004.

2. КрасавскийН. А. Динамика эмоциональных концептов в немецкой и русской лингвокультурах: Аавтореф. дис. ... д-ра филол. наук. Волгоград, 2001. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http//www.vspu.ru

3. Новый англо-русский словарь / В. К. Мюллер, В. Л. Дашевская, В. А. Каплан и др. 4-е изд., стер. М.: Рус. яз., 1997.

4. Шаховский В. И. Лингвокультурология эмоций. Волгоград, 2004.

5. Шаховский В. И. Национально-культурная специфика эмоций // Тетради переводчика. Вып. 23. М., 1989.

6. Шаховский В. И. Эмоции - мотивационная основа человеческого сознания // Языковое бытие человека и этноса. Вып. 6. М.; Барнаул, 2003.

7. Электронный этимологический словарь. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: www.etymonline.com.

8. Cambridge Advanced Learner"s Dictionary: http://dictionary.cambridge.org

9. Compact Oxford English Dictionary: http://www/askoxford.com

10. Dictionary.com Unabridged (v 1.1) Based on the Random House Unabridged Dictionary, Random House, Inc. 2006: http://dictionary.reference.com

11. Merriam Webster Dictionary: http://www.merriam-webster.com/dictionary/anguish

12. Middle English Dictionary - University of Michigan Digital Library Production Service: http://quod.lib.umich. edu/cgi/c/collsize/collsize?summ=all

13. T. Bosworth Old English Dictionary -http://beowulf.engl.uky.edu/~kierman/BT/bosworth.htm

14. The American Heritage Dictionaryof the English Language, Forth Edition Copyright, 2006 by Houghton Miffin Company. Published by Houghton Mifflin Company: http://dictionary.reference.com

15. Webster"s New World Dictionary of American English. Third College Edition. Updated Edition 1994. New York, Prentice Hall.

16. Wordsmyth.Explore.Discover.Create: http://www.wordsmyth.net

Глава I. Эмоциональная картина мира и подходы к ее исследованию.

Выводы к первой главе.

Глава II. Лингвокультурологический анализ эмоциональных концептов в русской, польской и чешской языковых культурах.

§ 1. Страх.

1.1. Центральные и периферийные средства.

1.2. Иррациональный страх: свойства и конситуации.

1.3. Стыд как особый вид иррационального страха в ряду сходных этических концептов.

§2. Печаль.

2.1. Центр системы: русск. печаль и грусть польск., чешек, smutek.

2.2. Чешек, zal, польск. zal и их соответствия в русском языке.

2.3. Русская тоска на фоне аналогичных концептов в польской и чешской лингвокультурах.

3.1. Центральные языковые средства.

3.2. Периферийные языковые средства.

§ 4. От жалости - к агрессии: анализ стереоскопических эмоций.

4.1. Досада.

4.2. Обида.

4.3. Зависть и ревность.

Выводы ко второй главе.

Глава III. Художественный дискурс как культурный сценарий реализации эмоциональных концептов в русской, польской и чешской лингвокультурах.

§ 1. Сюжетообразующая роль эмоциональных концептов в художественном дискурсе рассказов М.Кундеры из цикла «Смешные любови».

1.1. Динамика эмоций в рассказе

Никто не станет смеяться».

1.2. Эмоциональные концепты «стыд» и «ревность» в художественном дискурсе рассказа

Игра в автостоп».

1.3. Эмоциональные концепты «смех» и «страх» в рассказе «Эдуард и Бог».

§ 2. Концепт *Уи1оз1ь в повести А.Куприна «Поединок» и мифологическое сознание древних славян.

2.1. Структурообразующая роль славянского концепта *Ци1;о81ъ в коллективном эмотивном поведении героев повести «Поединок».

2.2. Проблема жестокости и жалости как отражение синкретизма концепта *1]и1:о51;ь в личностном эмотивном поведении героев повести «Поединок».

§ 3. «Побежденное смехом страшное.» в романах М.Булгакова «Мастер и Маргарита» и Е.Сосновского

Апокриф Аглаи».

3.1. «Необоснованный, но столь сильный страх».

3.2. «Меня слишком пугали.».

3.3. Когда в мире тесно и жизнь пуста.

3.4. «Не верь, не бойся, не проси!».

3.5. Мир смеется.

Выводы к третьей главе.

Западно- и южнославянские летописные предания о братьях Чехе, Лехе и Русе - вождях, выведших свои дружины из общего гнезда, -свидетельствуют о осознании распада первоначального единства уже в праисторические времена. Нам же необходимо осознать, чем и почему разнятся «чех», «лех» и «рус» во времена исторические и нынешние. Необходимо не только для адекватного восприятия славянских соседей, но и самих себя.

А.Липатов

Введение диссертации (часть автореферата) на тему "Концептуализация негативных эмоций в мифологическом и современном языковом сознании: на материале русского, польского и чешского языков"

На рубеже двух тысячелетий в языкознании происходит смена научных парадигм. Если XIX век был веком сравнительно-исторического языкознания, а в XX господствовал системно-структурный метод, то в XXI веке складывается антропоцентрическая парадигма. В центре внимания языковедов оказывается человек как носитель языка, являющийся представителем той или иной культуры.

В рамках этой научной парадигмы сформировались два научных направления: лингвокультурология, изучающая язык как носитель определенной национальной ментальности, и когнитивная лингвистика, рассматривающая отражение в языке познавательных процессов (см. подробнее В.Маслова 2001: 5-8).

Объектом исследования в когнитивной лингвистике является концепт. Ю.С.Степанов определяет концепт как «сгусток культуры», в виде которого она входит в ментальный мир человека (Степанов 2001: 43). Из концептов той или иной культуры, словно из мозаики, складывается концептосфера определенного языка, рисующая национальную картину мира.

Термины концепт и понятие в настоящее время получили четкую дифференциацию. Понятие - это совокупность существенных признаков объекта, отличающих его от сходных объектов. Например, понятие "предмет мебели в виде широкой доски на ножках" включает в себя все те признаки, которые отличают стол от другой мебели: стула, кресла, табуретки и т.д. Концепт же - это понятие, погруженное в культуру, концепт всегда национально специфичен даже в том случае, если слова, в которых он вербализовался, оказываются эквивалентами друг друга в переводных словарях.

Язык и культура, - пишет Д.Б.Гудков, - находятся в сложных отношениях взаимовлияния и взаимозависимости. Несмотря на универсальность некоторых когнитивных процессов, существуют различия в восприятии и категоризации окружающего мира представителями различных лингвокультурных сообществ. Различия эти находят отражения в языке» (Гудков 2000: 16).

В этом отношении весьма показательны размышления актрисы Елены Сафоновой о жизни с мужем-швейцарцем в Париже: «Дело не только в чужом языке. Дело в том, что, когда я говорю слово стол, я вижу перед собой круглый деревянный стол на четырех ногах с чайными чашками. А когда французы говорят стол, они видят стол стеклянный, на одной ножке, но с цветочками. И винить их бессмысленно, они с таким же успехом могут обвинить в этом меня. Они не хуже, они просто другие» (цит. по: Тер-Минасова 2000: 56).

Настоящее исследование выполнено в русле лингвокультурологии. Его объектом являются концепты, обозначающие негативные эмоции в русской, польской и чешской лингвокультурах. Предмет изучения -лингвокультурные характеристики указанных концептов в мифологическом и современном языковом сознании.

Актуальность темы диссертационного исследования определяется следующими моментами.

В основу выполненного исследования положена следующая гипотеза: эмоциональные концепты формируют эмоциональную картину мира, отражающую аксиологические приоритеты в национальной картине мира; эти приоритеты существуют в каждой языковой картине мира в виде ключевых идей; многие эмоциональные концепты, существующие в современных языковых картинах мира, представляют собой унаследованные из мифологического сознания ментальные структуры, своеобразно переосмысленные в каждой национальной лингвокультуре и актуализирующиеся в национальном сознании в определенных социальных условиях.

Цель исследования состоит в многоаспектном изучении эмоциональных концептов с негативным значением в русской, польской и чешской лингвокультурах с выходом на структуры мифологического сознания, обусловившие их формирование и вербализацию, и в конечном счете в установлении доминантных черт эмоциональных картин мира в сопоставляемых лингвокультурах.

Данная цель предполагает решение следующих задач:

Провести системный сопоставительный лингвокультурологический анализ эмоциональных концептов с негативным значением в трех языковых культурах, выявляя концепты, лингвоспецифичные для отдельных лингвокультур, а также особенности вербализации концептов со сходным семантическим содержанием;

Выявить структуры мифологического сознания, обусловившие формирование данных концептов; в процессе дискурсивного анализа исследовать функции эмоциональных концептов в художественном дискурсе; выявить разноуровневые языковые средства, с помощью которых передается та или иная эмоция; рассмотреть культурные сценарии реализации рассматриваемых концептов и их национальное своеобразие; установить доминантные черты, обусловившие своеобразное функционирование эмоциональных концептов в сопоставляемых лингвокультурах;

Установить сходства и различия в сопоставляемых фрагментах русской, польской и чешской языковых картин мира.

Методологической базой данного исследования является положение о диалектической взаимосвязи языка, познания и человеческой культуры, их взаимной обусловленности. В основу работы положены доказанные в научной литературе тезисы о сущности языковой картины мира, о концептах как ее единицах, о взаимосвязи когнитивного и лингвокультурного моделирования концептов, о роли эмоций в познании и коммуникативной практике, о сохранении рудиментов мифологических ментальных структур в современном сознании и семиотических системах (Агранович, Рассовская 1989, 1992; Агранович, Саморукова 1997, 2001; Алефиренко 2002, 2003, 2006; Антология концептов 2007; Бабаева, 2003; Брагина 2007; Базылев 2000; Бородкина 2004; Будянская, Гуревич 1972; Мягкова 1999; Бутенко 2006; Вежбицкая 1996, 2001; Волостных 2007; Воркачев 2003, 2004, 2007; Голованивская 1997; Гудков 2000, 2003; Дунина 2007; Анна Зализняк 2006;

Заяц 2006; Калимуллина 2006; Карасик, 2002, 2007; Кириллова 2007; Колесов 2000, 2004, 2006; Колшанский 1990; Корнилов 1999; Красавский 2001; Красных, 2002, 2003; Ларина 2004; Маркина 2003; В. Маслова 2004, 2007; Мелетинский 1976, 1994; Мечковская 1998, 2004; Мягкова 2000; Пивоев 1991; Пименова, 1999, 2004, 2007; Погосова 2007; Покровская 1998; Попова, Стернин, 2001, 2006; Скитина 2007; Слышкин, 2004; Степанов, 1997; Тер-Минасова 2000, 2007; Шаховский, 1987, 2008; АпаЮнпа gniewu 2003; Веёпапкоуа 2003; Вогек 1999; ОапаЬег 2002; 1акиЬо\¥юг 1994; 1^ук а кикига 2000; КагНкоуа 1998 2007; Кггугапошэка 2006, 2007; М1ко1а]сгик 2003, РггеБйггеше 1?ки 2006; 81а1колузка 1989, 1991, 8ра§т8ка-Ргшгак 2005; Wierzbicka 1971, 1990; \Vyrazanie eшocji 2006).

Методы анализа языковой картины мира, использованные в работе, базируются на принципах, касающихся соотношения научной и языковой картины мира, выработанных Ю.Д.Апресяном и его школой (см. Апресян 1995). В процессе анализа используются подходы к исследованию славянских языковых моделирующих семиотических систем, разработанные Вяч. Вс. Ивановым и В.Н Топоровым (Иванов, Топоров 1965), процедуры реконструкции картины мира, разработанные авторами монографии «Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира» (1988), и учитываются сформулированные В.И.Карасиком (см. Карасик 2002) онтологические характеристики языковой картины мира. Одним из важнейших инструментов анализа является сформулированное Анной А.Зализняк, И.Б.Левонтиной и А.Д.Шмелевым (2005) понятие «ключевые идеи языковой картины мира», а также введенное В.Ю.Михайлиным (2000, 2001) понятие «социальной матрицы».

Указанные методологические принципы лежат в основе комплексной методики описания материала. Для решения поставленных задач использованы общенаучные методы - наблюдение, анализ, синтез, сравнение, моделирование, интроспекция, а также частные лингвистические методы компонентного, контекстуального, дискурсивного, этимологического анализа.

Новизна поставленных задач потребовала уточнения ряда перечисленных частных лингвистических методов и приемов. Особенности предлагаемого в настоящей диссертации подхода к анализу эмоциональных концептов в русском, польском и чешском языках заключаются в следующем.

1. В процессе исследования активно используется метод этимологического анализа. Этот метод применительно к сопоставительному изучению эмоциональных концептов детально разработан в монографии Н.А.Красавского «Эмоциональные концепты в русской и немецкой лингвокультурах». Ученый придерживается концептуального положения о том, что современные лексемы с такими абстрактными значениями, как эмоциональные, «первоначально номинировали факты, явления, предметы, реально существующие в жизни, в природе». По мнению исследователя, «указанные номинации носили комплексный характер; ими могли обозначаться фрагменты самых различных концептосфер языка - сама эмоция, ее каузатор, в целом вся ситуация, сопряженная с эмоциональной поведенческой реакцией раннего Homo sapiens» (Красавский 2001: 127).

В настоящей работе этимологический анализ существенно дополнен анализом ментальных мифологических структур, который должен семантически объяснить ту или иную этимологию. Такой подход был разработан в совместной с С.З.Агранович монографии «Миф в слове: продолжение жизни». Рассматривая мысль В.Ю. Апресян и Ю.Д.Апресяна о том, что при метафорическом подходе к описанию эмоции «между физической мотивацией и самой метафорой отсутствует языковое, семантическое звено» (В.Апресян, Ю.Апресян 1995: II; 456), мы высказали гипотезу о том, что таким звеном являются миф и ритуал, которые, по словам В.Н. Топорова, выступают «и как последние шаги биологической эволюции, приведшей к антропогенезу, и как первые шаги человеческой культуры» (Топоров 1988: 44).

2. Для контекстуального анализа в работе привлекаются параллельные художественные тексты. Их использование дает возможность исследователю установить соответствия между языками (которые не всегда отражены в переводных словарях) и типичные контексты (вплоть до мельчайших деталей), в которых употребляются те или иные имена эмоций.

3. В диссертации предпринят дискурсивный анализ эмоциональных концептов (на материале художественных дискурсов произведений русских, польских и чешских писателей). В процессе такого анализа предполагается:

Установить роль тех или иных эмоциональных концептов в структуре художественного произведения;

Рассмотреть художественный дискурс как культурный сценарий реализации эмоциональных концептов;

Выявить разноуровневые (как лексические, так и грамматические) языковые средства выражения тех или иных эмоций.

4. При дискурсивном анализе повести А.И.Куприна «Поединок» в рамках новой научной парадигмы применен сравнительно-исторический подход. Его цель состоит в выявлении древнейших ментальных структур, которые, существуя в дискурсе повести в виде «социальной матрицы» (термин В.Ю. Михайлина), во многом определяют эмотивное поведение героев.

В качестве материала для исследования использованы параллельные художественные тексты: трехъязычные (прозаические произведения А.Пушкина, роман М.Булгакова «Мастер и Маргарита» и их переводы на польский и чешский языки, а также цикл рассказов М.Кундеры «Смешные любови» и его переводы на русский и польский языки), двухъязычные (произведения русских писателей И.Бабеля, И.Бунина, А.Куприна, А. Чехова и их переводы на польский язык, а также произведения Н.Гоголя и их переводы на чешский язык; проза польских писателей Б.Пруса, Г.Сенкевича,

Е.Сосновского и ее переводы на русский язык; романы М.Кундеры и Я.Гашека и их переводы на русский язык). Кроме того, привлекались стихи А.Пушкина, проза М.Салтыкова-Щедрина, М.Горького, М.Шолохова, Ю.Олеши, А.Н.Толстого, В.Войновича, Ю.Полякова, а также извлеченные из русского, польского и чешского сегментов Интернета фрагменты текстов преимущественно публицистического характера.

Научная новизна исследования заключается в том, что в нем впервые комплексно (с позиций системной лингвокультурологии и дискурсивного анализа) сопоставлены эмоциональные концепты с негативным значением в русской, польской и чешской лингвокультурах; впервые подобный синхронный лингвокультурологический анализ сопровождается моделированием мифологических ментальных структур, существующих в современном сознании в виде «социальной матрицы»; впервые в процессе анализа установлены доминантные черты эмоциональных картин мира в сопоставляемых лингвокультурах, определяемые ключевыми идеями каждой из языковых картин мира.

Теоретическая значимость исследования состоит в том, что она вносит вклад в развитие лингвокульторологии, характеризуя репрезентацию эмотивности в близкородственных языках. Теоретические результаты и уточненные с учетом целей работы методы исследования, подходы к описанию концептов и приемы могут быть использованы при исследовании и других концептосфер в разных лингвокультурах. Опыт моделирования мифологических ментальных структур может быть применен при исследовании других сфер мифологического сознания.

Практическая значимость исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы при чтении вузовских курсов общего и сопоставительного языкознания, лингвокультурологии, психолингвистики, литературоведения, а также в процессе преподавания русского, польского и чешского языков как иностранных. Теоретические выводы и фактический материал представляют ценность для лексикографической работы - при создании толковых словарей, словарей психологических терминов (в том числе двуязычных и многоязычных), а также словарей нового типа - на стыке лингвистики, литературоведения и психологии.

Апробация работы. Основные положения, а также выводы по отдельным проблемам неоднократно докладывались на научных конференциях:

Международных: «Аксиологическая лингвистика: проблемы и перспективы» (Волгоград, 2004); «Компаративистика: Современная теория и практика» (Самара, 2004); «Научные традиции славистики и актуальные вопросы современного русского языка» (Самара, 2006); XXXV международной филологической конференции СПбГУ (Санкт-Петербург, 2006); на конференции, посвященной 1900-летию города Сиилистра (Силистра, Болгария 2006); «Диахрония в исследованиях языка и дидактике высшей школы» (Лодзь, Польша, 2006); «Русский язык: исторические судьбы и современность: III Международный конгресс исследователей русского языка» (Москва, МГУ, 2007); «В.А.Богородицкий: научное наследие и современное языковедение» (Казань, 2007); «Современная филология: актуальные проблемы, теория и практика: II Международная научная конференция» (Красноярск, 2007); «Русистика и современность: X международная научно-практическая конференция» (Санкт-Петербург, РГПУ им. А.И.Герцена, 2007); «Братиславские встречи 2007» (Братислава,

Словакия, 2007); «Lingua rossica et communicatio. 2007» (Острава, Чехия, 2007), «Межкультурные диалоги. 50 лет тимишоарской славистики: Международный научный симпозиум» (Тимишоара, Румыния, 2007);

Всероссийской: «Русский язык и литература рубежа XX-XXI веков: специфика функционирования» (Самара, 2005);

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

Монографические издания

1. Агранович, С.З. Миф в слове: продолжение жизни (Очерки по мифолингвистике): Монография / С.З.Агранович, Е.Е.Стефанский. - Самара: Самар. гуманит. акад., 2003. - 168 с. (9,9 п.л. / 4,5 п.л.).

2. Стефанский, Е.Е. Эмоциональные концепты как фрагмент мифологической и современной языковых картин мира (на материале концептов, обозначающих негативные эмоции в русской, польской и чешской лингвокультурах): Монография / Е.Е. Стефанский. - Самара: Самар. гуманит. акад., 2008. - 316 с. (17,5 п.л.).

3. Агранович, С.З. «Пожалел волк кобылу.». О синкретизме семантики славянского концепта лютость и отражении этого синкретизма в мифе, фольклоре и литературе / С.З. Агранович, Е.Е. Стефанский // Вестник

Самарского государственного университета, 2003, № 1. - С. 52-67 (1 п.л. / 0,5 п.л.).

4. Агранович, С.З. В поисках недостающего звена. Семантическая история и этимология слов на фоне ритуала, мифа и фольклора / С.З.Агранович, Е.Е. Стефанский // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. Специальный выпуск «Актуальные проблемы гуманитарных наук», 2003. - Самара: Изд-во Самарского научного центра РАН. - С. 13 - 22 (1 п.л. / 0,5 п.л.).

5. Стефанский, Е.Е. Концепт ^"ии^ь в повести А.Куприна «Поединок» и мифологическое сознание древних славян / Е.Е. Стефанский // Вестник Самарского государственного университета, 2005, № 1. - С. 70-76 (0,5 п.л.).

6. Стефанский, Е.Е. Русские концепты «зависть» и «ревность» на фоне польской и чешской лингвокультур / Е.Е. Стефанский // Русский язык за рубежом, 2008, № 2. - С. 49-56 (0,5 п.л.).

7. Стефанский, Е.Е. Эмоции героев в художественном тексте / Е.Е.Стефанский // Русская словесность, 2008, № 2. - С. 59-63 (0,5 п.л.).

8. Стефанский, Е.Е. О методологических принципах анализа эмоциональных концептов в художественном дискурсе / Е.Е. Стефанский // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена, 2008, № 11(66). - С. 87-93 (0,5 п.л.).

9. Стефанский, Е.Е. Отражение образа Трикстера в славянских именах эмоций / Е.Е. Стефанский // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Сер. «Филологические науки», 2008, № 5. - С. 64-68 (0,5 п.л.).

10. Стефанский, Е.Е. Концепт "совесть" в русской, польской и чешской лингвокультурах / Е.Е. Стефанский // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена, 2008, № 11 (72), С. 124-132 (0,5 п.л.).

Статьи в научных журналах и сборниках научных трудов

11. Стефанский, Е.Е. «Usycham z zalu, omdlewam z t^sknoty». Польский концепт «zal» и его соответствия в русской лингвокультуре // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Сер. «Филологические науки», 2004, № 3. - С. 61-67 (0,5 пл.).

12. Стефанский, Е.Е. Сюжетообразующая роль эмоциональных концептов в художественном дискурсе // Язык и эмоции: личностные смыслы и доминанты в речевой деятельности. Сб. науч. трудов / ВГПУ. - Волгоград: Изд-во ЦОП «Центр», 2004. - С. 130-140 (0,5 пл.).

13. Стефанский, Е.Е. Славянский ANGST / Е.Е. Стефанский // Аксиологическая лингвистика: проблемы и перспективы. Тезисы докладов международной научной конференции 27 апреля 2004 года. - Волгоград: Колледж, 2004. - С. 102-105 (0,4 пл.).

14. Стефанский, Е.Е. Эмоции в динамике. Сюжетообразующая роль эмоциональных концептов в художественном дискурсе рассказов М.Кундеры из цикла «Смешные любови» / Е.Е. Стефанский // Восток - Россия - Запад: Проблемы межкультурной коммуникации: Международный сборник научных трудов. - Самара: Изд-во СаГА, 2004. - С. 51-70 (1,2 пл.).

15. Стефанский, Е.Е. Эмоциональные концепты "стыд" и "ревность" в художественном дискурсе рассказа М.Кундеры «Falesny autostop» / Е.Е.Стефанский // Антропологическая лингвистика: проблемы лингвоконцептологии, лингвистической гендерологии, лингвистики текста, семантики и стилистики. Сб. науч. тр. Вып. 3. - Волгоград, «Колледж», 2004. -С. 3-10(0,4 пл.).

16. Стефанский, Е.Е. Концепты "смех" и "страх" в рассказе М.Кундеры «Эдуард и Бог» (из цикла «Смешные любови») / Е.Е. Стефанский // Смех в литературе: семантика, аксиология, полифункциональность: Межвузовский сборник научных трудов / Ред.-сост. С.А.Голубков, М.А.Перепелкин. Самара: Изд-во «Самарский университет», 2004. - С. 108-116 (0,4 пл.).

17. Стефанский, Е.Е. Концепт «zal» в польской лингвокультуре и способы его перевода на русский язык / Е.Е. Стефанский // Компаративистика: Современная теория и практика: Международная конференция и XIV съезд англистов (13-15 сентября 2004 г.). Том первый. Самара: Изд-во СГПУ, 2004. - С.211-215 (0,5 пл.).

18. Стефанский, Е.Е. Концепты, обозначающие экзистенциальный страх, в русском, польском и чешском языках / Е.Е. Стефанский // Русский язык в центре Европы, 2005, № 8. - Банска Бистрица (Словакия). - С. 12-18 (0,4 пл.).

19. Стефанский, Е.Е. Русская тоска на фоне аналогичных концептов польского и чешского языков / Е.Е. Стефанский // Русский язык и литература рубежа XX-XXI веков: специфика функционирования: Всероссийская научная конференция языковедов и литературоведов (5-7 мая 2005 года). -Самара: Изд-во СГПУ, 2005. - С. 155-160 (0,4 пл.).

20. Стефанский, Е.Е. Структурообразующая роль славянского концепта *ljutostb в эмотивном поведении героев повести А.Куприна «Поединок» / Е.Е. Стефанский // Язык - Культура - Сознание: Международный сборник научных трудов по лингвокультурологии. Самара: Изд-во СаГА, 2005. - С. 86-101 (1 пл.).

21. Стефанский, Е.Е. Русский концепт "досада" и его соответствия в польской и чешской лингвокультурах / Е.Е. Стефанский // Научные традиции славистики и актуальные вопросы современного русского языка: Материалы международной научной конференции языковедов, посвященной 100-летию со дня рождения профессора С.В.Фроловой (27-29 июня 2006 года). -Самара: Изд-во СГПУ, 2006. - С. 101 - 109 (0,5 пл.).

22. Стефанский, Е.Е. К методологии изучения языковой концептосферы (на примере эмоциональных концептов в славянских языках) / Е.Е.Стефанский // Московский лингвистический журнал, 2006, Т. 9, № 1. - С. 16-28 (0,7 пл.).

23. Стефанский, Е.Е. Сценарии «страха» в русской, польской и чешской лингвокультурах / Е.Е. Стефанский // Аксиологическая лингвистика: проблемы когниции и коммуникации. - Волгоград: Колледж, 2006. - С. 33 -43 (0,5 п.л.).

24. Стефанский, Е.Е. Сценарии «тоски» в русской, польской и чешской лингвокультурах / Е.Е. Стефанский // Материалы XXXV международной филологической конференции. - Вып. 8: Лексикология (русско-славянский цикл). - СПб.: Филол. ф-т СПбГУ, 2006. - С. 30-36 (0,5 п.л.).

25. Стефанский, Е.Е. Концепты "зависть" и "ревность" в русской, польской и чешской лингвокультурах / Е.Е. Стефанский // Русский язык в центре Европы, 2006, № 9. - Банска Бистрица (Словакия). - С. 14-21 (0,5 п.л.).

26. Стефанский, Е.Е. Русский концепт «обида» и его соответствия в польской и чешской лингвокультурах / Е.Е. Стефанский // Известия на Научен център «Свети Дазий Доростолски». - Силистра към Русенски университет "Ангел Кьнчев". Книга 1. - Силистра: Изд-во RITT bg, 2006. - С. 149-156(0,5 п.л.).

27. Стефанский, Е.Е. От жалости - к агрессии: динамика негативных эмоций в русской, польской и чешской лингвокультурах / Е.Е. Стефанский // Концептосфера - дискурс - картина мира: Международный сборник научных трудов по лингвокультурологии. - Самара: Изд-во СаГА, 2006. - С. 46 - 71 (2 п.л.).

28. Стефанский, Е.Е. Лексика со значением обиды в русском, польском и чешском языках / Е.Е. Стефанский // Вестник Самарского государственного педагогического университета: Институт филологического образования. -Самара: Изд-во СГПУ, 2006. - С. 44 - 52 (0,5 п.л.).

29. Стефанский, Е.Е. Тоска в синхронии и диахронии (на материале русского, польского и чешского языков) / Е.Е. Стефанский // Diachronia w badaniach nad jezykiem i w dydaktyce szkoly wyzszej. Czesc I: Rozprawy komisji j^zykowej. Lödzkie towarzystwo naukowe, 2006. - T. LI. - S. 313 - 319 (0,5 пл.).

30. Стефанский, Е.Е. Чешский концепт litost и его соответствия в русской лингвокультуре / Е.Е. Стефанский // Русский язык: исторические судьбы и современность: III Международный конгресс исследователей русского языка. - М.: Изд-во МГУ, 2007. - С. 454-455 (0,2 п.л.).

31. Стефанский, Е.Е. Концепт иррационального страха в романе М.Булгакова «Мастер и Маргарита» / Е.Е. Стефанский // Альманах современной науки и образования. - Тамбов: Грамота, 2007, № 3, Ч. 1. - С. 227-229 (0,3 пл.).

32. Стефанский, Е.Е. Культурные сценарии реализации эмоциональных концептов в художественном дискурсе / Е.Е. Стефанский // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия Философия. Филология. 2007, № 1. - С.172-182 (0,7 п.л.).

33. Стефанский, Е.Е. Чешский концепт «litost» и его соответствия в русской и польской лингвокультурах / Е.Е. Стефанский // Un от, un simbol: In honorem magistri Ivan Evseev. - Bucure§ti: Editura С R L R, 2007. - P. 574 -583 (0,5 п.л.).

34. Стефанский, Е.Е. «Побежденное смехом страшное.» в романах М.Булгакова «Мастер и Маргарита» и Е. Сосновского «Апокриф Аглаи» / Е.Е. Стефанский // Вестник Самарского государственного университета, 2007, № 5/2 (55). - С. 187 - 203 (1 п.л.).

35. Стефанский, Е.Е. О лингвоспецифичности эмоциональных концептов в славянских языках / Е.Е. Стефанский // В.А.Богородицкий: научное наследие и современное языковедение: труды и материалы Международной научной конференции (Казань, 4-7 мая 2007 года). Т. 2: Казань: Изд-во КГУ, 2007.-С. 116-118(0,2 п.л.).

36. Стефанский, Е.Е. Гротеск как средство изображения смешного и страшного в романе Е. Сосновского «Апокриф Аглаи» / Е.Е. Стефанский // Известия на Научен център «Св. Дазий Доростолски». - Силистра: Силистра към Русенски университет «Ангел Кънчев»: 2007. Книга II. - С. 204 - 213 (0,5 п.л.).

37. Стефанский, Е.Е. Лексика, обозначающая гнев, граничащий с психической болезнью, в русском, польском и чешском языках /

Е.Е.Стефанский // Язык, сознание, коммуникация. Вып. 35. - М.: МГУ, 2007. -С. 104-113 (0,7 пл.).

38. Стефанский, Е.Е. Концепт гнева в русской, польской и чешской лингвокультурах (центральные языковые средства) / Е.Е. Стефанский // Язык на перекрестке культур: Международный сборник научных трудов по лингвокультурологии. - Самара: Изд-во СаГА, 2007. - С. 58-71 (1 пл.).

39. Стефанский, Е.Е. К методологии анализа эмоциональных концептов в художественном дискурсе / Е.Е. Стефанский // Современная филология: актуальные проблемы, теория и практика: сб. материалов II Межд. науч. конф. Красноярск, 10-12 сентября 2007 г. - Красноярск: СФУ, 2007. - С. 366370 (0,3 пл.).

40. Стефанский, Е.Е. Чешские лингвоспецифичные концепты со значением гнева как отражение чешского менталитета / Е.Е. Стефанский // Вестник Самарского педагогического университета. Институт филологического образования. Вып. 3. - Самара: Изд-во СГПУ, 2007- С. 7181 (0,5 пл.).

41. Стефанский, Е.Е. Чешский концепт iítost" на фоне русской и польской лингвокультур / Е.Е. Стефанский // Русский язык в центре Европы: Перспективы 2007-2010 годов. Материалы международного регионального форума ученых и преподавателей-русистов «Братиславские встречи 2007» (1516 мая 2007 года г. Братислава). - М.: Ред. Изд. Совет МОЦ МГ, 2007. - С. 3641 (0,5 пл.).

42. Стефанский, Е.Е. «Тесно мне! Тесно мне!» Страх и тоска как доминирующие эмоции персонажей в романе М.Булгакова «Мастер и Маргарита» / Е.Е. Стефанский // Probleme de filologie slavä. XV, Timi§oara: Editura Universität de Vest, 2007. - P. 63-71 (0,5 пл.).

43. Стефанский, Е.Е. «Грамматика страха» в русском языке сквозь призму межкультурной коммуникации / Е.Е. Стефанский // Русистика и современность. Том 1. Материалы X международной научно-практической конференции. - СПб.: Издательский дом «МИРС», 2008. - С. 235-238 (0,2 п.л.).

44. Стефанский, Е.Е. Лексика со значением гнева, переросшего в чувство и отношение, в русском, польском и чешском языках / Е.Е.Стефанский // Acta Lingüistica, Vol. 2 (2008), 1. - Sofía: Eurasia Academic Publishers. - P.51-57 (0,5 пл.).

45. Стефанский, Е.Е. Стыд как особый вид иррационального страха (на материале русской, польской и чешской лингвокультур) / Е.Е. Стефанский // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия Философия, Филология, 2008, № 1. - С. 181-189 (0,5 пл.).

46. Стефанский, Е.Е. Чешский концепт iítost" сквозь призму русской и польской ментальности / Е.Е. Стефанский // Lingua rossica et communicatio. 2007. - Ostrava: Ostravská univerzita, 2008. - S. 147-158 (0,5 пл.).

47. Стефанский, Е.Е. О лингвоспецифичности эмоциональных концептов в славянских языках / Е.Е. Стефанский // Научни трудове. Т. 46. Серия 7.3. Майски научни четения. Русе. България. 2008. - С. 18-25. (0,5 пл.).

48. Стефанский, Е.Е. О двух периферийных микросистемах со значением гнева в русском, польском и чешском языках / Е.Е. Стефанский // Przegl^d rusystyczny 2009, № 1. - S. 112-122. (0,5 пл.)

49. Стефанский, Е.Е. Личностное и коллективное в переживании эмоций в русской, польской и чешской лингвокультурах / Е.Е. Стефанский // Acta Lingüistica, Vol. 3 (2009), 1. - Sofía: Eurasia Academic Publishers. - P. 110-115. (0,5 пл.).

На защиту выносятся следующие основные положения:

2. Основанная на многочисленных бинарных оппозициях мифологическая картина мира передавала эмоционально-ценностное отношение общества к тем или иным явлениям окружающего мира, в конечном счете противопоставляя обитаемый человеческий космос хтоническому хаосу, несущему смерть. Эти представления о хаосе отразились, например, в именах эмоций типа русск. смущение, смятение, польск. ятМек, Бт^ек, чешек. БтЫек, гагтЫек.

3. На основе ритуала жертвоприношения возник миф о сотворении мира первосуществом из кусков собственного тела. Этот жестокий, лютый акт расчленения, разрубания тела каменным ножом или топором был одновременно и животворящим актом структурирования, организации обитаемого человеческого мира. На основе данных мифо-ритуальных практик возник древнейший эмоциональный концепт "Ч^ОБйь, обозначавший синкретическую, нерасчлененную эмоцию жестокости-жалости, имя которой восходит к и.-е. *1ёи- "камень". Этот синкретизм семантики слов, восходящих к корню *1)и1:, до сих пор в той или иной степени ощущается во всех славянских языках.

5. Основополагающие пространственные концепты (например, черты, границы, линии, межи, рубежа, ограды) в мифах творения актуализируются и приобретают сакральный смысл как ритуально непреодолимые препятствия между своим и чужим, природой и культурой - в конечном счете между хаосом и космосом. Одновременно формируется такая мифологическая фигура, как трикстер, - демонически-комический дублер культурного героя, наделенный чертами плута, озорника, стремящийся нарушить эту границу. Двойственность, амбивалентность фигуры трикстера породила многочисленные имена эмоций (и соотносящиеся с ними названия действий, признаков и лиц) со значением гнева, имеющие синкретические, нерасчлененные позитивно-негативные ценностные характеристики.

6. Семантическим аналогом хаоса в традиционной культуре была пустота. Семантический компонент пустоты, имеющийся в русск. тоска, польск. t§sknota, чешек, stesk (который возник вследствие этимологической связи этих слов с тощий и тщетный), отражает семиотику пустоты, возникающую в социуме вследствие смерти одного из его членов. Присутствующая в их значении сема "сжатие" (благодаря этимологическому родству данных лексем с тискать) маркирует и семантику иррационального страха, неизбежно возникавшего у индивида в результате «прорыва» хтонической пустоты в «культурное пространство» вместе со смертью близкого человека. В синтаксисе современного польского языка отражена эта связь двух миров, возникающая в результате тоски. Польск. t^sknota сочетается с предложно-падежной формой za + Т.п., в результате объект тоски предстает как расположенный за некой чертой, в ином мире.

7. С возникновением личного пространства (города, двора, дома) все внешнее по отношению к нему также осмысливается как хаос. «Чужой», связанный с силами хаоса, мог нанести вред даже взглядом, направленным из-за границ «культурного пространства». Под влиянием этой веры в «дурной глаз» понятие зависти вербализовалось в русском, польском и чешском языках в лексемах зависть / zawisc / závist, мотивированных глаголами зрения.

8. В современных чешской и польской лингвокультурах, как лингвокультурах западных, принадлежащих к группе Slavia Latina, в

24 проявлении большинства негативных эмоций доминирует личностное начало, тогда как в русской лингвокультуре, принадлежащей к группе 81ау1а ОгЙюёоха, проявления большинства указанных эмоций определяются приоритетом коллективизма. Эти ментальные особенности - игнорирование личностного мышления (у русских) и приоритет личности (у поляков и чехов) - можно рассматривать в качестве одной из ключевых идей, повлиявших на эмоциональную картину мира в соответствующих лингвокультурах.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы.

Заключение диссертации по теме "Теория языка", Стефанский, Евгений Евгеньевич

ВЫВОДЫ К ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЕ

Дискурсивный анализ эмоциональных концептов в трех лингвокультурах, предпринятый в данной главе, позволил рассмотреть художественный дискурс как культурный сценарий реализации эмоциональных концептов. Функционируя в художественном дискурсе, эмоциональные концепты играют существенную роль в структуре художественного произведения. Так, культурные сценарии эмоций могут стать структурной основой сюжета эпического произведения, основой эмотивного поведения его героев, а межличностный конфликт в сюжете произведения может дополняться конфликтом тех или иных эмоций в душе героев.

В процессе дискурсивного анализа шести произведений русской, польской и чешской литературы, относящихся к разным жанрам (рассказ, повесть, роман), были выявлены следующие функции эмоциональных концептов в художественных дискурсах рассмотренных произведений.

1. Описанная в рассказе М.Кундеры «Никто не станет смеяться» динамика порождающих друг друга эмоций: страх -» унижение -» гнев -»■ страх - фиксируется в исследуемых лингвокультурах в виде концепта "жалость к самому себе вследствие унижения, вызывающая ответную агрессию". Данный концепт вербализовался в чешском языке в лексеме \itost. Однако в анализируемом рассказе он реализуется лишь в виде культурного сценария. Культурный сценарий литости играет в данном рассказе сюжетообразующую роль, оказываясь своеобразной «пружиной», движущей сюжет этого произведения. Обрыв «цепочки» порождающих друг друга эмоций означает исчерпанность сюжета рассказа.

2. В рассказе М.Кундеры «Игра в автостоп» двигателем сюжета оказывается нежелание или неспособность героев следовать типичному культурному сценарию ревности, в соответствии с которым цель ревнующего

Убедиться, что все подозрения в неверности любимой (любимого) безосновательны (см. пример 67 в § 4 гл. 2).

3. Эмоциональные концепты в рассказах М.Кундеры «Игра в автостоп» и «Эдуард и Бог» взаимодействуют с пространственным концептом черты, границы.

В первом из них данный концепт актуализируется как граница между природой и культурой, которую героине рассказа нужно перешагнуть, чтобы избавиться от излишнего стыда и иррационального страха. Эмоции, переживаемые героями «Игры в автостоп», кроме того, тесно связаны с особым чешским концептом «80ЦК1ЮМ1» "частная жизнь" (букв, "то, что отделено кромкой"), не имеющим однословного соответствия в русском языке и пока не сформированным в русской лингвокультуре вследствие ее коллективизма.

Концепт черты как линии фронта, разделяющей чешское общество в 1950-1960-ые годы, актуализированный в рассказе «Эдуард и Бог», становится концентрированным выражением конформизма его героев, который вызван в конечном счете страхом перед тоталитарным обществом.

4. Концепт иррационального страха, вербализовавшийся в чешек. мг&о^, польск. 1ф и с некоторыми оговорками в русск. тревога, в проанализированных произведениях М.Кундеры, М.Булгакова, Е.Сосновского актуализируется в связи со страхом их героев перед тоталитарным государством. В романах «Мастер и Маргарита» и «Апокриф Аглаи» на него накладывается еще и страх перед непознанной сверхъестественной силой. Два этих источника, вызывающих иррациональный страх, в романе М.Булгакова актуализированы и на грамматическом уровне - за счет нагнетания безличных (актуализирующих страх перед «нечистой силой») и неопределенно-личных (актуализирующих страх перед государством) предложений.

5. Эмоциональным антиподом страха в трех указанных произведениях оказывается смех (недаром рассказ М.Кундеры включен в цикл «Смешные любови», роман Булгакова является сатирическим, а Е.Сосновский и его герои находят выход из психологического тупика в чувстве юмора). На уровне художественных приемов это противостояние смеха и страха реализуется в насыщении всех трех произведений гротескными ситуациями. На уровне культурных концептов - в рефлексии по поводу границы. Границы реального и ирреального, добра и зла, своего и чужого.

6. В романах М.Булгакова и Е.Сосновского актуализируется концепт «ТОСКА» и метафорические модели сжатия и пустоты, отражающие важнейшие семантические компоненты и этимологию соответствующей лексемы. Если первая модель реализуется при описании тоски, сопровождающей страх практически всех героев данных произведений, то метафорическая модель пустоты используется лишь при описании духовного опустошения центральных героев обоих романов: Мастера, Маргариты, пианиста, Ирены. *

Рассматривая древнейшие миромоделирующие бинарные оппозиции в славянских языках и культурах, Вяч. Вс. Иванов и В.Н.Топоров отмечали, что некоторые черты в творчестве больших писателей и художников можно было бы понять как порой бессознательное обращение к изначальному фонду древнейших языковых и ментальных структур и его возрождение (Иванов, Топоров 1965: 238).

Предпринятый в процессе анализа эмоциональных концептов в художественном дискурсе сравнительно-исторический подход позволил рассмотреть в диахронии не только и не столько языковые единицы, сколько обозначаемые ими культурные явления и ментальные структуры, сохраняющиеся на периферии коллективного сознания в виде социальной матрицы (термин В.Михайлина) и актуализирующиеся в некоторые моменты исторического развития или в некоторых субкультурах.

Результаты такого подхода к дискурсивному анализу выражаются в следующем.

1. Предпринятый в процессе анализа эмоциональных концептов в повести А.Куприна «Поединок» сравнительно-исторический подход позволил не только восстановить древнейшую языковую форму обозначения той или иной эмоции, но и гипотетически представить древнейшие ментальные структуры, рудиментарно сохранившиеся в современных языках. В частности, этот подход позволил восстановить мифологические истоки и древнюю семантику славянского концепта *1]и1;о81ъ. Данный концепт передавал синкретически нерасчлененную семантику жестокости-жалости. Эта эмоция формировалась в древности в процессе обряда инициации молодых воинов и их дальнейшего воспитания в «песье-волчьих» воинских союзах. Смысл такого воспитания заключался в обучении их обуздывать свои инстинкты, в том числе агрессивность, и направлять свою жестокость на врагов в «диком поле», а другую сторону агрессивности - милосердие, жалость - на соплеменников в пределах «культурного пространства». В сущности в повести А.Куприна за социально-психологическими проблемами русской армии на рубеже Х1Х-ХХ вв. ясно вырисовывается рассматриваемая автором общечеловеческая проблема древнего и современного соотношения жестокости и жалости.

2. Древний славянский концепт несмотря на то, что в современной русской лингвокультуре соответствующий концепт не вербализовался, играет важную структурообразующую роль в эмотивном поведении героев повести «Поединок». Такие особенности их поведенческих установок, как враждебность к гражданскому населению даже собственной страны; стремление вырваться из армейского микросоциума, ограничивающего в правах всех военных; немотивированная жестокость по отношению к сослуживцам, - позволяют утверждать, что в их сознании срабатывает своеобразная «социальная матрица», сформированная в мифологическую эпоху.

3. Другая древнейшая социальная матрица, реализовавшаяся в сюжете повести, - отношения в любовном треугольнике «статусный муж» - «герой» «женщина, связанная со статусным мужем, но проявляющая интерес к герою». Данная матрица проецируется на отношения между Ромашовым, Шурочкой и Николаевым. Противостояние офицеров, заканчивающееся дуэлью, оказывается в сущности поединком «пса» и «волка» из-за «валькирии». При этом со всех точек зрения (древней, современной ему и будущей морали) Ромашов в результате дуэли терпит поражение.

4. В рассказе М. Кундеры «Эдуард и Бог» в образе главного героя реализуется образ мифологического трикстера, подкрепленный другой его ипостасью, возникшей уже в христианском сознании, - образом евангельского блудного сына. Трикстерские черты в приложении к общественно-политической ситуации в Чехословакии в 1950-ые-1960-ые годы оказываются не чем иным, как конформизмом, позволяющим сохранить ироническую дистанцию по отношению к обеим противоборствующим сторонам.

5. В романе Е.Сосновского «Апокриф Аглаи» за техническим антуражем, сопровождающим марионетку Аглаю, отчетливо просматривается богатейшая культурная традиция и семиотический комплекс как мифологических, так и более поздних представлений, связанных с образом куклы. Эти представления двойственные, поскольку кукла в народных верованиях кукла воспринималась как заместитель человека, его «модель» и одновременно как иномирное существо, подобие нечистой силы, способное принести зло. Столь же двойственной оказывается и роль куклы-марионетки в романе Е.Сосновского. С одной стороны, сцены любви марионетки и пианиста наполнены лиризмом и тем самым сакрализованы. Благородна и сверхзадача, которую ставит перед собой в страшном эксперименте оператор куклы Ирена: из робота, в которого пианиста превратила мать, сделать его полноценным человеком. С другой стороны, гротескное столкновение сцен любви с циничными рассуждениями

Ирены об алгоритме обольщения или технических особенностях управления марионеткой, иронически снижает, профанирует их.

Дискурс, - полагает Н.Г.Блохина, - отражает ментальность участников процесса коммуникации: этнографические, психологические социокультурные правила и стратегию порождения и понимания речи в тех или иных условиях» (Блохина 2003: 3). Как пишет В.И.Шаховский, «видовой и индивидуальный когнитивный опыт языковой личности в сочетании с эмоциональным дейксисом и определяют содержание культурного референта той/иной социальной эмоции, концептуализованной и лексикализованной в данном этносе, в отличие от его содержания в другом/других этносах» (Шаховский, 2003: 310). Дискурсивный анализ эмоциональных концептов как раз и позволил выявить национальное своеобразие русской, польской и чешской лингвокультур в выражении ряда негативных эмоций. Это своеобразие можно свести к следующим моментам.

1. В рассказе «Игра в автостоп» актуализирован чешский эмоциональный концепт - «80иС1Т». Рассматривая его в романе «Невыносимая легкость бытия», М.Кундера подчеркивает его лингвоспецифичность для чешской лингвокультуры и самое высокое положение в иерархии чувств. Наиболее точным его вербальным соответствием в русском языке является не словарный эквивалент сочувствие, а, как удалось установить в процессе анализа, слово чуткость, обозначающее, как и чешек. яоисИ, способность разделить не только неудачу, но и радость партнера.

В сущности в основе конфликта рассказа - конфликт эмоций зоисЫ и \itost. Первая сопровождает любовь героев произведения до начала «игры в автостоп». Вторая, как и в рассказе «Никто не станет смеяться», стремительно раскручивает развитие сюжета. Открытый финал «Игры в автостоп» - это вопрос о том, сможет ли молодой человек призвать на помощь свою чуткость (зоисИ), чтобы сначала победить в себе а затем утешить девушку и восстановить с ней прежние отношения.

2. Анализ индивидуально-авторских метафор страха в повести А.Куприна «Поединок» позволяет сделать вывод о том, что, если в польском и чешском языках метафорический перенос, основанный на сжатии, стал общеязыковым (см. чешек. иг&а^, польск. 1§к), то русском языке он может реализоваться в виде авторской метафорической модели. См. у Куприна метафоры ограниченная узенькая жизнь, узость замкнутой жизни и антоним к ним - оттяжка (ср. в современном молодежном жаргоне оттянуться "весело провести время").

3. В повести «Поединок» Куприн создает несколько специфических, характерных именно для русской языковой личности, культурных сценариев эмоции, которая не вербализовалась в русской лингвокультуре, а по-чешски называется \itost. Исходя из этих сценариев, русский путь избавления от литости заключается не в том, чтобы сделать другого таким же несчастным, а в том, чтобы сострадать тому, кто так же или еще более несчастен.

4. При всем сходстве актуализации концепта иррационального страха в романах М.Булгакова «Мастер и Маргарита» и Е.Сосновского «Апокриф Аглаи» каждый из писателей делает акцент на наиболее важном для соответствующей лингвокультуры аспекте этого концепта. Для польского писателя наиболее важным становится процесс переживания иррационального страха его героями, влияние этой эмоции на психику их личности, стремление провести границу между реальным и ирреальным. В центре внимания русского писателя оказываются межличностные связи, отношения личности и общества, как вызывающие страх, так и помогающие его преодолеть. Способность преодолевать страх - важнейший критерий оценки Булгаковым своих героев, который сформулирован словами Иешуа о том, что один из главных человеческих пороков - трусость.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В современной науке все настойчивее проводится мысль о том, что языку как семиотической системе предшествовали такие средства хранения и передачи информации, как миф и ритуал. По мнению современных исследователей, ритуальное действие было первым семиотическим процессом, на основе которого формировались мифологические представления и язык. «Язык символических действий. предшествует словесному языку и служит базой для усвоения последнего», - пишет Вяч. Вс. Иванов (Иванов 1985: 351).

Ритуал как семиотическая система состоял в совершении в установленном порядке ряда символических действий. По мнению Н.Б.Мечковской, он содержал в себе «во-первых, ту или иную картину мира и, во-вторых, некоторую модель (стереотип, образец) поведения людей в особо значимых ситуациях». Смысл ритуала - в повторении, воспроизведении сложившейся у племени картины мира и представлений и должном поведении в критических ситуациях (Мечковская 1998: 54).

Ритуализации жизни первобытного человека во многом способствовали многочисленные источники различных простейших эмоций (например, страха и гнева). Ритуал должен был, с одной стороны, социализировать эти эмоции, подчинив их интересам нарождающегося человеческого общества, а с другой - в определенные моменты нивелировать их. Эти функции ритуала отразились в таких именах эмоций, как польск. /гу/ас/д "раздражение" и чешек. пекШ "беспокойство". Первое из них, заимствованное польским языком из латыни, исходно обозначало нарушение ритуала, что вызывало неминуемый гнев богов. Второе исходно могло обозначать чистоту, в том числе и в ритуальном смысле этого слова. Семантическая эволюция соответствующего корня в разных славянских языках шла в сторону этической и эстетической оценки состояния мира и человека, обладающего данным качеством (см. др.-русск. КЛЮДЬ "порядок, приличие, красота", русск. неуклюд "неудачник, глупый хвастун", неуклюжий "неловкий в физическом и нравственном смысле" чешек, klid "покой, спокойствие"), а также в сторону обозначения ритуального очищения и социализации «нечистого» и потому «беспокойного» члена общества (см. в.-лужицк. kludzic "делать кротким, спокойным").

Накапливая, консервируя и передавая информацию о складывающейся в коллективном сознании нарождающегося человеческого общества картине мира, ритуал формировал и новые, чисто человеческие эмоции. Так, в процессе обряда инициации (посвящения подростков в статусные члены социума), который нередко проводился путем испытания холодом, формировалось чувство стыда (см. русск. стыд, польск. wstyd, чешек, stud, которые этимологически связаны со словами стужа, застыть и несут идею холода), т.е. иррационального страха перед социумом за нарушение ритуала и налагаемых в его процессе табу. Иногда такой обряд проводился в форме изгнания от костра или из пещеры. Акт изгнания из социума закрепился в польск. hanba и чешек, hanba "позор", мотивированных глаголом *ganiti "гнать".

Погребальный обряд, проводившийся первоначально в форме трупосожжения с последующим захоронением праха в особых пещерах, а с появлением рукотворных жилищ и печей в них - под печью либо в специальных нишах, печурках, сформировал представления о печали (русск. печаль < печь, польск. zal, чешек, zal < *zar).

Поскольку погребальный ритуал - это коллективное действие, то печаль осмысливалась как в определенной степени коллективная эмоция, а также как специфическая форма контакта с умершим и потому не только тяжелое, но и светлое чувство.

Второй древнейшей семиотической системой стал миф. «Миф, -писал В.Н.Топоров, - это то состояние души, которое стучится в мир слова., не довольствуясь ритуалом» (Топоров 1988: 60). Под мифом обычно понимают исторически первую форму коллективного сознания народа, целостную картину мира, в которой элементы религиозного, практического, научного, художественного познания еще не различаются и не обособлены друг от друга. Миф объяснял, откуда возник мир и люди, почему происходят те или иные явления, наблюдаемые человеком.

Мифологическая картина мира, по словам Вяч. Вс. Иванова и В.Н.Топорова, была основана на многочисленных бинарных оппозициях: жизнь - смерть, мужской - женский, верх - низ, правый - левый, освоенный - неосвоенный, прямой - кривой, сакральный - мирской, свой - чужой, человеческий - звериный и под. (Иванов, Топоров 1965: 6). Большинство этих оппозиций восходит в конечном счете к оппозиции хаос - космос, связанной с мифом творения. Эти представления о хаосе отразились в именах эмоций с корнем *тС>1;- - (см. русск. смущение, смятение, муторный, мутный, смутный, польск. Бт^ек, ят^ек, чешек, ятъйек, гагтьйек).

На основе оппозиций правый - левый и прямой - кривой возникло противопоставление этических понятий правда - кривда, отразившее в мифологической картине мира представления о справедливости, закрепленной за обитаемым космосом, и несправедливости, характерной для хаоса. С возникновением монотеизма правда становится неотъемлемым атрибутом Бога, а кривда - неизбежным злом человеческого мира (см. пословицу Правда у Бога, а кривда на земле). Если в современном русском языке лексема кривда выступает как архаизм, то ее соответствия в польском и чешском языках являются одним из многочисленных обозначений понятия "обида", акцентируя внимание на несправедливости причиненной обиды.

На основе ритуала жертвоприношения возник миф о сотворении мира первосуществом из кусков собственного тела. Этот жестокий, лютый акт расчленения, разрубания тела каменным ножом или топором был одновременно и животворящим актом структурирования, организации обитаемого человеческого мира. На основе данных мифо-ритуальных практик возник древнейший эмоциональный концепт ^Шх^ь, обозначавший синкретическую, нерасчлененную эмоцию жестокости-жалости, имя которой восходит к и.-е. *1ёи- "камень". Этот синкретизм семантики слов, восходящих к корню * 1]и1:, до сих пор в той или иной степени ощущается во всех славянских языках.

В мифах творения хаос «загоняется» в подземный мир. Связанный с этим миром хтонический хаос (так же, как и вышедшие из этого мира сверхъестественные хтонические существа) становится источником иррационального страха. В языке концептуализируется безотчетный страх как следствие вселения в человека сверхъестественных хтонических существ - страхов (см. русск. Он не в силах бороться с собственными страхами, Страх овладел ею и под.).

Основополагающие пространственные концепты (например, черты, границы, линии, межи, рубежа, ограды) в мифах творения актуализируются и приобретают сакральный смысл как ритуально непреодолимые препятствия между своим и чужим, природой и культурой - в конечном счете между хаосом и космосом (ср. чешек, сага "черта, линия" и сагу "чары, волшебство, колдовство", сагоуа1 "чаровать, колдовать"). См. И^гек: 112.

Одновременно формируется такая мифологическая фигура, как трикстер, - демонически-комический дублер культурного героя, наделенный чертами плута, озорника (например, дублер Ромула Рем, попытавшийся перепрыгнуть через магическую черту, намечавшую границу будущего Рима, что равносильно нарушению, а значит, и разрушению границы и культурного локуса в целом). Двойственность, амбивалентность фигуры трикстера породила многочисленные имена эмоций (и соотносящиеся с ними названия действий, признаков и лиц) со значением гнева, имеющие синкретические, нерасчлененные позитивно-негативные ценностные характеристики (см. русск. ярость, безумие, безумство, шалить, шальной, шалопут, шалава, чешек, гмг/гау?, ОШетЫ, польск. 82а1ет1л\>о, зга1опу). Священное безумие, беспорядочное движение, ритуальное вредительство, развратность, одним словом, антиповедение - все это черты, присущие трикстеру. Позднее семантика этих корней эволюционировала от синкретического состояния священного безумия во время ритуальных действ к различным формам неестественного поведения, в том числе к гневу и сумасшествию.

Таким образом, смеховая фигура трикстера, балансируя на грани миров, актуализирует смех как маркер неразрушимости бинарной модели хаоса и космоса. Одновременно она является предтечей многочисленных литературных шутов и плутов - от евангельского блудного сына и средневековых героев Рабле до Швейка и Остапа Бендера.

Древнейшая оппозиция хаоса и космоса порождает и такой литературный прием, как гротеск, а также вызываемые им прямо противоположные эмоциональные состояния (страх и смех) и рефлексию по поводу границы. В языке данная оппозиция породила такую стилистическую фигуру, как оксюморон (см. горячий снег, живой труп, обыкновенное чудо).

Семантическим аналогом хаоса в традиционной культуре была пустота. Семантический компонент пустоты, имеющийся в русск. тоска, польск. Щзкпога, чешек, ste.sk (который возник вследствие этимологической связи этих слов с тощий и тщетный), отражает семиотику пустоты, возникающую в социуме вследствие смерти одного из его членов. Присутствующая в их значении сема "сжатие" (благодаря этимологическому родству данных лексем с тискать) маркирует и семантику иррационального страха, неизбежно возникавшего у социума в результате «прорыва» хтонической пустоты в «культурное пространство» вместе со смертью близкого человека.

В синтаксисе современного польского языка отражена эта связь двух миров, возникающая в результате тоски. Польск. Ц8кпо1а сочетается с предложно-падежной формой га + Т.п., в результате объект тоски предстает как расположенный за некой чертой, в ином мире.

Традиционная культура осуждает неумеренную тоску именно потому, что осмысливает ее как прорыв хтонического хаоса в обитаемый, человеческий мир. Предписывая вспоминать покойников только в строго определенные дни и в соответствии с определенными ритуалами, социум стремится с помощью обрядов, с одной стороны, защитить «культурное пространство» от чуждого мира мертвых, а с другой - установить гармонию взаимоотношений между этими мирами.

Складывавшаяся социальная организация первобытного общества и ритуалы, маркирующие переход его членов из одного социального статуса в другой, ритуализируют и сезонный процесс преодоления черты между «своим» культурным пространством и «чужим» диким полем. Воины и охотники, покидавшие весной общинные поселения, а затем осенью возвращавшиеся в культурное пространство, проходили определенные обряды, которые были призваны «перекодировать» их поведение.

Так, готовясь к переходу в «дикое поле», юноши в первобытном обществе проходили магическо-религиозные испытания, в процессе которых их нередко доводили до «боевого бешенства» с помощью наркотических средств. «Надевание шкуры хищника, - пишет польский этнограф А.Гейштор, - должно было изменять их психику, освобождая от человеческих норм поведения» (01еузг1;ог 1982: 230). Очевидно, что распространенные у славян верования в так называемых волколаков (волков-оборотней) связаны с данным обрядом. Члены подобных охотничье-воинских коллективов должны были осмысливать себя и регулировать свое поведение исходя из того, что они являются воплощением тотемного зверя.

В данных коллективах формировались и особые речевые практики, мужской обсценный код. Как отмечали в своих исследованиях Б.А.Успенский и В.Ю.Михайлин, эта особая ритуально-идентификационная знаковая система в современной культуре трансформировалась в мат. В своей знаменитой книге о Рабле М.М.Бахтин подчеркивал амбивалентность, двунаправленность слова в матерной речи: «.В смысловых и ценностных системах новых языков и новой картине мира эти выражения совершенно изолированы: это - обрывки какого-то чужого языка, на котором когда-то можно было что-то сказать, но на котором теперь можно только бессмысленно оскорбить. Однако было бы нелепостью и лицемерием отрицать, что какую-то степень обаяния. они еще продолжают сохранять.

В них как бы дремлет смутная память о былых карнавальных вольностях и карнавальной правде» (Бахтин 1990: 55). Параллельно с этими ритуальными практиками и ритуальной жестокостью формировалось, по-видимому, и представление о гневе как регуляторе социальных отношений.

Возвращение «псов» и «волков» в «культурное», «человеческое» пространство сопровождалось обрядами очищения, поскольку, по словам В.Ю.Михайлина, они по определению являются носителями хтонического начала, магически "мертвы" и как таковые попросту "не существуют". По словам исследователя, во время очистительных обрядов, например, в Спарте бывшие "волки" «претерпевали весьма болезненные испытания, заливая своей кровью жертвенник Афродиты» (Михайлин 2000: 353-354). Не в последнюю очередь данный обряд, по-видимому, способствовал психологическому и социальному «переключению кодов», когда синкретичная эмоция *Ци1о81ь должна была при переходе «культурное пространство» превратиться из жестокости в милосердие, жалость.

На фоне этих сезонных пересечений границы «культурного» и хтонического пространства убийство Ромулом Рема, по мнению В.Ю.Михайлина, может быть осмыслено как пресечение первым «собачье-волчьей» сезонности и причисление трикстера, маргинала Рема к лику героев (Михайлин 2001: 302).

С возникновением личного пространства (города, двора, дома) все внешнее по отношению к нему также осмысливается как хаос (ср. обычаи не разговаривать через порог с гостем; подавать еду во время колядования не через дверь, а через окно, оставаясь под защитой дома). «Чужой», связанный с силами хаоса, мог нанести вред даже взглядом, направленным из-за границ «культурного пространства». Под влиянием этой веры в «дурной глаз» понятие зависти вербализовалось в русском, польском и чешском языках в лексемах зависть / zawi.sc / мотивированных глаголами зрения. Кроме того, в польском языке сформировалось синкретическое, нерасчлененное понятие зависти-ревности, вербализовавшееся в лексеме гагскгойс.

Чешский писатель Милан Кундера в эссе 1984 года «Похищенный Запад, или Трагедия Центральной Европы» рассматривает восприятие России и русской судьбы польским писателем Казимежем Брандысом:

Казимеж Брандыс рассказывает поучительную историю о том, как один польский писатель встретил великую русскую поэтессу Анну Ахматову и стал жаловаться ей на свое тяжелое положение (его запретили печатать). Ахматова прервала его: "Вам грозит арест?". - Поляк ответил отрицательно. -"Вас выгоняют из Союза?" - "Нет". "Тогда о чем идет речь?" - искренне удивилась Ахматова.

Брандыс комментирует: "Таково утешение по-русски. По сравнению с русской судьбой ничто не должно казаться страшным. Происходит, однако, иначе. Русская судьба не вписана в наше сознание, она является для нас чем-то чужим, мы не чувствуем себя родственными ей или ответственными за нее. Она довлеет над нами, но не является нашим наследием. Я всегда это чувствовал в русской литературе. Я боялся ее. По сей день я боюсь некоторых рассказов Гоголя и всего Салтыкова-Щедрина. Я предпочел бы не знать их мира, не знать, что он существует"».

Объясняя такой образ России в сознании польского писателя, Кундера пишет:

Брандыс не отвергает искусства Гоголя, но его пугает мир, который это искусство вызывает: он очаровывает и притягивает нас, когда находится далеко, и отталкивает всей своей страшной чуждостью, когда окружает нас вблизи; у него другие (большие) размеры несчастья, другой образ пространства (такого огромного, что в нем исчезают целые народы), другой (медленный и терпеливый) ритм времени, другой способ смеяться, жить и умирать» (Kundera2: www).

Думается, что подобное восприятие России польским и чешским писателями лишь в некоторой степени обусловлено «исторической памятью» и тем негативным влиянием, которое оказала в XX веке Россия на судьбы их стран. Во многом этот образ России в ментальности писателей, позиционирующих свою принадлежность к культуре Запада, оказывается отголоском древнейшей оппозиции хаос - космос, которая в современном сознании трансформировалась в противопоставление Востока и Запада.

Как уже отмечалось, многими лингвистами, историками и культурологами был сделан вывод о приоритете индивидуума в культуре Запада и коллектива - в русской культуре. Думается, что результаты анализа эмоциональных концептов, предпринятого в настоящей диссертации, убедительно подтверждают доминанту личностного начала в проявлении рассмотренных негативных эмоций в чешской и польской лингвокультурах, как лингвокультурах западных, принадлежащих к группе Slavia Latina, и приоритет коллективного начала, определяющего проявления данных эмоций в русской лингвокультуре.

Так, выражение иррационального страха в русском языке грамматическими средствами (формой мн.ч. страхи) концептуализирует на грамматическом уровне представления об этом виде страха как результате вселения в душу человека злых духов (страхов). В результате в русской лингвокультуре иррациональный страх воспринимается как болезнь, выходящая за рамки нормального поведения. Одновременно в русской языковой картине мира больший удельный вес имеет страх перед социумом, выступающий как регулятор социальных отношений.

Напротив, польскому и чешскому языку свойственны большая употребительность и более богатый репертуар языковых средств со значением иррационального страха (см. польск. przestrach, przerazenie; чешек, úzkost, úlek). Одновременно в польской и чешской лингвокультурах более важным оказывается страх перед необъяснимыми, потусторонними явлениями. Именно на этом индивидуалистическом страхе зачастую концентрируется личность, оставляя на периферии социальные страхи.

В этом отношении весьма показательны результаты дискурсивного анализа концептов иррационального страха в романах М.Булгакова «Мастер и Маргарита» и Е.Сосновского «Апокриф Аглаи». Если в романе польского писателя акцентируется переживание иррационального страха центральными героями произведения и стремление провести границу между реальным и ирреальным, то в романе русского писателя главным становятся межличностные связи, отношения личности и общества, как вызывающие страх, так и помогающие его преодолеть. Таким образом, каждый из писателей акцентирует внимание на наиболее важном для соответствующей лингвокультуры аспекте концепта иррационального страха.

С этими различиями в проявлениях страха коррелируют особенности выражения эмоции гнева. В русской картине мира гнев, как и страх, оказывается средством регулирования социальных отношений: многие виды гнева имеют однозначно положительную ценностную характеристику (см. праведный гнев, ярость благородная). Параллельно для русской ментальности характерна положительная оценка различных проявлений авторитаризма, а также в определенных ситуациях и таких речевых практик, как мат. Различные формы агрессии (в том числе и с использованием обсценной лексики) в русской лингвокультуре позволяют поднять (по крайней мере, ситуативно) собственный социальный или психологический статус.

В польской и чешской картинах мира все конкретно-чувственные проявления гнева воспринимаются как аналог психического расстройства (см. польск. wsciektosc, szai, pasja, furia, чешек, zufivost, которые могут использоваться как для обозначения гнева, так и для описания психической болезни), а в польской лингвокультуре ни одна из эмоций гнева вообще не получает однозначно положительной характеристики. Одновременно в данных лингвокультурах гнев воспринимается как унижение личности.

Во всех трех сравниваемых лингвокультурах сформировалось представление о позоре как способе наказания взбунтовавшейся личности. Однако в русской картине мира позор (< зреть), т.е. публичное осуждение взбунтовавшейся личности путем всеобщего обозрения, воспринимается как ее понуждение к смирению и урегулированию своих отношений с коллективом. В польской и чешской картинах мира позор - это изгнание личности из общества (польск. капЬа, чешек. ЪапЪа "позор" < *ganiti "гнать").

В русской лингвокультуре эмоция печали, выражающая уныние в связи со смертью близкого человека, до сих пор воспринимается как эмоция в значительной степени коллективная (ср. невозможность использования лексемы печаль в дативных конструкциях типа *Мне печально). В польской и чешской лингвокультурах возникающие в аналогичных ситуациях эмоции БтШек и ¿а1 / га1 воспринимаются как более личностные, интимные или отчасти демонстративные.

Эмоция тоски в русской языковой картине мира на первый взгляд кажется очень личностной: причины, ее вызывающие, могут быть любыми, формы, в которых она может проявляться, - весьма многообразными (от депрессии и тихого запойного пьянства до бурных агрессивных проявлений). Между тем весьма примечательно, что тоска другого человека воспринимается окружающими как нечто извинительное даже в тех случаях, когда внешние проявления этой тоски грозят им серьезными неудобствами. Это, пожалуй, один из немногих случаев, когда общество в русской лингвокультуре относится к личности с пониманием и чуткостью. Следовательно, тоска в известной степени не разрывает, а, наоборот, укрепляет межличностные связи. С другой стороны, сама тоска на самом деле не столько личностное, сколько социальное чувство (это, в частности, отличает тоску от грусти). В самом деле, тоска по умершему или отсутствующему человеку - это стремление восстановить утраченные социальные связи. Безобъектная тоска (Мне тоскливо) на самом деле вызвана тем или иным разрывом с обществом (потерей работы, неудовлетворенностью карьерой, проблемами в семье, отсутствием цели в жизни). Даже в тех случаях, когда тоска вызвана потерей вещи (семейной реликвии, фотографии, подарка), то в конечном счете это тоже тоска по людям, с которыми человек был связан через эту вещь.

На этом фоне в чешской языковой картине мира тоска предстает как более личностное чувство. Это проявляется в многообразии лексических средств, обозначающих тоску (см. чешек, stesk, tíseñ, tesknota, touha), каждое из которых акцентирует внимание на том или ином аспекте переживания данной эмоции, а также в специфической синтагматике глагола styskat se, который является безличным, употребляется только в дативных конструкциях (типа Styska se mi ро tobe), маркирующих спонтанность наступления тоски.

Польская тоска на фоне русской и чешской лингвокультур занимает промежуточное положение. В отличие от чешского языка эмоция тоски передается в польском языке лишь одной лексемой tesknota. Однако более личностный характер тоски в польской лингвокультуре в отличие от русской проявляется в том, что польск. tesknota может сопровождаться различными видами направленной на себя агрессии, которая позволяет избавиться от тоски.

Обида в русской языковой картине мира двунаправлена: это и внутреннее переживание, и гневная апелляция к обидчику. Таким образом, русская языковая личность, пережив обиду, так или иначе нацелена на переоценку своих отношений в обществе. В польской и чешской языковых картинах мира эта эмоция «прорисована» очень тщательно. Обе лингвокультуры стремятся акцентировать различные аспекты обиды в соответствующих лексических парадигмах (см. польск. uraza, obraza, krzywda, ¿al, preterís]a\ чешек, urazka, krivda). При этом в чешской лингвокультуре акцент делается именно на том личностном ущербе, которое нанесла человеку обида. Польская лингвокультура занимает промежуточное положение, сближаясь с чешской переживанием личностного ущерба, несправедливости и жалости к себе, а с русской - агрессивной реакцией на обиду, выражаемой лексемой рге1ет;"а.

В сценарии ревности (< *гьуа "гнев") в русской языковой картине мира на первый план выходит гнев, который, выступая в качестве регулятора социальных отношений, гипотетически позволяет отомстить «разлучнику» и восстановить связи с объектом ревности. Для чешской языковой картины мира главное в ревности (чешек. тгИуоз1 < *2аг "жар") - страсть, сопровождаемая страданием, а для польской, где лексемой гагс1го5>с обозначается синкретическое, нерасчлененное чувство зависти-ревности, -зависть. Таким образом, русская эмоция ревности направлена на восстановление социальных связей, аналогичные эмоции в польской и чешской лингвокультурах замыкаются на личностных переживаниях.

В чешской лингвокультуре сформировался и вербализовался лингвоспецифичный концепт «ЫТ08Т», обозначающий жалость к себе вследствие несправедливости, обиды или зависти и мгновенную агрессивную реакцию, направленную на источник данной эмоции или вообще на постороннее лицо. Хотя в польской и русской лингвокультурах данный концепт не вербализовался, он может существовать в русской и польской ментальности в виде культурного сценария. Типичный сценарий снятия литости - прямая или провокативная агрессия. Однако в русской лингвокультуре выработался еще один сценарий. Русский путь избавления от литости заключается не в том, чтобы сделать другого человека таким же несчастным, а в том, чтобы сострадать тому, кто так же или еще более несчастен. Таким образом, русская литостъ направлена не столько на то, чтобы самоутвердиться, сколько на гармонизацию отношений с обществом.

В сравниваемых лингвокультурах фрагмент языковой картины мира, связанный с эмоциями, складывался и под влиянием исторической судьбы народов. В проанализированном материале в этом отношении особенно показательны два эмоциональных концепта в чешской лингвокультуре. Это уже упоминавшийся концепт «LiTOST», сложившийся и вербализовавшийся в чешской лингвокультуре в силу того, что история Чехии была бесконечной историей сопротивления тем, кто сильнее, неминуемо приводя к поражениям - то есть, по Кундере, историей литости.

Другой эмоциональный концепт, на возникновение которого оказала

Г V V влияние история чешского народа, - это концепт «ZAST». Обозначая чувство враждебности, которое рождается из подавленной и потому бессильной злобы, она передает своеобразный отложенный гнев, затаенную ненависть. Как правило, это происходит, когда человек, испытывающий злобу, не может излить ее на объект (который обычно сильнее его или удален от него). Данный концепт сформировался, по-видимому, в результате потери независимости и угнетенного положения чехов на протяжении веков.

На русскую идеологию огромное влияние оказало православие. Весьма показательна оценка этого влияния с точки зрения идеологии Запада, которую приводит в одном из своих интервью писательница Светлана Алексиевич: «На Западе я слышала такое мнение: мол, ваши проблемы - в ортодоксальности вашей православной церкви. Для нас как бы неважно земное, у нас нет дома, нам подавай Вселенную. Возьмите русскую философию. Там только о жизни Духа. Совершенно унижена плоть, унижено все материальное. Это, по-моему, опасно для человека. Жизнь человека сразу обесценивается. И человек говорит: „Если я буду жить там, то мне совсем недорого все здесь"» (цит. по: Тер-Минасова 2000: 209).

Оставляя в стороне оценочный аспект этого суждения, следует отметить, что православное сознание как раз и пытается гармонизировать отношения между духовным и материальным с помощью такой категории, как совесть. В статье «Русская языковая картина мира и православное сознание» Е.В.Петрухина подчеркивает: «Внутренняя форма слова совесть (со-вестъ) толкуется как "общее, совместное знание о нравственном законе, Добре, Боге"» (Петрухина: www). Русский фрагмент языковой картины мира, построенный по тернарной модели, представляет совесть как нечто идущее от Бога и потому внешнее по отношению к человеку, его душе и телу (см. русск. Ему совестно, где угрызения совести предстают навязанными свыше, а также пословицу Глаза - мера, душа - вера, совесть - порука).

Соответствующие фрагменты польской и чешской картин мира построены по бинарной модели. Совесть находится в самом человеке: в чешской языковой картине мира - в его сознании (см. выражение яуёс1от1 а vëdomí), в польской - в душе (см. пословицу Со око с"ш1и, /о Битгете йшгу). Совесть в этих картинах мира подвижна (см. определение А.Брюкнера: «яитгете - о6. sq \ ттес "тшетас 1ак 1 з1ак"»), ею можно управлять (см. чешек, fídit Буут svëdomm).

Намечая возможные перспективы проведенного исследования эмоциональных картин мира в русском, польском и чешском языках, хотелось бы отметить, что они видятся прежде всего в сопоставительном изучении эмоциональных картин мира в славянских языках, принадлежащих ко всем трем группам. Особый интерес представляет рассмотрение концептуализации эмоций в южнославянских языках, оказавшихся под культурным влиянием православия, католицизма, ислама. Кроме того, представляет интерес более глубокое изучение типичных метафорических моделей, используемых в разных славянских языках для обозначения эмоций, и возможная разработка типологии соответствующих лингвокультур.

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук Стефанский, Евгений Евгеньевич, 2009 год

1. Агранович, С.З., Рассовская Л.П. Историзм Пушкина и поэтика фольклора / С.З. Агранович, Л.П. Рассовская. Куйбышев: Изд-во Саратовского университета, Куйбышевский филиал, 1989. - 192 с.

2. Агранович, С.З. Миф, фольклор, история в трагедии «Борис Годунов» и в прозе Пушкина / С.З. Агранович, Л.П. Рассовская. Самара: Изд-во «Самарский университет», 1992. - 216 с.

3. Агранович, С.З. Гармония цель - гармония: Художественное сознание в зеркале притчи / С.З. Агранович, И.В. Саморукова - М: Международн. ин-т семьи и собственности, 1997. - 135 с.

4. Агранович, С.З. Двойничество / С.З. Агранович, И.В. Саморукова -Самара: Самар. ун-т, 2001. 135 с.

5. Агранович, С.З. Миф в слове: продолжение жизни / С.З. Агранович, Е.Е. Стефанский Самара: Изд-во СаГА, 2003. - 168 с.

6. Агранович, С.З. Homo amphibolos / Человек двусмысленный: Археология сознания / С.З. Агранович, C.B. Березин. Самара: ИД «Бахрах - М», 2005. -344 с.

7. Агрессия в языке и речи: Сб. научных статей / Сост. и отв. ред. И.А.Шаронов. М.: РГГУ, 2004. - 288 с. (Агрессия в языке и речи)1

8. Алефиренко, Н.Ф. Поэтическая энергия слова. Синергетика языка, сознания и культуры / Н.Ф. Алефиренко. М.: Academia, 2002. - 394 с.

9. Алефиренко, Н.Ф. Проблемы вербализации концепта: Теоретическое исследование / Н.Ф. Алефиренко. Волгоград: Перемена, 2003. - 96 с.

10. Алефиренко, Н.Ф Язык, познание и культура: когнитивно-семиологическая синергетика слова: монография / Н.Ф. Алефиренко. -Волгоград: Перемена, 2006. 228 с.

12. Аллахвердиева, Л.Г. Эмоциальный концепт «страх» и его объективация в художественном тексте / Л.Г. Аллахвердиева Электронный ресурс. Режим доступа:http://pn.pglu.ru/index.php?module=subiects&func=printpage&pageid=296&scop e=page

13. Антология концептов / Под ред. В.И.Карасика, И.А.Стернина. М.: Гнозис, 2007.-512 с.

14. Антонова, И.А. Материалы к парадигме эмоционального состояния / отношения / И.А. Антонова // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: Диалог-МГУ, 1999. Вып. 7. С. 57-70.

15. Антонова, Л.Е., К проблеме семантической интерпретации и категоризации эмоций (на примерах дискомфортных состояний стыда и сомнения) / Л.Е. Антонова, И.Г. Никольская // Вестник МАПРЯЛ 2007, № 54 С. 32-39.

16. Апресян, В.Ю. Метафора в семантическом представлении эмоций / В.Ю. Апресян, Ю.Д. Апресян // Апресян Ю.Д. Избранные труды. В 2-х тт. Т. II. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995. С. 453-465.

17. Апресян, Ю. Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания / Ю.Д. Апресян // Апресян Ю.Д. Избранные труды. В 2-х тт. Т. II. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995. С. 348-388.

18. Арутюнова, Н.Д. Предложение и его смысл / Н.Д.Арутюнова. М.: Наука, 1976.-383 с.

19. Арутюнова, Н.Д. О стыде и совести / Н.Д. Арутюнова // Логический анализ языка: Языки этики. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 54-78.

20. Арутюнова, Н.Д. О стыде и стуже / Н.Д. Арутюнова // Вопросы языкознания, 1997, № 2. С. 59-70.

21. Бабаева, Е.В. Концептологические характеристики социальных норм в немецкой и русской лингвокультурах: Монография / Е.В. Бабаева. -Волгоград: Перемена, 2003. 171 с.

22. Багдасарова, H.A. Эмоциональный опыт в контексте разных культур / H.A. Багдасарова Электронный ресурс. Режим доступа: http://courier.com.ru/homo/ho0505bagdasarova.htm

23. Базылев, В.Н. Феноменология эмоций: гнев / В.Н.Базылев // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: Диалог-МГУ, 1999. Вып. 7. С. 7184.

24. Базылев, В.Н. Когнитивная структура эмоций: русско-японские параллели / В.Н. Базылев // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: Диалог-МГУ, 2000. Вып. 11. С. 9-19.

25. Байбурин, А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян А.К. Байбурин. 2-е изд., испр. - М.: Языки славянской культуры, 2005. -224 с.

26. Байбурин, А.К. Тоска и страх в контексте похоронной обрядности (к ритуально-мифологическому подтексту одного сюжета) / А.К.Байбурин // Труды факультета этнологии. СПб., 2001. Вып. 1. С. 96 115.

27. Бартминьский, Е. Языковой образ мира: очерки по этнолингвистике / Е. Бартминьский. М.: «Индрик», 2005. - 528 с.

28. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. 2-е изд. - М.: Художественная литература, 1990. - 543 с.

29. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин. М.: Искусство, 1979. - 423 с.

30. Бернштейн, С.Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков / С.Б. Бернштейн. М.: Изд-во АН СССР, 1961 - 350 с.

31. Бернштейн, С.Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков: Чередования. Именные основы / С.Б. Бернштейн М.: Наука, 1974. - 378 с.

32. Богданова, Л.И. Эмоциональные концепты и их роль при описании глаголов с позиции «активной» грамматики / Л.И. Богданова // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: Филология, 1998. Вып. 3. С. 3643.

33. Бородкина, Г. С. Концепты "ANGST" и "FREUDE" в семантическом пространстве языка (на материале немецкого языка и его австрийского варианта) / Г.С. Бородкина // Вестник ВГУ, Серия «Лингвистика и межкультурная коммуникация», 2004, № 1. С. 128-130.

34. Брагина, Н.Г. Память в языке и культур / Н.Г. Брагина. М.: Языки славянских культур, 2007. - 520 с.

35. Будянская, О.О. Сопоставление средств описания эмоций в английском и русском языках (на примере страха) / О.О. Будянская, Е.Ю. Мягкова Электронный ресурс. Режим доступа:http://tpl 1999.narod.ru/WEBLSE2002/BUDMYAGKOVALSE2002.HTM

36. Булыгина, Т.В., Грамматика позора / Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев // Логический анализ языка: Языки этики. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 216-234.

37. Булыгина, Т.В. Перемещение в пространстве как метафора эмоций / Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев // Логический анализ языка. Языки пространств. М. : Языки русской культуры, 2000. С. 277-288.

38. Бутенко, Е. Ю. Концептуализация понятия «страх» в немецкой и русской лингвокультурах: АКД / Е.Ю. Бутенко. Тверь: ТГУ, 2006. - 16 с.

39. Бычкова, Т.А. Репрезентация концепта «СТРАХ» в текстах произведений Михаила Зощенко / Т.А. Бычкова Электронный ресурс. Режим доступа: //http://www.ksu.ru/fl 0/bibl/resource/articles.php?id=6&num=l 4000000

40. Валханова, М. Експресивна лексика за изразяване на негативни емоции в словашки и в български език проблеми на еквивалентността / М. Валханова // Wyrazanie emocji. Lodz: Wyd-wo un-tu Lodzkiego, 2006. S. 573-580.

41. Вежбицкая, А. Русский язык / А. Вежбицкая // Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М.: Русские словари, 1996. С. 33-88.

42. Вежбицкая, А. Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики / А. Вежбицкая. М.: Языки славянской культуры, 2001. - 272 с.

43. Вежбицкая, А. Русские культурные скрипты и их отражение в языке / А.Вежбицкая // Зализняк Анна А, Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира: Сб. ст. М.: Языки славянской культуры, 2005. С. 467-499.

44. Воденичаров, П. Емоции и стилове в автобиографичното представя / П. Воденичаров // Wyrazanie emocji. Lódz: Wyd-wo un-tu Lodzkiego, 2006. S. 581590.

45. Водяха, А.А. Эмоциональная картина мира: реализация эмоционального кода / А.А. Водяха // Acta lingüistica Vol. 1 (2007), Р. 25 32.

46. Волостных, И.А. Эмоциональные концепты «страх» и «печаль» в русской и французской языковых картинах мира (лингвокультурологический аспект): АКД / И.А. Волостных. Краснодар: КГУ, 2007. - 19 с.

47. Воркачев, С.Г. Зависть и ревность: К семантическому представлению моральных чувств в естественном языке / С.Г. Воркачев // Известия ОЛЯ. 1998. Т. 57. №3.

48. Воркачев, С. Г. Концепт счастья: понятийный и образный компоненты / С.Г. Воркачев // Известия РАН. Серия лит-ры и языка, 2001. Т. 60, № 6. С. 47-58.

49. Воркачев, С. Г. Концепт счастья в русском языковом сознании: опыт лингвокультурологического анализа / С.Г. Воркачев. Краснодар: КГУ, 2002. - 142 с.

50. Воркачев, С. Г. Сопоставительная этносемантика телеономных концептов «любовь» и «счастье» (русско-английские параллели): Монография / С.Г. Воркачев. Волгоград: Перемена, 2003. - 164 с.

51. Воркачев, С.Г. Счастье как лингвокультурный концепт / С.Г. Воркачев. -М.: Гнозис, 2004.-236 с.

52. Воркачев, С.Г. Любовь как лингвокультурный концепт / С.Г. Воркачев. -М.: Гнозис, 2007.-284 с.

53. Воробьева, И.А. Психосемантический анализ переживания тоски: АКД / И.А. Воробьева. Хабаровск: ДВГУПС, 2006. - 25 с.

54. Гачев, Г. Национальные образы мира / Г.Гачев. М.: Советский писатель, 1988. - 448 с.

55. Гвоздева, A.A. Языковая картина мира: лингвокультурологические и тендерные особенности / A.A. Гвоздева: АКД. Краснодар: 2004. - 16 с.

56. Голованивская, М.К. Французский менталитет с точки зрения носителя русского языка / М.К. Голованивская. М.: Диалог МГУ, 1997. - 280 с.

57. Горелов, И.Н. Основы психолингвистики / И.Н.Горелов, К.Ф.Седов. -М.: Лабиринт, 1997. 224 с.

58. Греймас, А.Ж., Фонтаний, Ж. Семиотика страстей. От состояния вещей к состоянию души: Пер с фр. / Предисл. Зильберберга. М.: Изд-во ЛКИ, 2007. -336 с.

59. Гудков, Д.Б. Межкультурная коммуникация: проблемы обучения / Д.Б.Гудков. М.: Изд-во МГУ, 2000. - 120 с.

60. Гудков, Д.Б. Телесный код русской культуры: материалы к словарю / Д.Б.Гудков, М.Л.Ковшова. М.: Гнозис, 2007. - 288 с.

62. Данилов, С.Ю. Речевой жанр проработки в тоталитарной культуре: АКД / Данилов. Екатеринбург: УрГУ, 2001. - 16 с.

63. Дженкова, Е.А. Концепты «стыд» и «вина» в русской и немецкой лингвокультурах: АКД / Е.А. Дженкова. Волгоград: ВГПУ, 2005. - 13 с.

64. Димитрова, Е.В. Языковые средства трансляции эмотивных смыслов русского концепта «тоска» во французскую лингвокультуру: АКД / Е.В. Димитрова. Волгоград: ВГПУ, 2001. - 16 с.

65. Дунина, О.Д. Этимологический анализ лексем семантического поля «эмоции» в английском и русском языках / О.Д. Дунина // Вестник МГОУ. Серия «Лингвистика». № 1. 2007. М.: Изд-во МГОУ. С. 255-263.

66. Залевская, A.A. Психолингвистический подход к проблеме концепта / A.A. Залевская // Методологические проблемы лингвистики. Воронеж: ВГУ, 2001.-С. 36-44

67. Зализняк, Анна А. Заметки о метафоре / Анна А. Зализняк // Слово в тексте и словаре. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 82 90.

68. Зализняк, Анна А. Многозначность в языке и способы ее представления / Анна А. Зализняк. М.: Языки славянских культур, 2006. - 672 с.

69. Зализняк, Анна А. Языковая картина мира / Анна А. Зализняк Электронный ресурс. Режим доступа:http://www.krugosvet.ru/articles/77/1007724/print.htm

70. Зализняк, Анна А. Ключевые идеи русской языковой картины мира: Сб. ст. / Анна А. Зализняк, И.Б. Левонтина, А.Д. Шмелев. М.: Языки славянской культуры, 2005. - 544 с.

71. Заяц, И.Г. Особенности вербализации эмоционального концепта «горе» в средневерхненемецкий период / И.Г. Заяц Электронный ресурс. Режим доступа: http://zhurnal.ape.relarn.ru/articles/2006/101 .pdf

72. Иванов, Вяч. Вс. Славянские языковые моделирующие системы / Вяч. Вс. Иванов, В.Н. Топоров. М.: Наука, 1965. - 246 с.

73. Иванов, Вяч. Вс. Реконструкция индоевропейских слов и текстов, отражающих культ волка / Вяч. Вс. Иванов // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т.34, № 5, 1975, С. 399-408.

74. Иванов, Вяч. Вс. О языке древнего славянского права / Вяч. Вс. Иванов, В.Н. Топоров // Славянское языкознание. VIII Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. М., 1978. С. 221-240.

75. Иванов, Вяч. Вс. Примечания / Вяч. Вс. Иванов // Леви-Стросс К. Структурная антропология. М.: Наука, 1985. С. 340-364.

76. Иванчик, А.И. Воины-псы. Мужские союзы и скифские вторжения в Переднюю Азию / А.И. Иванчик // Советская этнография, 1988, № 5, С. 3545.

77. Изард, К.Э. Психология эмоций / К.Э. Изард. СПб.: Питер, 2006. - 464с.

78. Ильин, Е.П. Эмоции и чувства / Е.П. Ильин. СПб: Питер, 2001. - 752 с.

79. Ионова, C.B. Лингвистика эмоций: основные проблемы, результаты и перспективы / C.B. Ионова // Язык и эмоции: личностные смыслы и доминанты в речевой деятельности. Сб. науч. трудов / ВГПУ. Волгоград: Изд-во ЦОП «Центр», 2004. С. 4-24.

80. Иорданская, Л.Н. Попытка лексикографического толкования группы русских слов со значением чувства / Л.Н. Иорданская // Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 13, М., 1970. С. 3-25.

81. Иткин, В. Ежи Сосновский: «Книга должна быть умной, но не занудной!» / В. Иткин // Книжная Витрина, 2004, № 12. С. 2-3.

82. Калакуцкая, Е.Л. Лексико-семантическая тема «уныние меланхолия -задумчивость - забвение» в русском языке и культуре второй половины XVIII века / Е.Л. Калакуцкая // Логический анализ языка. Избранное 19881995. М.: Индрик, 2003. С. 350-357.

83. Калимуллина, Л.А. Семантическое поле эмотивности в русском языке: синхронный и диахронический аспекты (с привлечением материала славянских языков): АДД / Л.А. Калимуллина. Уфа: БГУ, 2006. - 41 с.

84. Каменькова, Ю.А. Глагольная метафора в процессе языковой объективации мира эмоций и чувств (на материале литературного чешского языка): АКД. / Ю.А. Каменькова. М.: МГУ, 2007. -23 с.

85. Каменькова, Ю.А. Глагольная метафора в процессе языковой объективации мира эмоций и чувств (на материале литературного чешского языка) // Славянский вестник. Вып. 2. М.: МАКС Пресс, 2004. С. 145 157.

86. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс / В.И. Карасик Волгоград: Перемена, 2002. - 477 с.

87. Карасик, В.И. Лингвокультурный концепт как единица исследования / В.И.Карасик, Г.Г.Слышкин // Методологические проблемы лингвистики. -Воронеж: ВГУ, 2001. С. 75-80.

88. Карасик, В.И. Концепты-регулятивы / В.И. Карасик // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: МАКС Пресс, 2005. Вып. 30. С. 95-108.

89. Карасик, В.И. Лингвокультурологический типаж «английский чудак» / В.И. Карасик, Е.А. Ярмахова. М.: Гнозис, 2006. - 240 с.

90. Карасик, В.И. Языковые ключи /В.И. Карасик. Волгоград: Парадигма, 2007. - 520 с.

91. Карасик, В.И. Лингвокультурные концепты и скрипты / В.И. Карасик // Русистика и современность. Том 1. Материалы X международной научно-практической конференции. СПб.: Издательский дом «МИРС», 2008. С. 36-42.

92. Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность / Ю.Н. Караулов. -Изд. 2-е, стереотипн. М.: Едиториал УРСС, 2002. - 264 с.

93. Кириллова, H.B. Концептуализация эмоции страха в разноструктурных языках (на материале русского, английского и чувашского языков): АКД / Н.В. Кириллова. Чебоксары: ЧТУ, 2007. - 30 с.

94. Кичин, В. Два часа в канализационном люке / В.Кичин // Российская газета. 2004, 25 сентября.

95. Клобуков, П.Е. Метафора как концептуальная модель формирования языка эмоций / П.Е. Клобуков // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: Филология, 1997. Вып. 2. С. 41-47.

96. Клобуков, П.Е. Эмоции, сознание, культура (особенности отражения эмоций в языке) / П.Е. Клобуков // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: Филология, 1998. Вып. 4. С. 110-123.

97. Клобукова, Л.П. Феномен языковой личности в свете лингводидактики / Л.П. Клобукова // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: Филология, 1997. Вып. 1. С. 25-31.

98. Клочко, Н. Ценностные оппозиции в фокусе эмоций (на материале современных славянских политических дискурсов) / Н. Клочко Электронный ресурс. Режим доступа: http://filologija.vukhf.lt/2-7/klochko.htm

99. Коваль, O.A. Понятие и культурный концепт в лингвистике / O.A. Коваль // Вестник МГОУ. Серия «Лингвистика». № 1. 2007. М.: Изд-во МГОУ. С. 39-44.

100. Колесов, В.В. Древняя Русь: наследие в слове. В 5 кн. Кн.1: Мир человека/ В.В. Колесов. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2000. -326 с.

101. Колесов, В.В. Древняя Русь: наследие в слове. В 5 кн. Кн. 3: Бытие и быт / В.В. Колесов. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2004. - 400 с.

102. Колесов, В.В. Русская ментальность в языке и тексте / В.В. Колесов. -СПб.: Петербургское Востоковедение, 2006. 624 с.

103. Колпагцикова, Ф.К. Русская вербализация эмоциональных состояний на фоне англо-американской (коммуникативно-ситуативный,лингвокогнитивный и социокультурный аспекты): АКД / Ф.К. Колпащикова. Новосибирск 2007. - 28 с.

104. Колшанский, Г.В. Объективная картина мира в познании и языке / Г.В. Колшанский. М.: Наука, 1990. - 108 с.

105. Корнилов, O.A. Языковые картины мира как производные национальных менталитетов / O.A. Корнилов. М.: МГУ, 1999. - 342 с.

106. Красавский, H.A. Эмоциональные концепты в немецкой и русской лингвокультурах / H.A. Красавский. Волгоград: Перемена, 2001. - 495 с.

107. Красных, В.В. Когнитивная база vs культурное пространство в аспекте изучения языковой личности (к вопросу о русской концептосфере) / В.В. Красных // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: Филология, 1997. Вып. 1. С. 128-144.

108. Красных, В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология: Курс лекций / В.В. Красных. М.: ИТДГК «Гнозис», 2002. - 284 с.

109. Красных, В.В. Свой среди чужих. Миф или реальность? /В.В. Красных. -М.: Гнозис, 2003.-375 с.

110. Крылов, Ю.В. Эмотивный концепт «злость» в русской языковой картине мира: идентификация и разграничение ментальных и языковых структур: АКД / Ю.В. Крылов. Новосибирск: НГПУ, 2007. - 22 с.

111. Кузнецов, П. Эмиграция, изгнание, Кундера и Достоевский / П. Кузнецов Электронный ресурс. Режим доступа:http://www.zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput:=2006/9/losev.htm

112. Лакофф, Дж. Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении / Дж. Лакофф. М.: Языки славянской культуры. -2004. - 792 с.

113. Ларин, Б.А. Из славяно-балтийских лексикологических представлений / Б.А. Ларин // Вестник ЛГУ. 1958. №14. С.150-158.

114. Ларина, Т.В. Выражение эмоций в английской и русской коммуникативных культурах / Т.В. Ларина // Язык и эмоции: личностные смыслы и доминанты в речевой деятельности. Сб. науч. трудов / ВГПУ. Волгоград: Изд-во ЦОП «Центр», 2004. С. 36-46.

115. Ларионова, A.C. Речевая агрессия как вид эмоционального реагирования / A.C. Ларионова // Вестник МГОУ. Серия «Лингвистика». № 1. 2007. М.: Изд-во МГОУ. 45-49.

116. Лассан, Э. Еще раз о зависти: общечеловеческой и русской / Э. Лассан // Respectas Philologicus, 2005, № 8 (13) С. 184-199.

117. Лассан, Э. О некоторых русских концептах сквозь призму оси координат // Э. Лассан // Un от, un simbol: In honorem magistri Ivan Evseev. Bucure§ti: Editara С R L R, 2007. P. 342 - 346.

118. Левитов, Н.Д. Фрустрация как один из видов психических состояний / Н.Д. Левитов Электронный ресурс. Режим доступа: http://flogiston.ru/library/frustration

119. Левкиевская, Е.Е. Агрессия как форма защитной магии в славянской традиционной культуре / Е.Е. Левкиевская // Агрессия в языке и речи: Сб. научных статей. М.: РГГУ, 2004. - 81-105.

120. Лесскис, Г. Последний роман Булгакова / Г. Лесскис // Булгаков М.А. Собр. соч. В 5-ти тт. Т.5. Мастер и Маргарита. Письма. М.: Художественная литература, 1990. С. 607 664.

121. Липатов, A.B. Государственная система и национальная ментальность (Русско-польская альтернатива) / A.B. Липатов // Dusza polska i rosyjska: spojrzenie wspólczesne / Pod red. A. de Lazari i Romana Bäckera. Lodz: Ibidem, 2003.-S. 81-88.

122. Лишаев, C.A. Эстетика Другого / С.А. Лишаев. Самара: Изд-во СаГА, 2000.-366 с.

123. Лотман, Ю.М. О семиотике понятий "стыд" и "страх" в механизме культуры // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб.: Искусство, 2000. С. 664-666.

124. Маркина, М.В. Лингвокультурологическая специфика эмоционального концепта «гнев» в русской и английской языковых картинах мира: АКД / М.В. Маркина. Тамбов, 2003. - 16 с.

125. Маслова, А.Ю. Языковые способы выражения эмоций (на материале русского и сербского языков) /А.Ю. Маслова. // Зборник матице српске за славистику, Кн>. 65-66. Нови Сад 2004. С. 101-120.

126. Маслова, В.А. Лингвокультурология / В.А. Маслова. М.: Академия, 2001.-208 с.

127. Маслова, В.А. Когнитивная лингвистика / В.А. Маслова. Минск: ТетраСистемс, 2004. - 256 с.

128. Маслова, В.А. Homo lingualis в культуре: Монография / В.А. Маслова. -М.: Гнозис, 2007.-320 с.

129. Мелетинский, Е.М. Поэтика мифа / Е.М. Мелетинский. М.: Наука, 1976.-408 с.

130. Мелетинский, Е.М. О литературных архетипах / Е.М. Мелетинский. -М., 1994.- 133 с.

131. Менглинова, Л. Б. Гротеск в романе «Мастер и Маргарита» / Л.Б. Менглинова // Творчество Михаила Булгакова: Сб. статей. Томск, 1991. С. 49 -78.

132. Мечковская, Н.Б. Язык и религия / Н.Б. Мечковская. М.: Агентство «ФАИР», 1998.-352 с.

133. Мечковская, Н.Б. Семиотика: Язык, Природа, Культура: Курс лекций / Н.Б. Мечковская. М.: Издательский центр «Академия», 2004. - 432 с.

134. Михайлин, В.Ю. Русский мат как мужской обсценный код: проблема происхождения и эволюция статуса / В.Ю. Михайлин // Новое литературное обозрение № 43 (2000). С. 347 393.

135. Михайлин, В.Ю. Между волком и собакой: Героический дискурс в раннесредневековой и советской культурных традициях / В.Ю. Михайлин // Новое литературное обозрение № 47 (2001). С. 278 - 320.

136. Мягкова, Е.Ю. Эмоциональный компонент значения слова / Е.Ю. Мягкова. Курск: Изд-во Курск, гос. пед. ун-та, 2000 (а). - 110 с.

137. Мягкова, Е.Ю. Проблемы и перспективы исследования эмоционального значения / Е.Ю. Мягкова // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: Диалог-МГУ, 2000(6). Вып. 11. С. 20-23.

138. Никишина, И.Я. Понятие концепта «гнев» в современном английском языке / И.Я. Никишина // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: МАКС Пресс, 2003. Вып. 23. С. 33-37.

139. Опарина, С.И. Страх как лингво-психологическая составляющая языковой картины мира / С.И. Опарина // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: МАКС Пресс, 2004. Вып. 27. С. 26-35.

140. Павлючко, И.П. Эмотивный и когнитивный аспекты творческой языковой личности / И.П. Павлючко // Язык и эмоции: личностные смыслы и доминанты в речевой деятельности. Сб. науч. трудов / ВГПУ. Волгоград: Изд-во ЦОП «Центр», 2004. С. 205-215.

141. Пеньковский, А.Б. Радость и удовольствие в представлении русского языка / А.Б. Пеньковский // Логический анализ языка. Избранное 1988-1995. М.: Индрик, 2003. С. 375-383.

142. Перфильева, С. Ю. Исследование словарных дефиниций слов названий эмоций / С.Ю. Перфильева // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. -М.: Филология, 1998. - Вып. 5. - С. 116-124.

143. Перфильева, С.Ю. Употребление слов-эмономов в тексте. Попытка интерпретации эксперимента / С.Ю. Перфильева // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: Диалог-МГУ, 2000. Вып. 11. С. 24-29.

144. Петлева, И.П. Этимологические заметки по славянской лексике. XVII / И.П. Петлева// Этимология 1988-1990: Сб. статей. -М.: Наука, 1972.

145. Петрухин, В.Я. Из древнейшей истории русского права. Игорь старый -князь-«волк» / В.Я. Петрухин // Philologia slavica. M.: Наука, 1993. С. 125133.

146. Петрухин, В.Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия / В.Я. Петрухин // Из истории русской культуры. В 2 тт. T. I. (Древняя Русь). М.: Языки русской культуры, 2000. С. 13 412.

147. Петрухина, Е.В. Аспектуальные категории глагола в русском языке в сопоставлении с чешским, словацким, польским и болгарским языками. / Е.В. Петрухина. М., Изд-во МГУ, 2000. - 256 с.

148. Петрухина!, Е.В. Русская языковая картина мира и православное сознание / Е.В. Петрухина Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.portal-slovo.ru/rus/philology/russian/585/l 1677/

149. Петрушкин, А.И. Неизвестный Хемингуэй / А.И. Петрушкин, С.З. Агранович. Самара: Самарский Дом печати, 1997. - 224 с.

150. Пивоев, В.М. Мифологическое сознание как способ освоения мира / В.М. Пивоев. Петрозаводск: Карелия, 1991. - 111 с.

151. Пименова, M.B. Этногерменевтика языковой наивной картины внутреннего мира человека / М.В.Пименова. Кемерово: Кузбассвузиздат; Landau: Verlag Empirische Padagogik, 1999. (Серия "Этнориторика и этногерменевтика". Вып.5). - 262с.

152. Пименова, М.В. Душа и дух: особенности концептуализации / М.В. Пименова. Кемерово: ИПК «Графика», 2004. - 386 с.

153. Пименова, М.В. Концепт сердце: Образ. Понятие. Символ: монография / М.В. Пименова. Кемерово: КемГУ, 2007. - 500 с.

154. Пименова, М.В. Концептуализация внутреннего мира человека посредством тендерных признаков / М.В. Пименова. Электронный ресурс. Режим доступа: http://sofik-rgi.narod.ru/avtori/konferencia/pimenova.htm

155. Плас, П. Неколико аспеката симболике Bynjnx уста у српским обича.има и верован>има / П.Плас Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.rastko.org.vu/antropologiia/pplas-vuciausta c.html

156. Погосова, К. О. Концепты эмоций в английской и русской языковых картинах мира: АКД / К.О. Погосова. Владикавказ 2007. - 24 с.

157. Погосова, К.О. Картина мира и ее виды / К.О. Погосова Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.viuonline.ru/science/publ/bulletenl7/page40.html

158. Покровская, Я.А. Отражение в языке агрессивных состояний человека (на материале англо- и русскоязычных художественных текстов): АКД / Я.А. Покровская. Волгоград: ВГПУ, 1998. - 16 с.

159. Попова, З.Д. Очерки по когнитивной лингвистике / З.Д. Попова, И.А. Стернин. Изд. 2-е, стереотипн. - Воронеж: ВГУ, 2002. - 192 с.

160. Попова, З.Д. Язык и национальная картина мира / З.Д. Попова, И.А. Стернин.- Воронеж: ВГУ, 2003. 60 с.

161. Попова, З.Д. Семантико-когнитивный анализ языка: монография / З.Д.Попова, И.А. Стернин. Воронеж: Истоки, 2006. - 226 с.

162. Потебня, A.A. Символ и миф в народной культуре / A.A. Потебня. М.: Лабиринт, 2000. - 480 с.

163. Потсар, А. Стиль Ельцин / А.Потсар Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.politcensura.ru/filologicheskiikruzhok/stilelcin

164. Прохоров, Ю.Е. Действительность. Текст. Дискурс: Учебное пособие / Ю.Е.Прохоров. М.: Флинта: Наука, 2004. - 224 с.

165. Прохоров, Ю.Е. К проблеме «концепта» и «концептосферы» / Ю.Е.Прохоров // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: МАКС Пресс, 2005. Вып. 30. С. 74 94.

166. Рама и граница. Граница и опыт границы в художественном языке. Вып. 3 / Науч. ред. Н.Т.Рымарь. Самара: Изд-во СаГА. - 2006. - 374 с.

167. Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / Б.А.Сербренников, Е.С.Кубрякова, В.И.Постовалова и др. М.: Наука, 1988. - 216 с. (РЧФЯ)

168. Семиотика безумия: Сб. статей / Сост. Н. Букс. Париж-Москва: Изд-во Европа, 2005 .-312с.

169. Соколов, Б. Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты» /Б. Соколов. М.: Яуза, Эксмо, 2006. - 608 с.

170. Соловьев, В. Д. Контрастивный анализ структуры семантического поля эмоций в русском и английском языках / В.Д. Соловьев Электронный ресурс. Режим доступа:http://194.85.240.194/tat ru/universitet/fi 1/kn 1 /index .php?sod=21

171. Степанов, Ю.С. Константы: Словарь русской культуры / Ю.С. Степанов. Изд 2-е, испр. и доп. - М.: Академический Проект, 2001.- 990 с.

172. Стернин, И.А. Структура концепта в семантико-когнитивном направлении когнитивной лингвистики / И.А. Стернин // Probleme de filologie slavä. XV, Timi§oara: Editura Universität de Vest, 2007. P. 343-354.

173. Стернин, И.А. Национальное коммуникативное сознание и его исследование / И.А. Стернин // Зборник матице српске за славистику. Кн>. 6566. Нови Сад 2004. С. 7-29.

174. Тананина, A.B. От любви до ненависти (опыт контекстуального анализа) / A.B. Тананина // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: МАКС Пресс, 2003. Вып. 24. С. 54-60.

175. Тер-Минасова, С.Г. Язык и межкультурная коммуникация / С.Г. Тер-Минасова. М.: СЛОВО/SLOVO, 2000. - 624 с.

176. Тер-Минасова, С.Г. Война и мир языков и культур: вопросы теории и практики / С.Г. Тер-Минасова. М.: ACT: Астрель: Хранитель, 2007. - 286 с.

177. Толстая, С.М. Постулаты московской этнолингвистики / С.М. Толстая Электронный ресурс. Режим доступа:http://www.rastko.org.yu/rastko/delo/11734

178. Топоров, В.Н. О ритуале: Введение в проблематику / В.Н. Топоров // Архаический ритуал в фольклорных и ранне-литературных памятниках. М.: Наука, 1988. С. 7-60.

179. Тхорик, В.И. Лингвокультурология и межкультурная коммуникация / В.И. Тхорик, Н.Ю. Фанян. Изд. 2-е. - М.: ГИС, 2006. - 260 с.

181. Успенский, Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной лексики / Б.А. Успенский // Успенский Б.А. Избранные труды. В 3-х тт. Т.2. М.: Языки русской культуры, 1997. С.67-161.

182. Уфимцева, Н.В. Сопоставительное исследование языкового сознания славян / Н.В. Уфимцева // Методологические проблемы когнитивной лингвистики Воронеж: Изд-во ВГУ, 2001. - С. 65-71.

183. Франк, С. Светлая печаль / С.Франк Электронный ресурс. Режим доступа:http://www.magister.msk.ru/library/philos/frank/frank005.htm

184. Чернейко, Л.О. Абстрактное имя и система понятий языковой личности / Л.О. Чернейко // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: Филология, 1997. Вып. 1. С. 40-51.

185. Чернейко, Л.О. Базовые понятия когнитивной лингвистики в их взаимосвязи / Л.О. Чернейко // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: МАКС Пресс, 2005. Вып. 30. С. 43-73.

186. Чечетка, В.И. Концепт «страх» в средневековой картине мира / В.И. Чечетка Электронный ресурс. Режим доступа:http://lingvomaster.ru/files/399.pdf

187. Черниш, Т. До питания про развитток пел. *пекть у слов"янських мовах та диалектах / Т. Черниш // Ко^аЙу jezykowe роЬгсгугпу па pograniczu wschodnim. Warszawa, 2000. 8.37 - 45.

188. Шабалина, Т. Трикстер / Т. Шабалина Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.krugosvet.rU/articles/l 19/1011926/1011926al.htm

189. Шаклеин, В.М. Семантическое поле концепта стыд в русской языковой картине мира / В.М. Шаклеин, Р.В. Лопухина // РЯЗР, 2003, № 4. С. 32-37.

190. Шамне, Н.Л. Актуальные проблемы межкультурной коммуникации / Н.Л. Шамне. Волгоград: Изд-во Волгогр. гос. ун-та, 1999. - 208 с.

192. Шамне, Н.Л. Глаголы движения как средство выражения субъектно-объектных отношений в немецком и русском языках / Н.Л.Шамне // Язык

193. Культура Сознание: Международный сборник научных трудов по лингвокультурологии. Самара: Изд-во СаГА, 2005. - С. 177-182.

194. Шаховский, В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка / В.И. Шаховский. Воронеж: ВГУ, 1987. - 192 с.

195. Шаховский, В.И. Эмоция как межкультурный референт / В.И. Шаховский // Коммуникация: теория и практика в различных социальных контекстах: Материалы.межд.научно-практической конференции. 4.1. -Пятигорск, 2002 (а). С. 92-94.

196. Шаховский, В.И. Языковая личность в эмоциональной коммуникативной ситуации / В.И. Шаховский // Филологические науки, 2002 (б), № 4. С. 59-67.

197. Шаховский, В.И. Эмоции во лживой коммуникации / В.И. Шаховский // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей. М.: МАКС Пресс, 2005. Вып. 30. С. 133-146.

198. Шаховский, В.И. Некоторые механизмы эмоционального резонирования в межкультурной коммуникации / В.И. Шаховский Электронный ресурс. Режим доступа: http://tverlingua.by.ru/archive/006/section 1 6/13 6.htm

199. Шаховский, В.И. Лингвистическая теория эмоций / В.И. Шаховский. -М.: Гнозис, 2008.-416 с.

200. Шмелев, А.Д. Русская языковая модель мира: Материалы к словарю / А.Д. Шмелев. М.: Языки славянской культуры, 2002. - 224 с.

201. Шмелев, А.Д. Широта русской души / А.Д. Шмелев Электронный ресурс. Режим доступа: http://lib.ru/CULTURE/SHMELEW AYshirota.txt

202. Щербатых, Ю. Психология страха: популярная энциклопедия / Ю. Щербатых. М.: Изд-во Эксмо, 2004. - 512 с.

203. Эмотивный код языка и его реализация: Кол. монография / ВГПУ. -Волгоград: Перемена, 2003. 175 с. (Эмотивный код)

204. Эмоции в языке и речи: Сб. научных статей / Под ред. И.А.Шаронова. -М.: РГГУ, 2005. -342 с. (Эмоции в языке и речи)

205. Яковлева, Е.С. К описанию русской языковой картины мира / Е.С. Яковлева Электронный ресурс. Режим доступа:http://www.nspu.net/fileadiriin/library/books/2/web/xrest/article/leksika/aspekts/ya kart01.htm

206. Anatomia gniewu: emocje negatywne w j^zykach i kulturach swiata / Pod red. A. Duszak i N. Pawlak. Warszawa: Wyd-wo un-tu Warszawskiego, 2003. -230 s. (Anatomia gniewu)

207. Aouil, B. W swietle psychologii l$ku / B. Aouil Электронный ресурс. Режим доступа: www.zdrowemiasto.pl/psyche/online/007.html

208. Apresjan, V. Ju. Russian and English Emotional Concepts / V. Ju. Apresjan Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.dialog-21 .ru/dialog2008/materials/html/3 .htm

209. Веска, J.V. Ceska stylistika / J.V. Веска. Praha: Academia, 1992. - 468 s. Bednarikova, L. Obraz hnävu v ceskem jazyce / L. Bednarikova // Cestina doma a ve svete. 2003. 1-2. S. 32-36.

210. Borek, M. Predykaty wyrazaj^ce dyskomfort psychiczny w jezyku rosyjskim w konfrontacji z j^zykiem polskim / M. Borek . Katowice: Wyd-wo Un-tu Sl^skiego, 1999. - 144 s.r t 4

211. Borkowski, I. Smierci tajemnicze wrota. J^zykowy swiat inskrypcji nagrobnych / I. Borkowski // J^zyk a Kultura. T. 13. Wroclaw: Acta Universitatis Wratiskavensis No 2218, 2000. S. 343-354.

212. Danaher, D.S. The semantics of pity and zhalost" in a literary context / D.S. Danaher Электронный ресурс. Режим доступа: http://seelrc.org/glossos/

213. D^browska, A. Eufemizmy wspölczesnego j^zyka polskiego / A. D^browska. Wroclaw: Wyd-wo Un-tu Wroclawskiego 1994. - 226 s.

214. Dudziak, P. Jerzy Sosnowski / P. Dudziak Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.culture.pl/pl/culture/artykuly/os sosnowski ierzy

215. Dusza polska i rosyjska: spojrzenie wspolczesne / Pod red. A. de Lazari i Romana Bâckera. Lodz: Ibidem, 2003. - 340 s. (Dusza polska i rosyjska)

216. Duszak, А. О emocjach bez emocji. Gniew w perspektywie lingwistycznej / A. Duszak // Anatomia gniewu. Emocje negatywne w jçzykach i kulturach swiata. Warszawa: Wyd-wo Un-tu Warszawskiego, 2003. S. 13-23.

217. Eliade, M. Obrazy i symbole / M. Eliade Электронный ресурс. Режим доступа: www.rusinst.uni.lodz.pl/rusinst/files/dwr.pdf

218. Gieysztor, A. Mitologia Slowian / A. Gieysztor. Warszawa: Wyd-wa artystyczne i filmowe, 1982. - 272 s.

219. Haskovcovâ, H. Thanatologie / H. Haskovcovâ Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.pohreb.cz/clanky/?text=4-iak-dlouho-ie-treba-drzet-smutek

220. Jakubowicz, M. Etymologia i ewolucja nazw uczuc w jçzykach slowiariskich /М. Jakubowicz // Slavia 63, 1994. S. 419-424.

221. Jçdrzejko, E. Opis formalnopowierzchniowych realizacji struktur z czasownikami strachu / E. Jçdrzejko // Polonica IX, 1983. S.135-147.

222. Jçdrzejko, E. О jçzykowych wykladnikach pojçcia WSTYD w roznych koncepcjach opisu / E. Jçdrzejko // Jçzyk a kultura: Uczucia w jçzyku i tekscie. T. 14 / pod red. I. Nowakowskiej-Kempnej, A. D^browskiej i J. Anusiewicza -Wroclaw, 2000. S. 59-77.

223. Jçzyk a kultura: Uczucia w jçzyku i tekscie. T. 14 / pod red. I. Nowakowskiej-Kempnej, A. Dabrowskiej i J. Anusiewicza Wroclaw, 2000. - 300 s. (Jçzyk a kultura)

224. Jordanskaja, L. Proba leksykograficznego opisu znaczen grupy rosyjskich slow oznaczaj^cych uczucia / L. Jordanskaja // Semantyka i slownik. Warszawa: Zaklad Narodowy im. Ossolinskich. S. 105-123.

225. Karlikovä, H. Phonetische Entsprechungen expressiver Wörter (am Beispiel der das Weinen bezeichnenden Ausdrücke) / H. Karlikovä // Slavia 59, 1990 1. -S. 22-27.

226. Karlikovä, H. Туру a puvod semantickych гтёп vyrazu pro pojmenoväni citovych stavu a jejich projevu ve slovanskych jazycich / H. Karlikovä // Slavia, 67, 1998 1-2.-S. 49-56.

227. Karlikovä, H. Hnöv ve staroceskem lexiku / H. Karlikovä // Verba et historia. Igoru Nömcovi к 80. narozeninäm. Eds.: Petr Nejedly, Miloslava Vajdlovä, za spolupräce Borise Lehecky. ÜJC AV CR. Praha 2005. - S. 161-165.

228. Karlikovä, H. Lexikalische Verflechtung von psychischen und atmosphärischen Erscheinungen / H. Karlikovä // Ad fontes verborum. Исследования по этимологии и исторической семантике. К 70-летию Жанны Жановны Варбот. М.: Индрик, 2006. С. 150-160.

229. Karlikovä, Н., Lexikälni vyjädreni skodolibosti v evropskem areälu / H. Karlikovä // Словенска етимологща данас: Зборник симпозиума одржаног од 5. до 10. септембра 2006. године. Београд 2007. -С. 241-248.

230. Kaszewski, К. Wyrazanie emocji w dyskusji radiowej (na przykladzie audycji "Za, a nawet przeciw" w Programie III PR) / K. Kaszewski // Wyrazanie emocji. Lodz: Wyd-wo un-tu Lodzkiego, 2006. S. 307-316.

231. Kedron, K. Närodni obraz sveta a närodni mentalita pripad Beloruska / K. Kedron Электронный ресурс. Режим доступа:http://www.cepsr.com/clanek.php?ID=285

232. Kempf, Z. Zawisc i zazdrosc / Z. Kempf // J

233. Krzyzanowska, A. Objawy smutku utrwalone w jezyku (polsko-francuska analiza porownawcza) / A. Krzyzanowska // Wyrazanie emocji. Lodz: Wyd-wo un-tu Lodzkiego, 2006. S. 561-572.

234. Krzyzanowska, A. Polskie "zmartwienie" i francuski "chagrin" (pröba poröwnania) / A. Krzyzanowska // Язык на перекрестке культур:

235. Международный сборник научных трудов по лингвокультурологии. -Самара: Изд-во СаГА, 2007. С. 72-77.

236. Kunderaj, M. Wprowadzenia do wariacji / M. Kundera Электронный ресурс. Режим доступа:http://www.milankundera.webpark.p1/wariacie/w do wariacji2.htm

237. Maresová, I. Jazykovy obraz strachu v cestinë /1. Maresová // Электронный ресурс. Режим доступа: http://litenky.ff.cuni.cz/clanek.php/id-2003

238. Mikolajczuk, A. Gniew we wspólczesnym jçzyku polskim (analiza semantyczna) / A. Mikolajczuk. Warszawa: Energela, 1999.-328 s.

239. Mikolajczuk, A. Problem ocen w analizie wybranych polskich nazw uczuc z klasy semantycznej gniewu / A. Mikolajczuk // Jçzyk a kultura. Acta Iniversitatis Wratislaviensis No 2229, T. 14. Wroclaw, 2000. S. 117- 134.

240. Mikolajczuk, A. Konceptualizacja gniewu w polszczyznie w perspektywie porównawczej / A. Mikolajczuk // Anatomia gniewu: emocje negatywne w jçzykach i kulturach swiata. Warszawa: Wydawnictwo uniwersytetu Warszawskiego, 2003. S. 111-124.r

241. Miodek, J. Slaskie zawiscic "zazdroscic" / J. Miodek // Jçzyk polski, 1983. N 1-2 (LXIII), S. 113-114.

242. Poljak, N. Izrazavanje emocionalnih stanja i osjecaja u ruskom i hrvatskom jeziku / N. Poljak // Концептосфера дискурс - картина мира: Международный сборник научных трудов по лингвокультурологии. -Самара: Изд-во СаГА, 2006. - С. 71-77.

243. Przestrzenie lçku: Lçk w kulturze i sztuce XIX-XX wieku. Slupsk: Akademia Pedagogiczna, 2006. - 367 s. (Przestrzenie lçku)

244. Siatkowska, E. Rozwój polskiego i czeskiego siownictwa okreslaj^cego emocje proste na przykladzie pola semantyeznego „gniew" / E. Siatkowska // Paralele w rozwoju siownictwa jçzykôw slowiañskich. Wroclaw, 1989. S. 119131.

245. Siatkowska, E. Nazwy uczuc pozytywnych i niegatywnych wjçzyku polskim i czeskim (Analiza porównawcza materialu historycznego i wspólczesnego) / E. Siatkowska // Studia z filologii polskiej i slowiañskiej 27. Warszawa 1991. S. 219225.

246. Slawski, F. Praslowiañskie *gnevb (uwagi metodyczne) / F. Slawski // Philologia slavica. M.: Наука, 1993. С. 399-400.

247. Soukupová, T. Umíme jestë truchlit? / T. Soukupová Электронный ресурс. Режим доступа:http://www.vasedeti.cz/clanky.php?nazev=Um%C3%ADme%20ie%C5%Alt%C4 %9B%20truchlit?&clanek=l 867

248. Spagiñska-Pruszak, A. Jezyk emocji: Studium leksykalno-semantyczny rzeczownika w jçzyku polskim, rosyjskim i serbsko-chorwackim / A. Spagiñska-Pruszak. Lask: Leksem, 2005. - 166 s.

249. Spotkanie z Jerzym Sosnowskim Электронный ресурс. Режим доступа: // http://rozmowy.onet.pl/artykul.html?ITEM:=1024840&OS=32979 (Spotkanie)

250. Tomczak, К. Wyrazenia z leksemami strach i bac siç we wspólczesnej polszczyznie / К. Tomczak // Semantyczna struktura siownictwa i wypowiedzi. -Wyd-wo Un-tu Warszawskiego, 1997. S. 173-197.

251. Urbañczyk, S. Przerazenie i inné wyrazy zwi^zane z pojçciem strachu / S. Urbañczyk // Jçzyk polski, 1984, N 1-2, S. 90-95.

252. Vañková, I. Lingvistika mysli a tëla / I. Vañková Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.vesmir.cz/clanek.php3?CID=2458

253. Vrabcová, M. Ztráta, zármutek a Huna / M. Vrabcová Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.wai.estranky.cz/clanky/huna-s-marj ankou/ztrata-zarmutek-a-huna379

254. Wierzbicka, A. Kocha, lubi, szanuje. Medytacje semantyczne / A. Wierzbicka Warszawa: Wiedza Powszechna, 1971. - 280 s.

255. Wierzbicka, A. Dusa («soul), to ska («yearning), sud"ba («fate): three key concepts in Russian language and Russian culture / A. Wierzbicka // Metody formalne w opisie j^zykow slowianskich. Bialystok, 1990. S. 13-32.

256. Wierzbicka, A. The theory of mental lexicon / A. Wierzbicka Электронный ресурс. Режим доступа:http://www.ali2006.une.edu.au/Wierzbicka Mental lexicon.pdf

257. Wyrazanie emocji / Pod red. K.Michalewskiego. Lodz: Wyd-wo un-tu Lodzkiego, 2006. - 600 s. (Wyrazanie emocji)

258. Zawilska, K. Oblicza strachu w warstwie slownikowej j?zyku / K. Zawilska // Przestrzenie leku: L?k w kulturze i sztuce XIX-XX wieku. Slupsk: Akademia Pedagogiczna, 2006. S. 235-243.

259. Zaza, S. Rustina a cestina v porovnavacim pohledu / S. Zaza. Brno: Masarikova iniverzita, 1999. - 122 s.

260. Словари, энциклопедии, справочники1

261. Википедия: свободная энциклопедия Электронный ресурс. Режим доступа: // www.wikipedia.org (Wikipedia)

262. Григорьева, С.А. Словарь языка русских жестов / С.А. Григорьева, Н.В. Григорьев, Григорьев Г.Е. Крейдлин. Москва-Вена: Языки русской культуры; Венский славистический альманах, 2001. - 256 с. (СЯРЖ)

263. Даль, В.И. Словарь живого великорусского языка: в 4-х тт. / В.И. Даль. -М.: Русский язык, 1989 1991. (Даль)

264. Из словаря «Славянские древности // Славяноведение, 2004, № 6. -С. 48-80. (Из СД)

265. Краткий словарь когнитивных терминов / Под общ. ред. Е.С.Кубряковой. - М.: МГУ, 1996.-245 с. (КСКТ)

266. Летягова, Т.В. Тысяча состояний души: краткий психолого-филологический словарь / Т.В. Летягова, H.H. Романова, A.B. Филиппов -М.: Флинта: Наука, 2005. 424 с. (Тысяча состояний души)

267. Ожегов С.И. Словарь русского языка / С.И. Ожегов. Изд. 20-е. - М.: Русский язык, 1988. - 750 с. (Ожегов)

268. Мифология: Большой энциклопедический словарь / Гл. ред. Е.М.Мелетинский. 4-е издание. - М.: Большая Российская энциклопедия, 1998.-736 с. (Мифология)

269. Преображенский, А.Г. Этимологический словарь русского языка: в 2 тт. / А.Г. Преображенский. М., 1910 - 1914. (Преображенский)

270. Речник српскохрватског кк.ижевног и народног je3mca. Београд, 1965. (PCXKHJ)

271. Славянские древности: Этнолингвистический словарь: в 5 томах. М.: Международные отношения, 1999 -2004 (СД).

272. В скобках после библиографического описания приводится сокращенное обозначение, под которым данное издание упоминается в тексте.

273. Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.): В 10 тт. М.: Русский язык, 1988. (СДРЯ)

274. Словарь русского языка: в 4-х тт. 4-е изд., стереотипное. - М.: Русский язык, Полиграфресурсы, 1999. (MAC).

275. Словарь русского языка XI-XVII вв. М.: Изд-во Наука, 1982. (СлРЯ XI-XVII)

276. Старославянский словарь. М.: Русский язык, 1994. - 842 с. (ССС) Толковый словарь русского языка. / Под ред. Д.Н.Ушакова. В 4-х тт. -М.: Астрель, 2000 (Ушаков).

277. Учебный словарь сочетаемости слов русского языка. М.: Русский язык, 1978.-688 с. (УСССРЯ)

278. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка: в 4 тт / М.Фасмер. -М., 1987. (Фасмер)

279. Черных, П.Я. Историко-этимологический словарь русского языка: в 2 тт. / П.Я. Черных. М.: Русский язык, 1993. (Черных)

280. Чешско-русский словарь: в 2-х тт. Изд. 2-е, стереотип. - М. - Прага, 1976. (ЧРС)

281. Шанский, Н.М. Этимологический словарь русского языка / Н.М. Шанский, Т.А. Боброва. М.: Прозерпина, 1994. - 400 с. (Шанский, Боброва) Этимологический словарь славянских языков / Под ред. О.Н.Трубачева. М.: Наука, 1980-2008. (ЭССЯ)

282. Bankowski, A. Slownik etymologiczny j?zyka polskiego:w 3 tt. / A. Bankowski. - Warszawa: PWN, 2000. (Bankowski)

283. Borys, W. Slownik etymologiczny j^zyka polskiego / W. Borys. Krakow, 2005.-864 s. (Borys)

284. Brückner, A. Slownik etymologiczny j?zyka polskiego / A. Brückner. -Warszawa: Wiedza Powszechna, 1974. 806 s. (Brückner)

285. Dlugosz-Kurczabowa, K. Nowy slownik etymologiczny j^zyka polskiego / K. Dlugosz-Kurczabowa. Warszawa: PWN, 2003. - 658 s. (Dlugosz-Kurczabowa)382

286. Hartl, Р. Strucny psychologicky slovnik / P. Hartl. Praha: Portal, 2004. -312 s.1.ee w Rosji: Leksykon rosyjsko-polsko-angielski: w 6 tt. / Pod red. A. de Lazari Lodz: Ibidem, 1999-2007. (Idee w Rosji)

287. Korpus Jazyka Polskiego Wydawnictwa Naukowego PWN Электронный ресурс. Режим доступа: http://korpus,pwn,pl/ (KJP)

288. Rejzek, J. Cesky etymologicky slovnik / J. Rejzek. Praha: Leda, 2001. - 752 s. (Rejzek)

289. Slownik psychologii. Krakow: Zielona Sowa, 2005. - 479 s. (SP).

291. Slovnik slovenskeho jazyka. Bratislava, 1960. - 617 s. (SSJ).

292. Slovnik spisovneho jazyka ceskeho. Praha: Nakladatelstvi Ceskoslovenske Arademije \M, 1960. - 1020 s. (SSJC)

293. Slovnik spisovne cestiny. Praha: Akademia, 2004. - 648 s. (SSC).3. Художественные тексты

294. Бабель, И. Избранное / И.Бабель. Кемерово: Кемеровское книжное издательство, 1966. -318 с.

295. Бунин, И.А. Собр. соч.: в 5 тт. / И.А. Бунин. М.: Правда, 1956. Булгаков, М.А. Собр. соч. В 5-ти тт. Т.5. Мастер и Маргарита. Письма / М.А. Булгаков. - М.: Художественная литература, 1990. - 734 с.

296. Булгаков, М. Избр. произведения. В 2 тт. Т. 1 Белая гвардия; Мастер и Маргарита: Романы /М. Булгаков. Минск: Мастацкая лггаратура, 1991. -656 с.

297. Войнович, В. Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Книга I. Лицо неприкосновенное. Книга II. Претендент на престол / Владимир Войнович. М.: Эксмо, 2007. - 608 с.

298. Войнович, В. Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Книга III. Перемещенное лицо / Владимир Войнович. М.: Эксмо, 2008.-320 с.

299. Гашек, Я. Приключения бравого солдата Швейка. Кишинев: Картя молдовеняскэ, 1972. - 744 с.

300. Гоголь, Н.В. Собр. соч. В. 4-х тт. -М.: Правда, 1968-1970. Горький, М. Коновалов / М.Горький // Горький М. Полн. собр. соч. Художественные произведения: В 25 тт. Т.З. М.: Наука, 1969. С. 7-60.

301. Кундера, М. Смешные любови / Пер. Н.Шульгиной. СПб: Азбука, 2001. - 224 с.

302. Кундера, М. Игра в автостоп / Пер. В.Коваленина Электронный ресурс. Режим доступа: http://mindspring.narod.rU/lib/kundera/kundera2.html#l8.

303. Кундера, М. Шутка / Пер. Н.Шульгиной. СПб: Азбука-классика, 2003. -416с.

304. Кундера, М. Вальс на прощание / Пер. Н.Шульгиной. СПб.: Азбука-классика, 2003. - 288 с.

305. Кундера, М. Невыносимая легкость бытия / Пер. Н.Шульгиной. СПб.: Азбука-классика, 2003. - 352 с.

306. Кундера, М. Книга смеха и забвения / Пер. Н.Шульгиной. - СПб.: Азбука-классика, 2003. 336 с.

307. Кундера, М. Неведение / Пер. Н.Шульгиной. СПб: Азбука-классика, 2004. -192 с.

308. Куприн, А.И. Поединок / А.И Куприн // Куприн А.И. Собр. соч. В 5 тт.

309. М.: Правда, 1982, Т.2, С.216-439.

310. Олеша, Ю.К. Зависть. Три толстяка. Ни дня без строчки / Ю.К. Олеша. -М.: Художественная литература, 1989. 495 с.

311. Поляков, Ю.М. Апофегей / Ю.М. Поляков. М.: Литфонд РСФСР, 1990.- 160 с.

312. Прус, Б. Кукла / Пер. Н.Модзелевской. М.: ЭКСМО, 2003. - 736 с. Пушкин, A.C. Поли. собр. соч. В 10 тт. / A.C. Пушкин - М.: Художественная литература, 1972-1978.

313. Салтыков-Щедрин, М.Е. Господа Головлевы. История одного города. Избранные сказки. Пермь: Пермское книжное издательство, 1971. - 540 с.

314. Сенкевич, Г. Огнем и мечом / Пер. А.Эппеля и К.Старосельской. М.: Орбита, 1989.-624 с.

315. Сосновский, Е. Апокриф Аглаи / Пер. Л.Цывьяна. СПб: Азбука-классика, 2004. - 352 с.

316. Толстой, А.Н. Хождение по мукам: Трилогия. В 2-х тт. / А.Н. Толстой. -Куйбышев: Куйбышевское книжное издательство, 1976.

317. Чехов, А.П. Собр. соч. В 8 тт. / А.П. Чехов. М.: Правда, 1970. Шолохов, М.А. Тихий Дон. Роман в четырех книгах. - Ростов-на-Дону: Донское книж. изд-во, 1971.

318. Babel, I. Utwory wybrane / Tlumaczyli: M. Binom, Z. Fedecki, S. Pollak, J. Pomianowski, K. Pomorska, M. Toporowski, W. Woroszylski. Warszawa: Czytelnik, 1961.-286 s.

319. Bulgakov, M. Mistr a Markétka / Prelozila Aleña Morávková. Praha: Kma, 2003.-317 s.

320. Bulhakow, M. Mistrz i Malgorzata / Przeklad I. Lewandowskiej i W. D^browskiego. Warszawa: MUZA SA, 2004. - 290 s.

321. Bulhakow, M. Biala gwardia / Przelozyli I. Lewandowska i W. D^browski. -Warszawa: Muza SA, 2002. 376 s.

322. Bunin, I. Wies / Thimaczyla Z. Petersowa. Warszawa: Czytelnik, 1979. -210 s.

323. Czechow, A. Moje zyeie i inné opowiadania: w 2 tt. / Przel. J.Wyszomirski, J. Iwaszkiewicz, I. Bajkowska. Warszawa: Czytelnik, 1979.

324. Gogol, N.V. Mrtvé duse / Prelozila Nadëzda Slabihoudová. Praha: Levné Knihy, 2002.-411 s.V

325. Hasek, J. Osudy dobrého vojáka Svejka za svëtové války / J. Hasek. Praha: OTTOVO nakladatelstvi, 2000. - 512 s.

326. Kundera, M. Smësné lásky / M. Kundera. Brno: Atlantis, 2000. - 208 s.r

327. Kundera, M. Smieszne milosci/ Przelozyla Emilia Witwicka. Warszawa: PIW, 2001.-200 s.

328. Kundera, M. Zert / M. Kundera. Brno: Atlantis, 1996. - 328 s. Kundera, M. Valcík na rozloucenou / M. Kundera. - Brno: Atlantis, 1997. -248 s.

329. Kuprin, A. Pojedynek / Tlumaczyla H.Rogala. Warszawa: Czytelnik, 1980. -350 s.

330. Prus, B. Lalka / B. Prus. Krakow: Zielona Sowa, 2002. - 596 s. Puszkin, A. Córka kapitana. Dama pikowa / Tlumaczyli T.Stçpniewski, S.Pollak. - Warszawa: Ksi^zka i Wiedza, 1989. - 224 s.

331. Sienkiewicz, H. Ogniem i mieczem / H. Sienkiewicz. Warszawa: PWN, 1997.-383 s.

332. Sosnowski, J. Apokryf Aglai / J. Sosnowski. Warszawa: WAB, 2004. - 375s.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

Читайте также