Ритуал и догма высшей магии. Элифас леви, "учение и ритуал высшей магии". Период после тюремного заключения

Мемуары политических деятелей всегда являются сочинениями посмертными. В том смысле, что время писать мемуары у политика появляется только после его ухода из политики - именно поэтому мы имеем мемуары Черчилля и де Голля, и не имеем мемуаров Сталина. Троцкий покинул политику насильственным образом - в 1929 году его изгнали из страны (чуть было не написал "выдворили", но нет, выдворили Солженицына, тогда впервые было применено это слово к подобной ситуации). Изгнали его в Турцию (просто ни одна другая страна не хотела его принять (и я их понимаю)) и там, сидя без дела, он решил написать мемуары. Прямо скажем, я бы предпочел, чтобы они были написаны на пару-тройку лет позже, чтобы появилась хоть какая-то временная дистанция - но уж что есть.

Начинается книга с детских воспоминаний и, надо сказать, написаны они мастерски. Не стань Троцкий революционером из него получился бы заметный русский писатель:

В 5-6 верстах от Яновки жили помещики-евреи М-ские. Это была причудливая и сумасбродная семья. Старик Моисей Харитонович, лет 60, отличался воспитанием дворянского типа: говорил бегло по-французски, играл на рояле, знал кое-что из литературы. Левая рука у него была слабая, а правая годилась, по его словам, для концертов. Он ударял по клавишам старых клавесин запущенными ногтями, точно кастаньетами. Начав с полонеза Огинского, переходил незаметно на рапсодию Листа и сразу сползал на Молитву девы. Такие же скачки бывали у него и в разговоре. Неожиданно оборвав игру, старик подходил к зеркалу и, если никого поблизости не было, подпаливал папироской с разных сторон свою бороду, приводя ее таким образом в порядок. Курил он непрерывно, задыхаясь и как бы с отвращением. С женой своей, тяжелой старухой, не разговаривал уже лет 15.

В своих воспоминаниях он пишет, что специально работал над своим литературным стилем, и это заметно.

Родился и вырос Троцкий в деревне Яновка, что в центральной Украине, в семье, как потом это стало называться, кулака. Когда подрос, отправили его в Одессу к дальним родственникам учиться в реальном училище:

Десятипроцентная норма для евреев в казенных учебных заведениях введена была в 1887 г. Попасть в гимназию было совсем почти безнадежно: требовались протекция или подкуп. Реальное училище отличалось от гимназии отсутствием классических языков и более широким курсом по математике, естествознанию и новым языкам. "Норма" распространялась и на реальные училища. Но наплыв сюда был меньше, и потому шансов больше. В журналах и газетах долго шла полемика по поводу классического и реального образования. Консерваторы считали, что классицизм прививает дисциплину, вернее сказать, надеялись, что гражданин, вынесший в детстве греческую зубрежку, вынесет в течение остальной жизни царский режим. Либералы же, не отказываясь от классицизма, который-де является молочным братом либерализма, ибо оба они происходят от Ренессанса, покровительствовали в то же время и реальному образованию. К тому времени, когда я определялся в учебное заведение, споры эти примолкли вследствие особого циркуляра, запретившего обсуждение вопроса о предпочтительности разных родов образования.

Учился он хорошо, был одним из первых учеников. Даже хотел стать математиком. Но не судьба - всякими революционными идеями (сначала скорее вопросами социальной справедливости) увлекся еще в училище, за что даже был исключен. Вот образец умонастроения того времени (имхо, эта болезнь до сих пор актуальна):

Параллельно с глухой враждой к политическому режиму России складывалась незаметным образом идеализация заграницы - Западной Европы и Америки. По отдельным замечаниям и обрывкам, дополненным воображением, создавалось представление о высокой, равномерной, всех без изъятия охватывающей культуре. Позже с этим связалось представление об идеальной демократии.
Молодой рационализм говорил, что если что-нибудь понято, то, значит, и осуществлено. Поэтому казалось невероятным, что в Европе могут быть суеверия, что церковь может играть там большую роль, что в Америке могут преследовать чернокожих. Эта идеализация, незаметно всосанная из окружающей мещански-либеральной среды, держалась и позже, когда я стал уже проникаться революционными взглядами.

Это середина 1890-х, Троцкому 15-17 лет. Впрочем, училище закончил - это было единственное его регулярное образование. Все дальнейшее - исключительно самообразование, часто в тюрьмах:

Тюремная камера Троцкого, -- продолжает Сверчков, -- превратилась вскоре в какую-то библиотеку. Ему передавали решительно все сколько-нибудь заслуживающие внимания новые книги; он прочитывал их и весь день с утра до поздней ночи был занят литературной работой. "Я чувствую себя великолепно, -- говорил он нам. -- Сижу, работаю и твердо знаю, что меня ни в коем случае не могут арестовать... Согласитесь, что в границах царской России это довольно необычное ощущение..."

В конце концов, я не могу жаловаться на свои тюрьмы. Они были для меня хорошей школой. Плотно закупоренную одиночку Петропавловской крепости я покидал с оттенком огорчения: там было тихо, так ровно, так бесшумно, так идеально хорошо для умственной работы.

Что же он там изучал? Ни о какой системности не идет и речи - изучал то, что попадалось. Это и всяческая подпольная литература, попадавшая к нему по нелегальным каналам - в частности, какие-то марксистские сочинения. Это и те книги, которые были в тюремной библиотеке - так в одной из тюрем было собрание журнала "Мир Божий" и он на материалах этого журнала написал историю масонства (!) - рукопись не сохранилась, о чем автор сожалеет.

Вот так, путем самообразования, Троцкий был индоктринирован идеями марксизма, а точнее - исторического материализма. Идея того, что история развивается по своим законам, не сильно завися от воли людей, которые могут способствовать ее прогрессу, а могут встать на пути истории, но будут ею неизбежно сметены; и конкретно это развитие идет от капитализма через социализм к коммунизму, и инструментом (истории, не людей!) является диктатура пролетариата - вот этой идеей Троцкий проникся искренне и полностью.

Вот весьма примечательная история из 1907 года, в то время Троцкий жил в Австрии в эмиграции (побег из сибирской ссылки, куда попал за активное участие в революции 1905 года). Он пишет об австрийских социалистах:

Эти люди кичились реализмом и деловитостью. Но и здесь они мелко плавали. В 1907 г. партия с целью увеличения доходов затеяла создать свою собственную хлебную фабрику. Это было грубейшей авантюрой, принципиально опасной, практически безнадежной. Я повел против этой затеи с самого начала борьбу, но встречал у венских марксистов только снисходительную улыбку превосходства. [...] Я исходил не из конъюнктуры хлебного рынка и не из состояния партийной массы, а из положения партии пролетариата в капиталистическом обществе. Это казалось доктринерством, но оказалось наиболее реалистическим критерием. Подтверждение моих предупреждений означало только превосходство марксистского метода над его австрийской подделкой.

Без широкого исторического прогноза я не представляю себе не только политической деятельности, но и духовной жизни вообще.

Здесь поражают две вещи: во-первых, ну каким боком успешность коммерческого предприятия (хлебный завод) должна зависеть от положения партии пролетариата ? Похоже, экономика как наука прошла мимо интересов Троцкого (привет несистемности самообразования!). А во-вторых, насколько для него важен марксистский исторический прогноз! В подтверждение второго - цитата из 1912 года, когда Троцкий видит мобилизацию на балканскую войну:

Я хорошо понимал и тогда, что гуманитарно-моралистическая точка зрения на исторический процесс есть самая бесплодная точка зрения. Но дело шло не об объяснении, а о переживании. В душу проникало непосредственное, непередаваемое чувство исторического трагизма: бессилие перед фатумом, жгучая боль за человеческую саранчу.

Вот это сочетание бескомпромиссной веры в исторический процесс и наглядность его аморальности, наглядность того, что происходит по ходу истории, и, что гораздо важнее, что приходится делать человеку, который решил поспособствовать историческому процессу - эта проблема осознается Троцким и к ней он неоднократно обращается:

Оперировать в политике отвлеченными моральными критериями -- заведомо безнадежная вещь. Политическая мораль вытекает из самой политики, является ее функцией. Только политика, состоящая на службе великой исторической задачи, может обеспечить себе морально безупречные методы действия. Наоборот, снижение уровня политических задач неизбежно ведет к моральному упадку.

Историческая цель оправдывает средства - он искренне в это верит. В этом его сила.

В чем еще сила Троцкого - он адекватно воспринимает реальность, он поразительно лишен самообмана восприятия. Его поведение адекватно обстоятельствам. Он знает свою цель и он не обманывает себя относительно реальности - это страшное сочетание, по своей эффективности страшное. Особенно если для него цель оправдывает средства, причем цель эта не сиюминутная, а стратегическая - такие люди способны изменить мир. Другой вопрос, в какую сторону.

Пожалуй, пора перейти к главному - к октябрьской революции. Февральская революция застала Троцкого в Америке:

Я оказался в Нью-Йорке, в сказочно-прозаическом городе капиталистического автоматизма, где на улицах торжествует эстетическая теория кубизма, а в сердцах -- нравственная философия доллара. Нью-Йорк импонировал мне, так как он полнее всего выражает дух современной эпохи.

Как он вообще оказался в Америке? Это весьма интересная история. После революции 1905 года он сбежал из ссылки и жил в эмиграции - в Австрии, затем во Франции. Тем временем началась Первая мировая война. Коммунисты многих стран тут же позабыли о коммунистическом интернационализме и стали патриотами, только самые ярые, и Троцкий в их числе, выступали против войны (он выступал вообще против империалистических войн и за революцию - т.е. против войны между государствами за войну между классами). Коммунистическая печать и коммунистические агитаторы в армии агитировали за дезертирство как способ прекратить войну. Разумеется, в условиях воюющего государства это серьезное преступление. Русская тайная полиция воспользовалась случаем и подставила Троцкого (заслала своего агента как коммунистического агитатора, а на допросе он заявил, что послан Троцким) и французские власти получили законный предлог выслать Троцкого. Выслали его в Испанию, причем тайно - полиция в штатском сопроводила его на поезде до Мадрида, причем вроде даже под чужим именем - с Испанией никто не согласовывал это дело. Почему выслали не в Россию, что было бы логично? Вся Европа воюет, вот и выслали куда смогли.
Забавно, что Троцкий, оказавшись в Мадриде, первым делом стал ходить по музеям (одобряю).
В какой-то момент испанские власти обнаружили, что на их территории находится революционер международного масштаба и тоже захотели его выслать. Уподобляться французам и потихоньку выпихнуть его в Португалию, к примеру, они не стали и решили вопрос более радикально - отправить за Атлантику. Сначала попытались посадить на пароход в Гавану, но тут Троцкий заартачился. Короче, сговорились на США - те согласились принять. Судя по тому, как Троцкий лажает американских коммунистов, властям США действительно не особо стоило его опасаться (пройдет менее полутора десятка лет и опасность пребывания Троцкого в стране возрастет - к тому времени вес мир увидит, что стало с Россией - и после высылки из СССР Америка откажется принять Троцкого).

Вот таким образом получилось, что во время февральской революции Троцкий был за Атлантикой, в США. Ленин в то же время тихонько сидел в Цюрихе - два самых опасных революционера были удалены из России. Тайная полиция знала свое дело и сделала все, что надо.

В некотором смысле это решение того вопроса, который меня волновал много лет: почему русские власти руками своей тайной полиции не уничтожили большевиков - они что, не понимали, насколько те опасны? Теперь вижу: знали и действовали; большевики в стране были практически разгромлены - два самых важных лидера, Ленин и Троцкий, были удалены из страны, а те, кто остались, забились по углам и были практически не опасны. Почему власти удовлетворились высылкой, почему не организовали политическое убийство? - Ровно потому, что для них цель не оправдывала средства, политические убийства русские власти считали аморальными. И правильно, в общем, считали, даже в этом случае.

Ну а дальше наложились амбиции одних на личные особенности других, и конкретно императора Николая II. Он отрекся от престола, и это было только его решение (мечтал он о частной семейной жизни, по-человечески понятно, но монарх не имеет права быть просто человеком, такова его тяжкая царская доля). К власти пришло Временное правительство, правительство прекраснодушных университетских профессоров. Вот они-то и вернули Троцкого в страну, ну а Ленин вернулся с помощью германских властей в пломбированном вагоне (Троцкий довольно много об этом пишет, сам факт подтверждает, отрицая при этом только финансирование русской революции германскими властями).

Дальше известно - большевики проиграли эсэрам выборы в Учредительное собрание (25% против 50%), по-быстрому объявили партию кадетов вне закона и расстреляли лидера партии, потом разогнали Учредительное собрание ("караул устал") и понеслось.

Понятно, что Троцкий ничего не пишет о февральской революции, он не был ее участником, но и октябрьская революция в его автобиографии крайне невнятна. Такое впечатление, что они попытались захватить власть нашаромыжку - и получилось!

Те дни были необыкновенными днями и в жизни страны, и в личной жизни. Напряжение социальных страстей, как и личных сил, достигало высшей точки. Массы создавали эпоху, руководители чувствовали, что их шаги сливаются с шагами истории. В те дни принимались решения и отдавались распоряжения, от которых зависела судьба народа на целую историческую эпоху. Эти решения, однако, почти не обсуждались. Я бы затруднился сказать, что они по-настоящему взвешивались и обдумывались. Они импровизировались. От этого они не были хуже. Напор событий был так могуществен, и задачи так ясны, что самые ответственные решения давались легко, на ходу, как нечто само собою разумеющееся и так же воспринимались. Путь был предопределен, нужно было только называть по имени задачи, доказывать не нужно было и почти уже не нужно было призывать. Без колебаний и сомнений масса подхватывала то, что вытекало для нее самой из обстановки. Под тяжестью событий "вожди" формулировали только то, что отвечало потребностям массы и требованиям истории.

Ну вот, власть у большевиков. Власть в Петрограде и в Москве, а по всей стране - гражданская война. Которая усугубляется тем, что вот недавно большевики разагитировали солдат за "кончай воевать, все по домам", а теперь новой власти нужна армия, и где ее взять? Старая стараниями тех же большевиков разложена, небоеспособна.

Надо создавать новую армию. И организатором красной армии (председателем реввоенсовета) становится Троцкий. Организатором он был отличным, а если учесть, что для него цель оправдывала средства, то он мог применять жесткие методы без колебаний:

Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади. Но армии все же не создаются страхом. Царская армия распалась не из-за недостатка репрессий. Пытаясь спасти ее восстановлением смертной казни, Керенский только добил ее. На пепелище великой войны большевики создали новую армию. Кто хоть немножко понимает язык истории, для того эти факты не нуждаются в пояснениях.

С августа 1918 года организуется "поезд Предреввоенсовета" и несколько лет Троцкий буквально живет в этом поезде, мотаясь по театрам военных действий:

В поезде работал телеграф. Мы соединялись прямым проводом с Москвой, и мой заместитель Склянский принимал от меня требования на самые необходимые для армии -- иногда для дивизии, даже для отдельного полка -- предметы снабжения. Они появлялись с такой скоростью, которая была бы совершенно неосуществима без моего вмешательства. Конечно, этот метод нельзя назвать правильным. Педант скажет, что в снабжении, как и во всем вообще военном деле, важнее всего система. Это правильно. Я сам склонен грешить скорее в сторону педантизма. Но дело в том, что мы не хотели погибнуть прежде, чем нам удастся создать стройную систему. Вот почему мы вынуждены были, особенно в первый период, заменять систему импровизациями, чтобы на них можно было в дальнейшем опереть систему.

Умел он трезво мыслить и отделять "революционное вдохновение" от существа дела:

Оппозиция по военному вопросу сложилась уже в первые месяцы организации Красной Армии. Основные ее положения сводились к отстаиванию выборного начала, к протестам против привлечения специалистов, против введения железной дисциплины, против централизации армии и т. д. Оппозиционеры пытались найти для себя обобщающую теоретическую формулу. Централизованная армия, утверждали они, является армией империалистического государства. Революция должна поставить крест не только на позиционной войне, но и на централизованной армии. Революция целиком построена на подвижности, смелом ударе и маневренности. Ее боевой силой является немногочисленный самостоятельный отряд, скомбинированный из всех родов оружия, не связанный с базой, опирающийся на сочувствие населения, свободно заходящий в тыл неприятелю и пр. Словом, тактикой революции провозглашалась тактика малой войны. Все это было крайне абстрактно и по существу являлось идеализацией нашей слабости. Серьезный опыт гражданской войны очень скоро опроверг эти предрассудки. Преимущества централизованной организации и стратегии над местной импровизацией, военным сепаратизмом и федерализмом обнаружились слишком скоро и ярко на опыте борьбы.

Коммунисты нелегко входили в военную работу. Тут понадобились и отбор и воспитание. Еще из-под Казани, в августе 1918 г., я телеграфировал Ленину: "Коммунистов направлять сюда таких, которые умеют подчиняться, готовы переносить лишения и согласны умирать. Легковесных агитаторов тут не нужно".

Из крупных тем осталось совсем немного - отношения к Ленину и Сталину.

Начну с отношения Троцкого к Ленину. Если верить тексту, то это безоглядное почитание. Ленин старше Троцкого на десять лет, он вообще самый старший из верхушки большевиков. Троцкий как бы не желает замечать, что Ленин - интриган: впервые Троцкий встретился с Лениным во время своей первой эмиграции, еще совсем молодым человеком; они встретились в редакции "Искры" и Ленин сразу стал привлекать Троцкого на свою сторону против Плеханова - так, мелкий эпизод борьбы за власть, но весьма показательный.

Строки, где Троцкий пишет о Ленине, пронизаны даже не почитанием - восторженностью:

Я слишком ясно сознавал, что значил Ленин для революции, для истории и для меня лично. Он был моим учителем. Это не значит, что я повторял с запозданием его слова и жесты. Но я учился у него приходить самостоятельно к тем решениям, к каким приходил он.

Там же, где Троцкий вступал в конфликт с Лениным, он пишет, что позже понял, что был неправ - прав был Ленин.

Было ли это восхищение и уважение искренним? И так ли безоблачно было их взаимопонимание (о чем Троцкий пишет неоднократно)? Тут я склонен сомневаться. Одна из целей этой автобиографии для Троцкого состояла в том, чтобы убедить коммунистов, что Ленин готовил его в свои преемники, что передача власти должна была произойти на XV партийном съезде, и только второй удар Ленина, после которого он потерял речь, и последующая смерть помешали этому.

Власть в партии захватил коварный Сталин. Вот уж кому Троцкий не жалеет черной краски, так это коварному интригану Сталину. Несколько непонятно, если он такой бездарный, то что он вообще делает в верхушке партии большевиков? Куда смотрел гениальный Ленин? В общем, это тот самый случай, когда между событием (высылкой Троцкого из страны) и написанием мемуаров прошло слишком мало времени, слишком уж это напоминает размахивание кулаками после драки.

Последние главы, где описываются партийные интриги против Троцкого, заговор Сталина-Каменева-Зиновьева и т.п. читать совсем мерзко - тут уж проглядывал по диагонали.

Книгу дочитал и перечитывать точно не буду. Не нашел в ней ответа на вопрос, откуда взялся его псевдоним - Троцкий - ведь изначально он Бронштейн. В юности его первый псевдоним был Львов - это понятно, от имени. А откуда взялся "Трокий"? Есть у меня подозрение, что от реки Троца (по аналогии как "Ленин" от реки Лена, была такая школьная версия), но ехидный интернет подсказывает, что это фамилия надзирателя тюрьмы. Дальше версии разнятся - то ли документы нашлись только на эту фамилию и потому выбор случаен, или же выбор был сознательным и тут привет Фрейду.
Что ни говори, а по названию реки было бы красиво. Хотя, мелкая речушка в Ивановской и Нижегородской области... Не по его самомнению.

Достоинства: Душевно. Недостатки: Субъективизм, свойственный любой автобиографии. Его мало, но он есть. Комментарий: Издательство отличное. Сделано душевно, по-советски. Сама книга на любителя автора. Я любитель. Крайне недооценённая личность, по причине пропаганды. Льва и правые не любят, и левые в нём сомневаются. Историю пишут победители. На этот раз Иосиф был сильнее.

Неповинных Игорь Владимирович0

Очень талантливо написана. Троцкий не зря с самого детства мечтал быть писателем… Писательские задатки сохранились на всю жизнь. Читая эту книгу местами вспоминал Мамина-Сибиряка. Почему вспоминал не знаю, но вспоминал. Вообще, я бы, с точки зрения чисто литературной, художественной разделил бы книгу на две части. Первая – описание детства, жизни в родной деревне, характеров и быта людей, впечатлений и чувств этой жизнью питаемых. Это отлично написанная, очень интересная часть книги. Столь же блестяща и вторая «политическая» её часть. Однако политика в данном случае очень навредила литературе. В тоже время, никто же не обязал мемуариста быть ещё и литератором. Человек описывает жизнь, как умеет. В случае с Троцким ждёшь чего-то экстраординарного и, в принципе, ожидаемое получаешь. Лично меня расстраивает закономерно возрастающий темп политической напряжённости повествования, в котором всё чаще и чаще мелькают злые намёки на Сталина, политических врагов и прочих «эпигонов». Но это моё, субъективное восприятие. Иначе и быть не могло, ибо литература, политика и жизнь стали для Троцкого неразрывным целым. Конечно он не мог описывать свою жизнь не имея ввиду политической конъюнктуры современного написанию дня и комплекса тягостных воспоминаний оставшихся после политической борьбы. Книга изобилует интереснейшими картинами из жизни дореволюционной России и Украины. Неожиданным для непосвящённых может показаться и описание ссылки… этой гуманной, комфортной… просто невероятной в свете последовавшей затем эпохи ГУЛАГа царской ссылки, в которой «политические» продолжали работу над своими теориями, готовили революцию, писали статьи и спорили… спорили… спорили… Интересно и описание тюрем. Да, были же тюрьмы… Вот и Неру в английских тюрьмах Индии столько всего понаписал… Сталина на них не было слава Богу, а то чего бы мы читали… Книга читается легко и захватывает. Местами просто забываешь, кем она написана – не писателем, а революционером. И конечно эта книга важна как исторический источник, в котором картина Октябрьской революции раскрывается с совершенно, для большинства, новой стороны. Моя бабушка вспоминала, что прапрабабушка в тяжёлые предвоенные годы постоянно повторяла: «Ну куда же смотрит Троцкий?» Она была стара и не понимала, что во главе государства уже давно стоит Сталин, но показательно, что в её памяти запечатлелось имя именно Троцкого…. Так как это он делал переворот, он, по мнению Ленина, был самым талантливым в партии, он был создателем Красной армии, он был вторым человеком после Ленина, но бюрократия оказалась сильней… Вместо того, чтобы задушить секретариат ЦК со всеми его происками и враждою Троцкий медлил… По сути ему было неинтересно захватывать власть ради власти… Революция была его мечтой, его волновали проблемы мирового масштаба, а грызться за власть со Сталиным и Зиновьевым, Радеком и Каменевым было неинтересно… Он предпочитал писать об искусстве, а не ввязываться в грызню, одной из заведомых целей которой было его уничтожение… Это отличная и по моему мнению очень полезная книга. Особый взгляд на революцию и дальнейшую эволюцию Советского государства, высказанный марксистом-интернационалистом для которого избранный Сталиным путь казался путём национал-патритоическим, национал-социалистическим, немарксистским и предательским… Мне кажется, что Троцкий искренне верил в то, что Советское государство могло стать иным, не таким, каким оно стало. И судя по всему, он не понимал насколько закономерной была его судьба и судьба Советской страны после революции. Он до самого конца оставался верующим в марксизм идеалистом, революционным романтиком, убеждённым в неизбежном торжестве марксизма в глобальном масштабе. В высшей степени творческий человек-полиглот. «Природа и люди не только в школьные, но и в дальнейшие годы юности занимали в моём духовном обиходе меньшее место, чем книги и мысли». С. 72. «Я смотрел в себя и в книги, в которых искал опять-таки себя или своё будущее». С. 72. «Потребность и готовность учиться я пронёс во всей остроте и свежести через всю жизнь». С. 186. О творческом счастье в царской тюрьме и Петропавловской крепости при временном правительстве: «Я чувствую себя великолепно… Сижу, работаю и твёрдо знаю, что меня ни в коем случае не могут арестовать… Согласитесь, что в границах царской России это довольно необычно…». С. 189. «Даже в вагоне во время гражданской войны я находил часы для новинок французской литературы». С. 190. «В конце концов, я не могу жаловаться на свои тюрьмы. Они были для меня хорошей школой. Плотно закупоренную одиночку Петропавловской крепости я покидал с оттенком огорчения: там было тихо, так ровно, так бесшумно, так идеально хорошо для умственной работы…». С. 190. «Унтер, стоявший в нашем арестантском вагоне на часах с шашкой наголо, декламировал нам свежие революционные стихи». С. 193. «Письма наши с пути тайно опускались в ящик конвойными солдатами». С. 194. «В тюрьме с книгой или пером в руках я переживал такие же часы высшего удовлетворения, как и на массовых собраниях революции. Механика власти ощущалась мною скорее как неизбежная обуза, чем как духовное удовлетворение». С. 569.

Достоинства: Качество книги отличное, много интересных фотографий Комментарий: Да, вот так теряют выдающихся писателей... Лева, Лева, дернула тебя мода тогда революционная свои писательские способности отдать на служение нынешней эпохи, а не высокий идеалам мировой литературы. Прожил бы он всю сознательную жизнь при царе и умри там же, восхваляли бы его сейчас и на руках носили как Пушкина да Гоголя. Ставили бы тебе памятники и читали твои опусы, цитировали в школе, разбирая отличные образы. А так знаменит только, пожалуй, каноничным ледорубом да разными нецензурными шуточками. Революция пожирает своих героев, и его проглотила, правда значительно позже остальной ленинской гвардии. При Ильиче тебя использовали в гражданской войне, при Сталине как пугало на которое можно было свалить все неудачи. А, между тем, человек-то этот был талантливый, и во многом талантливый. Сей труд читается как авантюрный роман. И мемуаристикой в целом это назвать сложно. Слишком уж круто и динамично описаны события. Стоит ли верить ему историкам в отношении отдельных событий и портретов революционеров и других политических деятелей? Вполне. Троцкому в отличие от тех же белых верить стоит, поскольку он с Лениным и всеми людьми, которых здесь описывает, работал бок о бок, поэтому ему виднее плюс писательская прозорливость. Троцкий вошел в свою колею в гражданскую войну, там проявились все его организаторские способности. А потом его время вышло. С политиком Троцким слился и писатель Лева. Бродского на руках носили после отъезда из СССР, жертва системы, а этого видеть никто не хотел, политические ссыльные создают много проблем в отличие от творческой элиты. Трагедия, но он сам выбрал свой путь. В любом случае, это чтиво увлекательно даже для аполитичных людей, неговоря уже об увлекающихся историей.

Игорь Чекунов0

Очень понравилось. Книга рассказала многое о Троцком, о его взглядах, убеждений и т.п. Впервые о Троцком услышал от деда, когда он рассказывал о полит. завещании Ленина. Лет мне было 5-ть в то время. А заинтересовался Троцким недавно, в 15-ть

Книга великолепная! Само издание на хорошей белой бумаге, однако, на мой взгляд, или шрифт мог быть чуточку крупнее, или же расстояние между строчками чуть больше. Есть две вклейки по ~10 страниц с фотографиями из личного архива самого автора в основном. Повествование захватывает - хоть и биографическое произведение, а читается как роман: все факты изложены достаточно детально, но в тоже время литературно, без излишеств и с уместным тонким юмором. Содержит очень много интересных подробностей касательно исторических событий начала ХХ века, о которых я узнала из этой книги впервые. Для всех, кто увлекается историей или просто хочет узнать больше о том, что на самом деле происходило в 1900-1930, книга будет очень инересна. Опечаток не заметила. Рекомендую! Читайте, и не пожалеете!

Лев Троцкий

Моя жизнь

ПРЕДИСЛОВИЕ

Наше время снова обильно мемуарами, может быть, более, чем когда-либо. Это потому, что есть о чем рассказывать. Интерес к текущей истории тем напряженнее, чем драматичнее эпоха, чем богаче она поворотами. Искусство пейзажа не могло бы родиться в Сахаре. «Пересеченные» эпохи, как наша, порождают потребность взглянуть на вчерашний и уже столь далекий день глазами его активных участников. В этом – объяснение огромного развития мемуарной литературы со времени последней войны. Может быть, в этом же можно найти оправдание и для настоящей книги.

Сама возможность появления ее в свет создана паузой в активной политической деятельности автора. Одним из непредвиденных, хотя и не случайных этапов моей жизни оказался Константинополь. Здесь я нахожусь на бивуаке – не в первый раз, терпеливо дожидаясь, что будет дальше. Без некоторой доли «фатализма» жизнь революционера была бы вообще невозможна. Так или иначе, константинопольский антракт явился как нельзя более подходящим моментом, чтобы оглянуться назад, прежде чем обстоятельства позволят двинуться вперед.

Первоначально я написал беглые автобиографические очерки для газет и думал этим ограничиться. Отмечу тут же, что я не имел возможности следить из своего убежища за тем, в каком виде эти очерки дошли до читателя. Но каждая работа имеет свою логику. Я вошел в свою тему лишь к тому моменту, когда заканчивал газетные статьи. Тогда я решил написать книгу. Я взял другой, несравненно более широкий масштаб и произвел всю работу заново. Между первоначальными газетными статьями и этой книгой общим является только то, что они говорят об одном и том же предмете. В остальном это два разных произведения.

С особенной обстоятельностью я остановился на втором периоде советской революции, начало которого совпадает с болезнью Ленина и открытием кампании против «троцкизма». Борьба эпигонов за власть, как я пытаюсь показать, была не только личной борьбой. Она выражала собою новую политическую главу: реакцию против Октября и подготовку термидора. Из этого сам собою вытекает ответ на вопрос, который так часто задавали мне: «Как вы потеряли власть?»

Автобиография революционного политика затрагивает по необходимости целый ряд теоретических вопросов, связанных с общественным развитием России, отчасти и всего человечества, в особенности же с теми критическими периодами, которые называются революциями. Разумеется, я не имел возможности рассматривать на этих страницах сложные теоретические проблемы по существу. В частности, так называемая теория перманентной революции, которая играла в моей личной жизни такую большую роль и которая, что важнее, приобретает теперь столь острую актуальность для стран Востока, проходит через эту книгу как отдаленный лейтмотив. Если это не удовлетворит читателя, то я могу лишь сказать ему, что рассмотрение проблем революции по существу составит содержание особой книги, в которой я попытаюсь подвести важнейшие теоретические итоги опыта последних десятилетий.

Так как на страницах моей книги проходит немалое количество лиц не всегда в том освещении, которое они сами выбрали бы для себя или для своей партии, то многие из них найдут мое изложение лишенным необходимой объективности. Уже появление отрывков в периодической печати вызвало кое-какие опровержения. Это неизбежно. Можно не сомневаться, что, если б мне удалось даже сделать автобиографию простым дагерротипом моей жизни, к чему я вовсе не стремился, – она все равно вызвала бы отголоски тех прений, которые порождались в свое время излагаемыми в ней коллизиями. Но эта книга не бесстрастная фотография моей жизни, а ее составная часть. На этих страницах я продолжаю ту борьбу, которой посвящена вся моя жизнь. Излагая, я характеризую и оцениваю; рассказывая, я защищаюсь и еще чаще – нападаю. Мне думается, что это единственный способ сделать биографию объективной в некотором более высоком смысле, т. е. сделать ее наиболее адекватным выражением лица, условий и эпохи.

Объективность – не в притворном безразличии, с каким хорошо отстоявшееся лицемерие говорит о друзьях и врагах, внушая читателю косвенно то, что неудобно сказать ему прямо. Такого рода объективность есть лишь светская ловушка, не более того. Мне она не нужна. Раз уж я подчинился необходимости говорить о себе – никому еще не удавалось написать автобиографию, не говоря о себе, – то у меня не может быть оснований скрывать свои симпатии и антипатии, свою любовь и свою ненависть.

Эта книга полемична. Она отражает динамику той общественной жизни, которая вся построена на противоречиях. Дерзости школьника учителю; прикрытые любезностью салонные шпильки зависти; непрерывная конкуренция торговли; остервенелое соревнование на всех поприщах техники, науки, искусства, спорта; парламентские стычки, в которых пульсирует глубокая противоположность интересов; повседневная неистовая борьба печати; стачки рабочих; расстрелы демонстрантов; пироксилиновые чемоданы, посылаемые по воздуху цивилизованными соседями друг другу; пламенные языки гражданской войны, почти не потухающие на нашей планете, – все это разные формы социальной «полемики», от обыденной, повседневной, нормальной, почти незаметной, несмотря на свою напряженность, – до чрезвычайной, взрывчатой, вулканической полемики войн и революций. Такова наша эпоха. С ней вместе мы выросли. Ею мы дышим и живем. Как же мы можем не быть полемичны, если хотим быть верны нашему отечеству во времени?

Но есть другой, более элементарный критерий, который касается простой добросовестности в изложении фактов. Как самая непримиримая революционная борьба должна считаться с обстоятельствами места и времени, так и наиболее полемическое произведение должно соблюдать те пропорции, которые существуют между вещами и людьми. Хочу надеяться, что это требование мною соблюдено не только в целом, но и в частях.

В некоторых, немногочисленных, правда, случаях я излагаю беседы в форме диалога. Никто не станет требовать дословного воспроизведения бесед много лет спустя. Я на это и не претендую. Некоторые диалоги имеют скорее символический характер. Но у всякого человека в жизни были моменты, когда тот или другой разговор особенно ярко врезывался в его память. Такие беседы обыкновенно пересказываешь не раз своим близким и политическим друзьям. Благодаря этому они закрепляются в памяти. Я имею в виду, разумеется, прежде всего беседы политического характера.

Хочу отметить здесь, что я привык доверять своей памяти. Показания ее не раз подвергались объективной проверке и с успехом выдерживали ее. Здесь необходима, впрочем, оговорка. Если моя топографическая память, не говоря уж о музыкальной, очень слаба, а зрительная, как и лингвистическая, довольно посредственна, то идейная память значительно выше среднего уровня. Между тем в этой книге идеи, их развитие и борьба людей из-за этих идей занимают, в сущности, главное место.

Правда, память не автоматический счетчик. Она меньше всего бескорыстна. Нередко она выталкивает из себя или отодвигает в темный угол такие эпизоды, какие невыгодны контролирующему ее жизненному инстинкту, чаще всего под углом зрения самолюбия. Но это уж дело «психоаналитической» критики, которая иногда бывает остроумна и поучительна, но еще чаще – капризна и произвольна.

Незачем говорить, что я настойчиво контролировал свою память через посредство документальных свидетельств. Как ни затруднены были для меня условия работы, в смысле библиотечных и архивных справок, я имел все же возможность проверить все наиболее существенные обстоятельства и даты, в которых нуждался.

Начиная с 1897 г. я вел борьбу преимущественно с пером в руках. Таким образом, события моей жизни оставили почти непрерывный печатный след на протяжении 32 лет. Фракционная борьба в партии, начиная с 1903 г., была обильна личными эпизодами. Мои противники, как и я, не щадили ударов. Все они оставили печатные рубцы. Со времени октябрьского переворота история революционного движения заняла большое место в исследованиях молодых советских ученых и целых учреждений. Разыскивается в архивах революции и царского департамента полиции все, что представляет интерес, и издается с обстоятельными фактическими комментариями. В первые годы, когда еще не было нужды что-либо скрывать или маскировать, эта работа производилась с полной добросовестностью. «Сочинения» Ленина и часть моих выпущены государственным издательством с примечаниями, занимающими десятки страниц в каждом томе и заключающими незаменимый фактический материал как о деятельности авторов, так и о событиях соответственного периода.

Троцкий Лев Давидович

Моя жизнь

Троцкий Лев Давидович

Моя жизнь

И.Розенталь. Революция и литература

МОЯ ЖИЗНЬ

Предисловие

Глава I. Яновка

Глава II. Соседи. Первая школа

Глава III. Семья и школа

Глава IV. Книги и первые конфликты

Глава V. Деревня и город

Глава VI. Перелом

Глава VII. Моя первая революционная организация

Глава VIII. Мои первые тюрьмы

Глава Х. Первый побег

Глава XI. Первая эмиграция

Глава XII. Съезд партии и раскол

Глава XIII. Возвращение в Россию

Глава XIV. 1905 год

Глава XVI. Вторая эмиграция и немецкий социализм

Глава XVII. Подготовка к новой революции

Глава XVIII. Начало войны

Глава XIX. Париж и Циммервальд

Глава XX. Высылка из Франции

Глава XXI. Через Испанию

Глава XXII. В Нью-Йорке

Глава XXIII. В концентрационном лагере

Глава XXIV. В Петрограде

Глава XXV. О клеветниках

Глава XXVI. От июля к октябрю

Глава XXVII. Ночь, которая решает

Глава XXVIII. Троцкизм в 1917 году

Глава XXIX. У власти

Глава XXX. В Москве

Глава XXXI. Переговоры в Бресте

Глава XXXII. Мир

Глава XXXIII. Месяц в Свияжске

Глава XXXIV. Поезд

Глава XXXV. Оборона Петрограда

Глава XXXVI. Военная оппозиция

Глава XXXVII. Военно-стратегические разногласия

Глава XXXVIII. Переход к НЭПу и мои отношения с Лениным

Глава XXXIX. Болезнь Ленина

Глава XL. Заговор эпигонов

Глава XLI. Смерть Ленина и сдвиг власти

Глава XLII. Последний период борьбы внутри партии

Глава XLIV. Изгнание

Глава XLV. Планета без визы

РЕВОЛЮЦИЯ И ЛИТЕРАТУРА

Авторское предисловие к книге "Моя жизнь" датировано 14 сентября 1929 года. Последующие одиннадцать лет жизни Льва Троцкого, не отраженные в его мемуарах, - время подготовки и развязывания второй мировой войны, грандиозной социальной ломки и террора невиданных масштабов в СССР. В атмосфере, царившей тогда в умах на Западе, мрачной не-определенности и еще не исчезнувших иллюзий насчет совет-ского эксперимента яростный обличитель Сталина, пророчест-вующий о мировой революции, оказался равно неприемлемым и для врагов, и друзей страны, из которой его изгнали.

В июле 1933 года Троцкий получил возможность переехать из Турции во Францию, но через два года вынужден был перебраться в Норвегию, причем норвежское правительство потребовало, чтобы он отказался от политической деятельности. Это условие он нарушил, узнав о первом судебном процессе в Москве над мнимыми членами никогда не существовавшего "антисоветского контрреволюционного троцкистского центра". После нескольких месяцев интернирования в Норвегии правительство Мексики предоставило Троцкому политическое убежище, и в январе 1937 года он поселился вместе с женой в местечке Койоакан близ мексиканской столицы. Один великий художник - Диего Ривера - дал ему приют, другой - Давид Сикейрос - сразу же подключился к подготовке покушения на "злейшего врага ленинизма".

Участвуя в работе независимой международной комиссии, он доказывает, что московские политические процессы - срежиссированная Сталиным фальсификация, и одновременно организует противостоящий Коминтерну IV Интернационал. Главная тема его статей в парижском "Бюллетене оппозиции" - разоблачение "бюрократического абсолютизма", как определяет он утвердившийся в СССР режим, отрицая, однако, что основы этого режима закладывались при прямом его участии. Вслед за "Моей жизнью" вышли в свет "История русской революции", "Сталинская школа фальсификаций", "Преданная революция" ("Что такое СССР и куда он идет?"). Незаконченными остались книги о Ленине и Сталине. Но нынешнее положение Троцкого несравнимо с дореволюционной эмиграцией - от СССР он непроницаемо отделен: то, о чем он с такой страстью пишет, читают только Сталин и его информаторы.

Он сумел точно предсказать сближение Сталина с Гитлером и неизбежное нападение Германии на Советский Союз, однако дальнейшее представлялось ему, в общем, аналогичным ходу событий 1914-1918 годов: вторая мировая война перерастет в войну революционную, и оба диктатора будут свергнуты; если же этого не случится, советское государство ждет поражение. Троцкому не суждено было узнать, что несостоятельными оказались оба прогноза. При этом он отдавал себе отчет в двусмысленности своего отношения к происходящему на родине: "Я бьюсь в петле противоречий, целиком отвергая Сталина, но не знаю, как "не задеть" народ, "социализм"".

Еще в феврале 1932 года Троцкого лишили советского гражданства. Поскольку расчеты на то, что за границей с ним расправятся белогвардейцы, не оправдались, Сталин распорядился уничтожить своего главного врага силами особой террористической группы. Троцкий понимал, что обречен, хотя и не знал, что в Кремле известен каждый его шаг. К этому времени погибли оба его сына главный помощник отца в эмиграции Лев Седов и оставшийся в СССР профессор-математик Сергей Седов. В завещании, составленном в феврале 1940 года, Троцкий писал, что умрет "пролетарским революционером, марксистом, диалектическим материалистом и, следовательно, непримиримым атеистом", с верой "в коммунистическое будущее человечества".

20 августа 1940 года агент НКВД испанский коммунист Рамон Меркадер, которому удалось войти в доверие к Троцкому, нанес ему смертельный удар ледорубом, когда тот просматривал принесенную Меркадером рукопись. Советские газеты поместили краткую информацию: убийца Троцкого - некто "из лиц его ближайшего окружения". Не был обнародован и указ о присвоении Меркадеру звания Героя Советского Союза - после того, как он отбыл двадцатилетний срок тюремного заключения в Мексике.

Насаждавшийся десятилетиями миф о Троцком - воплощении мирового зла - стал достоянием прошлого. Но истории принадлежит и противостоявшее этому мифу литературное наследие Троцкого, памятник радикальной мысли первой половины XX века.

В историю Троцкий вошел и как выдающийся оратор. Красноречие молодого Троцкого оценили сразу и безоговорочно, а вот насчет первых его журналистских опытов мнения разошлись. Кржижановский придумал ему лестный псевдоним "Перо", в то время как Плеханова раздражала легковесность "писаний" Троцкого, которыми он "понижает литературный уровень "Искры"". С этим Троцкий впоследствии согласился - редкий случай! - отметив, что писательские его зубы тогда только прорезывались. В годы революции и гражданской войны, когда устное слово значило куда больше, чем печатное, выступления Троцкого перед массовой аудиторией внесли весомый вклад в победу большевизма. Но можно поверить Луначарскому: Троцкий был "литературой в своем ораторстве и оратор в своей литературе", написанные им статьи и книги - это "застывшая речь".