Преступление и наказание тема смелости. Тема «маленького человека» в романе «Преступление и наказание
Читайте также
Родион Романович Раскольников- главный герой социально-психологического романа Ф. М. Достоевского "Преступление и наказание". Он бывший студент, человек умный и талантливый, живущий в каморке, похожей на гроб, в беднейшей части Петербурга. Духота, толкотня, вонь, пьянство, "обилие известных заведений" - вот среда, в которой приходилось жить герою, вот где и зародилась его жестокая, антигуманная идея.
В чем же суть этой теории? Раскольников условно разделил всех людей на "необыкновенных", имеющих право проливать кровь по совести, и "тварей дрожащих", предназначенных для воспроизводства себе подобных, обязанных жить в смирении и подчиняться закону. К "право имеющим" он причислил Наполеона, Магомеда, Ликурга и, конечно же, себя…
Рядом с героем романа, по словам Д. И. Писарева, "приговоренным к преступлению", всегда находится автор, опровергающий антигуманную идею Раскольникова, которая, по мнению Ф.М.Достоевского, не только бесчеловечна, но и в философском, и в практическом плане явно несовершенна.
Вот Раскольников условно разделил всех людей на два разряда, причисляя себя к высшему, но он, любящий сын и брат, не определил, к какой категории отнесет дорогих своему сердцу мать и сестру. Конечно, родные не могут стоять рядом с Магомедом, но и гордую, умную красавицу Дуню Родион, наверное, никогда бы не назвал "тварью дрожащею"и уж тем более ни ради какой идеи не убил бы.
Наделив себя правом проливать "кровь по совести", Раскольников убивает скупую, богатую старуху- процентщицу, чтобы проверить свою теорию, продолжить на украденные деньги обучение и избавить семью от унизительного положения. Однако при этом он не учитывает: захотят ли близкие ему люди воспользоваться награбленным. Зная гордость и набожность Дуни и Пульхерии Александровны, мы можем сказать, что ни копейки из этих денег женщины не взяли бы. Да и сам Раскольников даже страшится прикоснуться к этим кровавым деньгам, сначала хочет их выкинуть ("поскорей, поскорей, и все выбросить").
Так что же принесла герою проверка на принадлежность к высшему разряду? "Принцип-то" он "убил, а переступить-то не переступил", а взамен получил только душевные муки. Муки только ему? Нет. И Дуня, и мать, и Разумихин, и Соня - все страдают от совершенного Раскольниковым преступления. И все это вызывает новые терзания в душе героя.
Но впереди его ждет еще одно испытание - осознание того, что он, убийца, встал в один ряд с такими подлецами, как Лужин и Свидригайлов, не понимающих философские размышления Родиона.Так стоит ли биться за место среди "необыкновенных", если там кругом лужины? Думаю, нет. Именно к этой мысли приводит нас автор: нет, и не будет такой идеи, ради которой можно убить; человек, проливший кровь, - убийца, и нет ему оправдания.
Кого же подразумевали писатели, называя так какой-то обобщенный образ своего героя? Это человек, который не мал по своему объему или росту, в русской литературе так называют человека, который может быть одет небогато, но главное, он тихий и забитый, запуганный вышестоящими чиновниками.
До Федора Достоевского таких героев описывали такие писатели, как Александр Пушкин в своем произведении «Станционный смотритель», Николай Гоголь в рассказе «Шинель». Но глубже всего проник в эту тему и показал «маленького человека» именно Достоевский в своем глубоко психологическом романе «Преступление и наказание».
Главный герой попытался хотя бы что-то изменить, вырваться из бедности, он боролся, когда другие просто сложили свои руки. Но, к сожалению, он тоже «маленький человек». Сонечка тоже относиться к таким людям, но она борется и вместе с Раскольниковым побеждает. Ей пришлось нелегко: пройти голод, оказаться на панели, чтобы выжить и остаться при этом нежным и милым существом. Соня на протяжении всего романа покоряется своей судьбе, но смириться до конца с таким положением вещей она не может. Поэтому она и ищет свой мир, где сможет найти спасение.
Соня Мармеладова находит свой мир, который поддерживает ее в жизни, не может сломать ее, как это сделали родители - это мир Бога. И несмотря даже на то, что и Соня, и Родион - это «маленькие люди», но они смогли проявить себя, смогли бороться за свое существование, а не ничтожно прозябать и влачить свое жалкое существование. Они родились в семьях, где были обречены стать «маленькими» людьми, поэтому и проходили путь этих самых «маленьких людей», покоряясь, так как их этому учили жизнь. Но в какой-то момент они решили не покориться и восстать над этой ужасной реальностью.
Соня не только сама пыталась найти новую жизнь, поверить в нее, но и помогала в этом Родиону. Он наконец-то приобрел веру в новую жизнь, в то, что впереди будущее будет лучше, чем настоящее. И начинает новая история в жизни этих людей, где их ждет обновление и перерождение. Так Достоевский показал, как может «маленький человек» нравственно переродиться. И эту спасению, по мнению автора, можно найти, лишь имея веру в Бога, ведь это самый справедливый суд.
Раскольников и «сильные мира сего» (по роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»)
Роман Ф. М. Достоевского был напечатан в 1866 году. Достоевский говорил о современности своего произведения. Еще в сентябре 1865 года он писал Кат-кову: «Действие современное, в нынешнем году».
Родион Раскольников, главный герой романа «Преступление и наказание», придумал теорию об обыкновенных и необыкновенных людях. Эта теория была изложена им в статье «О преступлении» в газете «Периодическая речь» за два месяца до убийства им старухи-процентщицы. Согласно его идее, мир делит-ся на «сильных мира сего», которым все позволено, так как в них есть смелость наклониться и взять власть, и на «тварей дрожащих», которым суждено подчиняться первым. Точнее понять морально-философские принципы Раскольникова помогают образы Лужина и Свидригайлова.
Характеризуя Петра Петровича Лужина, Пульхерия Ивановна сообщает, что «он уже надворный со-ветник... человек... благонадежный и обеспеченный, служит в двух местах и уже имеет свой капитал... весьма солидный и приличный, немного только угрю-мый и как бы высокомерный». Она пишет о нем как о женихе своей дочери, человеке «умном и, кажется, добром». «Доброта» Петра Петровича заключается в том, что он берет на себя «заботы» о доставке багажа, а «невеста и мать мужичка подряжают, в телеге, рого-жей крытой!» Также он мечтает взять в жены «девуш-ку честную, но без приданого и непременно такую, ко-торая уже испытала бедственное положение». Не-трудно догадаться, какие цели он преследует.
Внешний вид Петра Петровича служит лишним подтверждением его благополучия и удачливости: «Все платье было только от портного... В одежде же... преобладали цвета светлые и юношественные. На нем был хорошенький летний пиджак светло-коричнево-го оттенка, светлые легкие брюки, таковая же жилет-ка, только что купленное тонкое белье, батистовый самый легкий галстучек с розовыми полосками... Темные бакенбарды приятно осеняли его с обеих сто-рон, в виде двух котлет, и весьма красиво сгущались возле светло-выбритого блиставшего подбородка». Но за приятной внешностью скрывается крайне подлая сущность этого человека.
Ю. Г. Кудрявцев в статье «Три круга Достоевского» так характеризует этого героя: «...Основное для него капитал и «дело». Этому отданы ум и чувства героя. Ум изворотливый, чувства извращенные. Способен для достижения своих целей на демагогию, клевету, донос. Все по расчету, в том числе и брак. Как говорит автор, «более всего на свете любил и ценил он добытые трудом и всякими средствами свои деньги: они равня-ли его со всем, что было выше его». Лужин узок и од-нолинеен».
Дальнейшее знакомство с этим человеком усилива-ет впечатление о нем как о человеке черством, сухом, равнодушном, расчетливом и даже жестоком. Уяз-вленный Родионом, он считает себя вправе требовать от Дуни, чтобы брат «при общем свидании... не при-сутствовал, так как он беспримерно и неучтиво оби-дел» его. В сцене объяснения с Дуней раскрывается его мелкая, себялюбивая натура, его низкая душа. От-сутствие искренности подтверждают замечания авто-ра: «довольно любезно, хотя и с удвоенною солидно-стью, раскланялся с дамами», «высморкался с видом хотя и добродетельного, но все же несколько оскорб-ленного в своем достоинстве человека», «скривя рот в двусмысленную улыбку», «прибавил с несколько пи-кированным видом», «сделал горький вид и осанисто примолк», «тотчас же закуражился», «закоробив-шись, произнес». На правах будущего мужа Лужин считает себя вправе поучать Дуню, указывая, что «любовь к будущему спутнику жизни, к мужу, долж-на превышать любовь к брату», и не стыдится попрек-нуть тем, что его вовлекли в издержки.
С присущим мастерством Ф. М. Достоевский опи-сывает психологическое состояние Лужина после раз-рыва с Дуней: «Он куражился до последней черты, не предполагая даже возможности, что две нищие и без-защитные женщины могут выйти из его власти... Дуня же была ему просто необходима; отказаться от нее для него уже было немыслимо. Давно уже, уже не-сколько лет, со сластию мечтал он о женитьбе. Он с упоением помышлял... о девице благонравной и бед-ной (непременно бедной, очень молоденькой, очень хорошенькой, благородной и образованной, очень за-пуганной... и вполне перед ним приникшей, такой, которая бы всю жизнь считала его — спасением сво-им, благоговела перед ним, подчинялась, удивлялась ему, и только ему одному... Этот теперешний внезап-ный, безобразный разрыв подействовал на него, как удар грома. Это была какая-то безобразная шутка, не-лепость! Он только капельку покуражился; он даже не успел и высказаться, он просто пошутил, увлекся, а кончилось так серьезно! Наконец, ведь он уже даже любил по-своему Дуню, он уже владычествовал над нею в мечтах своих — и вдруг!» Размышляя о причи-нах своей неудачи (и меряя людей по себе), Петр Пет-рович делает следующие выводы: «Ошибка была еще, кроме того, и в том, что я им денег совсем не давал... Я думал их в черном теле попридержать и довести их, чтоб они на меня как на провидение смотрели, а они вон!.. Нет, если б я выдал им за все это время... тысячи полторы на приданое. Да на подарки,... так было бы дело почище и... покрепче! Не так легко бы мне теперь отказали! Этот народ такого склада, что непременно почли бы за обязанность возвратить в случае отказа и подарки и деньги; а возвращать-то было тяжеленько и жалко!»
Лужин не привык уступать своего и решает «...все это... восстановить, залечить, исправить, а главное — уничтожить этого заносчивого молокососа мальчиш-ку», т. е. Раскольникова. Делает он это известными и привычными ему методами: с целью поссорить Родио-на с матерью и сестрой, Лужин, незаметно подложив Соне Мармеладовой сторублевую купюру, обвиняет ее в воровстве. Лишь вмешательство Лебезятникова по-мешало Лужину в достижении его целей.
Этому человеку несвойственны угрызения совести, сострадание. Для достижения своей эгоистической цели, «для себя одного», он готов «преступить все пре-пятствия». У Лужина есть принцип, по которому он живет: «...Возлюби, прежде всех, одного себя, ибо все на свете на личном интересе основано». А ведь если вдуматься в его слова, то получается, что эта идея и идея Раскольникова близки. Раскольников верно сформулировал последствия убеждений Лужина («а доведите до последствий... и выйдет что людей можно резать...»), хотя Петр Петрович и утверждает, что «на все есть мера» и что «экономическая идея не есть при-глашение к убийству...». Отчего бы не допустить мысль, что если для чьего-то личного благополучия понадобится уничтожение человека (совсем не обяза-тельно физическое), то почему бы и не сделать это? Ведь именно по такому пути и идет Лужин, клевеща на Соню.
Первые сведения в романе о Свидригайлове характеризуют его как злодея, развратника. Из того же письма матери Раскольникова становится известно, что господин Свидригайлов «возымел к Дуне страсть» и всячески добивался ее взаимности. Его личность ос-тается загадкой и для читателя, и для Раскольникова. Ходили слухи, что Свидригайлов был причиной смер-ти четырнадцатилетней глухонемой девочки, крепо-стного Филиппа, а также самой Марфы Петровны, жены его.
При первой встрече у Родиона об этом человеке сло-жилось впечатление как о человеке на что-то решив-шемся и «себе на уме», а также очень хорошего обще-ства или умеющего «при случае быть и порядочным человеком», а при более близком знакомстве — как о цинике. Бывший шулер, выкупленный Марфой Пет-ровной «за тридцать тысяч сребренников», безвыезд-но проживший в деревне семь лет и ставший за это время «хозяином порядочным», теперь он не знает, куда деть себя от скуки. Свидригайлов сам признает себя «человеком развратным и праздным». После смерти жены он собирается жениться на шестнадца-тилетней девочке, пользуясь тем, что отец ее — инвалид, а у матери, кроме родной дочери, еще двое пле-мянников на руках. Его принцип: «Всяк о себе про-мышляет и всех веселей тот и живет, что всех лучше себя надуть».
Свидригайлов подслушивает разговор Раскольни-кова с Соней (когда тот признается в убийстве стару-хи-процентщицы) и предлагает Родиону свою по-мощь: «Бегите, молодой человек!.. Я искренне гово-рю. Денег, что ли, нет? Я дам на дорогу». Но тут же, используя информацию о брате, шантажирует Дуню, вынуждая ее прийти к нему на свидание. Он обещает Дуне спасти брата, отправив его за границу, если она будет благосклонна к нему; но тут же, получив отказ, снова превращается в циника, способного на насилие.
Образ Свидригайлова противоречив. На протяже-нии романа он совершает и добрые дела: избавил Дуню от позора, восстановил ее доброе имя, готов по-мочь ей избавиться от Лужина, устроил судьбу сирот Мармеладовых. Но все это — и добро, и зло — он со-вершает от скуки. От природы он имеет совесть, но не имеет убеждений, не занят полезной деятельностью. Потеряв свою последнюю цель — добиться располо-жения Дуни, Свидригайлов кончает жизнь самоубий-ством. Я считаю, что Свидригайлов — один из тех ге-роев, которому «не к кому... идти больше некуда». Смертью этого героя автором утверждается мысль, что настоящий человек без убеждений и без деятель-ности жить не может.
Свидригайлов утверждал, что они с Раскольниковым «одного поля ягоды». И по большому счету он оказывается прав. Сам он лишен всяческих нравст-венных устоев, не признает никаких нравственных запретов. Раскольников, разрешая себе «кровь по со-вести», тоже тем самым отрицает нравственную от-ветственность сильного человека за совершенные по-ступки. Моральные нормы, по мнению главного героя, существуют только для обыкновенных людей, «тварей дрожащих».
При сопоставлении Раскольникова с образами Лу-жина и Свидригайлова становится ясно, что все они придерживаются одной теории. Только Раскольников все же не смог жить по этой теории, а Лужин и Свидригайлов, напротив, пользуются властью, которую дает им материальное благополучие, используют окружаю-щих в своих целях. Сталкивая этих героев, автор тем самым опровергает теорию, раскрывая ее бесчеловеч-ную суть. То человеческое, что живет в Родионе, и по-могает ему «воскреснуть», не потерять душу.
(по роману Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»)Роман «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского впервые был опубликован в журнале «Русский вестник» за 1866 год Вопросы, поставленные в романе, затрагивают социальные, этические и философские проблемы, которые всегда волновали писателя. Это, прежде всего, вопрос о том, имеет ли человек право на бунт против существующего порядка вещей в стране, право на коренное изменение действительности.
С первых страниц романа мы знакомимся с главным героем - Родионом Раскольниковым. Он «был замечательно хорош собою, с прекрасными глазами, темнорус, роста выше среднего, тонок, строен», но «до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу». Мы узнаем, что Родион Раскольников сын мещанина, выросший в бедной провинциальной семье. После смерти отца семья оказалась в чрезвычайно бедственном положении. Нужда заставляет сестру Родиона, Дуню, работать гувернанткой, а сам он существует на скромные деньги, присылаемые матерью, и дает частные уроки. Но средств катастрофически не хватает, и Родиону приходится оставить учебу в университете. Раскольников высокомерен (например, из-за сознания собственного превосходства, он чуждался других студентов и не имел товарищей во время учебы. Фамилия героя отражает начало отрицания или раскола. Родион «раскалывает» общество на богатых и нищих, на рабов и власть имущих. Но, с другой стороны, от природы Родион наделен интеллектом, он чуток к людским страданиям, раним и великодушен. Скитаясь по городу, он видит сцены отчаяния, унижения, муки тех, кто раздавлен безденежьем и окружающей действительностью, и они глубоко ранят его.
Потрясенный каждодневными оскорблениями, которым подвергаются раздавленные жизнью люди, он испытывает ужас при мысли, что он тоже обречен навсегда остаться среди «униженных и оскорбленных», быть «тварью дрожащей» в общем муравейнике. Он не верит в возможность коренного переустройства жизни и потому решает, что должен любой ценой прорваться к тем, кто имеет право на свободу действий и власть, главное - «власть! Надо всей дрожащей тварью и над всем муравейником!»
Раскольников остро воспринимает и страдания людей. И в его воспаленном мозгу рождается идея. Он хочет проверить, можно ли одному человеку убить другого, жалкого и ничтожного, чтобы обеспечить лучшую жизнь тем, кто достоин счастья? Может ли человек пролить «кровь по совести», встать «над всем муравейником». И решает, что да! Он пытается усыпить собственную совесть, Уговорить себя самого, что ему не в чем раскаиваться, даже после содеянного. Герой убеждает себя, что убийство никчемной, злой вредной старухи-процентщицы не является преступлением, потоку что награбленное поможет избежать его сестре ненавистного
Замужества, на которое она решилась, чтобы помочь Родиону. Но все оказывается не так просто. Под влиянием живых впечатлений и человеческих чувств Родион начинает осознавать порочность своей концепции. Он понимает, что физически он убил старуху, а духовно - себя. Изображая своего героя, Достоевский утверждает неразрывность подлинной человечности с истинной совестливостью. У человека нельзя отнимать право быть человеком и жить по-человечески. Страшнее всего - вседозволенность, когда человеку все разрешено, это ведет к аморальности и распаду всех человеческих связей. Право быть человеком несовместимо с правом встать над людьми - это не свобода.
В романе утверждается, что осуществлять свои притязания за счет ущемления интересов других людей безнравственно, как безнравственно и бесчеловечно противопоставление своего счастья всеобщему, потому что за преступления одного расплачиваются другие. Бесчеловечно еще и потому, что преступление ведет к разрушению личности самого «переступившего». Само преступление не занимает значительного места в структуре романа. Центральной темой романа становится наказание за содеянное. Получается, что наказание началось гораздо раньше самого преступления. Уже тогда, готовя себя к «пробе», Раскольников встал на преступный путь. Одной из форм наказания стали муки проснувшейся совести и нравственные терзания, когда он убедился, что не обладает качествами наполеоновской натуры. Его преступление и угроза разоблачения становятся для него настоящим наваждением. Родиона преследуют смех старухи, ночные кошмары, цепь случайностей. А преследование закона в лице Порфирия Петровича окружает героя железным «психологическим» кольцом, стремится захлопнуть ловушку, оказывается самым мучительным испытанием.
Порфирий Петрович - опытный следователь, вдумчивый и проницательный. Еще до первого вызова подсудимого он постарался найти и прочитать статью Раскольникова, посвященную «Наполеонам» и «тварям дрожащим». Он нашел в теории Родиона и фантастические нелепости, и искренность, и юную гордость, и энтузиазм, близкий к фанатизму. Этот следователь обладает тонкой интуицией, смелостью, он образован, терпелив, хитер и расчетлив. Он глубоко проникает в характер мышления собеседника, кроме того, Порфирий Петрович даже несколько сочувствует Родиону. Он рекомендует Раскольникову явиться с повинной, раскаяться, искупить свою вину. Но при всем этом, следователь не выпускает преступника из рук, заставляет его чувствовать себя затравленным и загнанным в угол. Его метод воздействия на подследственного заключается в том, чтобы психологически чувствовать его и в нужный момент уметь попасть в яблочко, окончательно сокрушив «противника». Допросы превратились для Раскольникова в настоящую пытку. Еще позже формой юридического наказания Раскольникова станет каторга.
Достоевский опровергает идею Раскольникова о его праве на преступление. Раскольников рассчитывал, убив старуху-процентщицу, облегчить свое положение, вытащить родных из нищеты, избавить Дуню от ненавистного замужества. А вместо этого обрек себя на бесконечные страдания, заставил терзаться Дуню, довел до смерти мать. Он хотел доказать себе, что занимает место среди «Наполеонов», но убедился, что он и есть «тварь дрожащая». Достоевский заставляет своего героя осознать, что его поступок аморален. Ведь он перешагнул не только через законы, но и через нормы нравственности, а теория несостоятельна.
Это был господин немолодых уже лет, чопорный, осанистый, с осторожною и брюзгливою физиономией, который начал тем, что остановился в дверях, озираясь кругом с обидно-нескрываемым удивлением и как будто спрашивая взглядами: «Куда ж это я попал?» Недоверчиво и даже с аффектацией некоторого испуга, чуть ли даже не оскорбления, озирал он тесную и низкую «морскую каюту» Раскольникова. С тем же удивлением перевел и уставил потом глаза на самого Раскольникова, раздетого, всклоченного, немытого, лежавшего на мизерном грязном своем диване и тоже неподвижно его рассматривавшего. Затем, с тою же медлительностью, стал рассматривать растрепанную, небритую и нечесаную фигуру Разумихина, который в свою очередь дерзко-вопросительно глядел ему прямо в глаза, не двигаясь с места. Напряженное молчание длилось с минуту, и наконец, как и следовало ожидать, произошла маленькая перемена декорации. Сообразив, должно быть, по некоторым, весьма, впрочем, резким, данным, что преувеличенно-строгою осанкой здесь, в этой «морской каюте», ровно ничего не возьмешь, вошедший господин несколько смягчился и вежливо, хотя и не без строгости, произнес, обращаясь к Зосимову и отчеканивая каждый слог своего вопроса: Родион Романыч Раскольников, господин студент или бывший студент? Зосимов медленно шевельнулся и, может быть, и ответил бы, если бы Разумихин, к которому вовсе не относились, не предупредил его тотчас же: А вот он лежит на диване! А вам что нужно? Это фамильярное «а вам что нужно?» так и подсекло чопорного господина; он даже чуть было не поворотился к Разумихину, но успел-таки сдержать себя вовремя и поскорей повернулся опять к Зосимову. Вот Раскольников! промямлил Зосимов, кивнув на больного, затем зевнул, причем как-то необыкновенно много раскрыл свой рот и необыкновенно долго держал его в таком положении. Потом медленно потащился в свой жилетный карман, вынул огромнейшие выпуклые глухие золотые часы, раскрыл, посмотрел и так же медленно и лениво потащился опять их укладывать. Сам Раскольников всё время лежал молча, навзничь, и упорно, хотя и без всякой мысли, глядел на вошедшего. Лицо его, отвернувшееся теперь от любопытного цветка на обоях, было чрезвычайно бледно и выражало необыкновенное страдание, как будто он только что перенес мучительную операцию или выпустили его сейчас из-под пытки. Но вошедший господин мало-помалу стал возбуждать в нем всё больше и больше внимания, потом недоумения, потом недоверчивости и даже как будто боязни. Когда же Зосимов, указав на него, проговорил: «вот Раскольников», он вдруг, быстро приподнявшись, точно привскочив, сел на постели и почти вызывающим, но прерывистым и слабым голосом произнес: Да! Я Раскольников! Что вам надо? Гость внимательно посмотрел и внушительно произнес: Петр Петрович Лужин. Я в полной надежде, что имя мое не совсем уже вам безызвестно. Но Раскольников, ожидавший чего-то совсем другого, тупо и задумчиво посмотрел на него и ничего не ответил, как будто имя Петра Петровича слышал он решительно в первый раз. Как? Неужели вы до сих пор не изволили еще получить никаких известий? спросил Петр Петрович, несколько коробясь. В ответ на это Раскольников медленно опустился на подушку, закинул руки за голову и стал смотреть в потолок. Тоска проглянула в лице Лужина. Зосимов и Разумихин еще с большим любопытством принялись его оглядывать, и он видимо наконец сконфузился. Я предполагал и рассчитывал, замямлил он, что письмо, пущенное уже с лишком десять дней, даже чуть ли не две недели... Послушайте, что ж вам всё стоять у дверей-то? перебил вдруг Разумихин, коли имеете что объяснить, так садитесь, а обоим вам, с Настасьей, там тесно. Настасьюшка, посторонись, дай пройти! Проходите, вот вам стул, сюда! Пролезайте же! Он отодвинул свой стул от стола, высвободил немного пространства между столом и своими коленями и ждал несколько в напряженном положении, чтобы гость «пролез» в эту щелочку. Минута была так выбрана, что никак нельзя было отказаться, и гость полез через узкое пространство, торопясь и спотыкаясь. Достигнув стула, он сел и мнительно поглядел на Разумихина. Вы, впрочем, не конфузьтесь, брякнул тот, Родя пятый день уже болен и три дня бредил, а теперь очнулся и даже ел с аппетитом. Это вот его доктор сидит, только что его осмотрел, а я товарищ Родькин, тоже бывший студент, и теперь вот с ним нянчусь; так вы нас не считайте и не стесняйтесь, а продолжайте, что вам там надо. Благодарю вас. Не обеспокою ли я, однако, больного своим присутствием и разговором? обратился Петр Петрович к Зосимову. Н-нет, промямлил Зосимов, даже развлечь можете, и опять зевнул. О, он давно уже в памяти, с утра! продолжал Разумихин, фамильярность которого имела вид такого неподдельного простодушия, что Петр Петрович подумал и стал ободряться, может быть, отчасти и потому, что этот оборванец и нахал успел-таки отрекомендоваться студентом. Ваша мамаша... начал Лужин. Гм! громко сделал Разумихин. Лужин посмотрел на него вопросительно. Ничего, я так; ступайте... Лужин пожал плечами. ...Ваша мамаша, еще в бытность мою при них, начала к вам письмо. Приехав сюда, я нарочно пропустил несколько дней и не приходил к вам, чтоб уж быть вполне уверенным, что вы извещены обо всем; но теперь, к удивлению моему... Знаю, знаю! проговорил вдруг Раскольников, с выражением самой нетерпеливой досады. Это вы? Жених? Ну, знаю!.. и довольно! Петр Петрович решительно обиделся, но смолчал. Он усиленно спешил сообразить, что всё это значит? С минуту продолжалось молчание. Между тем Раскольников, слегка было оборотившийся к нему при ответе, принялся вдруг его снова рассматривать пристально и с каким-то особенным любопытством, как будто давеча еще не успел его рассмотреть всего или как будто что-то новое в нем его поразило: даже приподнялся для этого нарочно с подушки. Действительно, в общем виде Петра Петровича поражало как бы что-то особенное, а именно, нечто как бы оправдывавшее название «жениха», так бесцеремонно ему сейчас данное. Во-первых, было видно и даже слишком заметно, что Петр Петрович усиленно поспешил воспользоваться несколькими днями в столице, чтоб успеть принарядиться и прикраситься в ожидании невесты, что, впрочем, было весьма невинно и позволительно. Даже собственное, может быть даже слишком самодовольное, собственное сознание своей приятной перемены к лучшему могло бы быть прощено для такого случая, ибо Петр Петрович состоял на линии жениха. Всё платье его было только что от портного, и всё было хорошо, кроме разве того только, что всё было слишком новое и слишком обличало известную цель. Даже щегольская, новехонькая, круглая шляпа об этой цели свидетельствовала: Петр Петрович как-то уж слишком почтительно с ней обращался и слишком осторожно держал ее в руках. Даже прелестная пара сиреневых, настоящих жувеневских, перчаток свидетельствовала то же самое, хотя бы тем одним, что их не надевали, а только носили в руках для параду. В одежде же Петра Петровича преобладали цвета светлые и юношественные. На нем был хорошенький летний пиджак светло-коричневого оттенка, светлые легкие брюки, таковая же жилетка, только что купленное тонкое белье, батистовый самый легкий галстучек с розовыми полосками, и что всего лучше: всё это было даже к лицу Петру Петровичу. Лицо его, весьма свежее и даже красивое, и без того казалось моложе своих сорока пяти лет. Темные бакенбарды приятно осеняли его с обеих сторон, в виде двух котлет, и весьма красиво сгущались возле светловыбритого блиставшего подбородка. Даже волосы, впрочем чуть-чуть лишь с проседью, расчесанные и завитые у парикмахера, не представляли этим обстоятельством ничего смешного или какого-нибудь глупого вида, что обыкновенно всегда бывает при завитых волосах, ибо придает лицу неизбежное сходство с немцем, идущим под венец. Если же и было что-нибудь в этой довольно красивой и солидной физиономии действительно неприятное и отталкивающее, то происходило уж от других причин. Рассмотрев без церемонии господина Лужина, Раскольников ядовито улыбнулся, снова опустился на подушку и стал по-прежнему глядеть в потолок. Но господин Лужин скрепился и, кажется, решился не примечать до времени всех этих странностей. Жалею весьма и весьма, что нахожу вас в таком положении, начал он снова, с усилием прерывая молчание. Если б знал о вашем нездоровье, зашел бы раньше. Но, знаете, хлопоты!.. Имею к тому же весьма важное дело по моей адвокатской части в сенате. Не упоминаю уже о тех заботах, которые и вы угадаете. Ваших, то есть мамашу и сестрицу, жду с часу на час... Раскольников пошевелился и хотел было что-то сказать; лицо его выразило некоторое волнение. Петр Петрович приостановился, выждал, но так как ничего не последовало, то и продолжал: ...С часу на час. Приискал им на первый случай квартиру... Где? слабо выговорил Раскольников. Весьма недалеко отсюда, дом Бакалеева... Это на Вознесенском, перебил Разумихин, там два этажа под нумерами; купец Юшин содержит; бывал. Да, нумера-с... Скверность ужаснейшая: грязь, вонь, да и подозрительное место; штуки случались; да и черт знает кто не живет!.. Я и сам-то заходил по скандальному случаю. Дешево, впрочем. Я, конечно, не мог собрать стольких сведений, так как и сам человек новый, щекотливо возразил Петр Петрович, но, впрочем, две весьма и весьма чистенькие комнатки, а так как это на весьма короткий срок... Я приискал уже настоящую, то есть будущую нашу квартиру, оборотился он к Раскольникову, и теперь ее отделывают; а покамест и сам теснюсь в нумерах, два шага отсюда, у госпожи Липпевехзель, в квартире одного моего молодого друга, Андрея Семеныча Лебезятникова; он-то мне и дом Бакалеева указал... Лебезятникова? медленно проговорил Раскольников, как бы что-то припоминая. Да, Андрей Семеныч Лебезятников, служащий в министерстве. Изволите знать? Да... нет... ответил Раскольников. Извините, мне так показалось по вашему вопросу. Я был когда-то опекуном его... очень милый молодой человек... и следящий... Я же рад встречать молодежь: по ней узнаешь, что нового. Петр Петрович с надеждой оглядел всех присутствующих. Это в каком отношении? спросил Разумихин. В самом серьезном, так сказать, в самой сущности дела, подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. Я, видите ли, уже десять лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи всё это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть всё, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался... Чему именно? Вопрос ваш обширен. Могу ошибаться, но, кажется мне, нахожу более ясный взгляд, более, так сказать, критики; более деловитости... Это правда, процедил Зосимов. Врешь ты, деловитости нет, вцепился Разумихин. Деловитость приобретается трудно, а с неба даром не слетает. А мы чуть не двести лет как от всякого дела отучены... Идеи-то, пожалуй, и бродят, обратился он к Петру Петровичу, и желание добра есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря на то что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость в сапогах ходит. Не соглашусь с вами, с видимым наслаждением возразил Петр Петрович, конечно, есть увлечения, неправильности, но надо быть и снисходительным: увлечения свидетельствуют о горячности к делу и о той неправильной внешней обстановке, в которой находится дело. Если же сделано мало, то ведь и времени было немного. О средствах и не говорю. По моему же личному взгляду, если хотите, даже нечто и сделано: распространены новые, полезные мысли, распространены некоторые новые, полезные сочинения, вместо прежних мечтательных и романических; литература принимает более зрелый оттенок; искоренено и осмеяно много вредных предубеждений... Одним словом, мы безвозвратно отрезали себя от прошедшего, а это, по-моему, уж дело-с... Затвердил! Рекомендуется, произнес вдруг Раскольников. Что-с? спросил Петр Петрович, не расслышав, но не получил ответа. Это всё справедливо, поспешил вставить Зосимов. Не правда ли-с? продолжал Петр Петрович, приятно взглянув на Зосимова. Согласитесь сами, продолжал он, обращаясь к Разумихину, но уже с оттенком некоторого торжества и превосходства, и чуть было не прибавил: «молодой человек», что есть преуспеяние, или, как говорят теперь, прогресс, хотя бы во имя науки и экономической правды... Общее место! Нет, не общее место-с! Если мне, например, до сих пор говорили: «возлюби», и я возлюблял, то что из того выходило? продолжал Петр Петрович, может быть с излишнею поспешностью, выходило то, что я рвал кафтан пополам, делился с ближним, и оба мы оставались наполовину голы, по русской пословице: «Пойдешь за несколькими зайцами разом, и ни одного не достигнешь». Наука же говорит: возлюби, прежде всех, одного себя, ибо всё на свете на личном интересе основано. Возлюбишь одного себя, то и дела свои обделаешь как следует, и кафтан твой останется цел. Экономическая же правда прибавляет, что чем более в обществе устроенных частных дел и, так сказать, целых кафтанов, тем более для него твердых оснований и тем более устраивается в нем и общее дело. Стало быть, приобретая единственно и исключительно себе, я именно тем самым приобретаю как бы и всем и веду к тому, чтобы ближний получил несколько более рваного кафтана и уже не от частных, единичных щедрот, а вследствие всеобщего преуспеяния. Мысль простая, но, к несчастию, слишком долго не приходившая, заслоненная восторженностью и мечтательностию, а казалось бы, немного надо остроумия, чтобы догадаться... Извините, я тоже неостроумен, резко перебил Разумихин, а потому перестанемте. Я ведь и заговорил с целию, а то мне вся эта болтовня-себятешение, все эти неумолчные, беспрерывные общие места, и всё то же да всё то же, до того в три года опротивели, что, ей-богу, краснею, когда и другие-то, не то что я, при мне говорят. Вы, разумеется, спешили отрекомендоваться в своих познаниях, это очень простительно, и я не осуждаю. Я же хотел только узнать теперь, кто вы такой, потому что, видите ли, к общему-то делу в последнее время прицепилось столько разных промышленников, и до того исказили они всё, к чему ни прикоснулись, в свой интерес, что решительно всё дело испакостили. Ну-с, и довольно! Милостивый государь, начал было господин Лужин, коробясь с чрезвычайным достоинством, не хотите ли вы, столь бесцеремонно, изъяснить, что и я... О, помилуйте, помилуйте... Мог ли я?.. Ну-с, и довольно! отрезал Разумихин и круто повернулся с продолжением давешнего разговора к Зосимову. Петр Петрович оказался настолько умен, чтобы тотчас же объяснению поверить. Он, впрочем, решил через две минуты уйти. Надеюсь, что начатое теперь знакомство наше, обратился он к Раскольникову, после вашего выздоровления и ввиду известных вам обстоятельств укрепится еще более... Особенно желаю здоровья... Раскольников даже головы не повернул. Петр Петрович начал вставать со стула. Убил непременно закладчик? утвердительно говорил Зосимов. Непременно закладчик! поддакнул Разумихин. Порфирий своих мыслей не выдает, а закладчиков все-таки допрашивает... Закладчиков допрашивает? громко спросил Раскольников. Да, а что? Ничего. Откуда он их берет? спросил Зосимов. Иных Кох указал; других имена были на обертках вещей записаны, а иные и сами пришли, как прослышали... Ну ловкая же и опытная, должно быть, каналья! Какая смелость! Какая решимость! Вот то-то и есть, что нет! прервал Разумихин. Это-то вас всех и сбивает с пути. А я говорю неловкий, неопытный и, наверно, это был первый шаг! Предположи расчет и ловкую каналью, и выйдет невероятно. Предположи же неопытного, и выйдет, что один только случай его из беды и вынес, а случай чего не делает? Помилуй, да он и препятствий-то, может быть, не предвидел! А как дело ведет? берет десяти-двадцатирублевые вещи, набивает ими карман, роется в бабьей укладке, в тряпье, а в комоде, в верхнем ящике, в шкатулке, одних чистых денег на полторы тысячи нашли, кроме билетов! И ограбить-то не умел, только и сумел, что убить! Первый шаг, говорю тебе, первый шаг; потерялся! И не расчетом, а случаем вывернулся! Это, кажется, о недавнем убийстве старухи чиновницы, вмешался, обращаясь к Зосимову, Петр Петрович, уже стоя со шляпой в руке и перчатками, но перед уходом пожелав бросить еще несколько умных слов. Он, видимо, хлопотал о выгодном впечатлении, и тщеславие перебороло благоразумие. Да. Вы слышали? Как же-с, в соседстве... В подробности знаете? Не могу сказать; но меня интересует при этом другое обстоятельство, так сказать, целый вопрос. Не говорю уже о том, что преступления в низшем классе, в последние лет пять, увеличились; не говорю о повсеместных и беспрерывных грабежах и пожарах; страннее всего то для меня, что преступления и в высших классах таким же образом увеличиваются и, так сказать, параллельно. Там, слышно, бывший студент на большой дороге почту разбил; там передовые, по общественному своему положению, люди фальшивые бумажки делают; там, в Москве, ловят целую компанию подделывателей билетов последнего займа с лотереей, и в главных участниках один лектор всемирной истории; там убивают нашего секретаря за границей, по причине денежной и загадочной... И если теперь эта старуха процентщица убита одним из закладчиков, то и это, стало быть, был человек из общества более высшего, ибо мужики не закладывают золотых вещей, то чем же объяснить эту с одной стороны распущенность цивилизованной части нашего общества? Перемен экономических много... отозвался Зосимов. Чем объяснить? прицепился Разумихин. А вот именно закоренелою слишком неделовитостью и можно бы объяснить. То есть, как это-с? А что отвечал в Москве вот лектор-то ваш на вопрос, зачем он билеты подделывал: «Все богатеют разными способами, так и мне поскорей захотелось разбогатеть». Точных слов не помню, но смысл, что на даровщинку, поскорей, без труда! На всем готовом привыкли жить, на чужих помочах ходить, жеваное есть. Ну, а пробил час великий, тут всяк и объявился чем смотрит... Но, однако же, нравственность? И, так сказать, правила... Да об чем вы хлопочете? неожиданно вмешался Раскольников. По вашей же вышло теории! Как так по моей теории? А доведите до последствий, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можно резать... Помилуйте! вскричал Лужин. Нет, это не так! отозвался Зосимов. Раскольников лежал бледный, с вздрагивающей верхнею губой и трудно дышал. На всё есть мера, высокомерно продолжал Лужин, экономическая идея еще не есть приглашение к убийству, и если только предположить... А правда ль, что вы, перебил вдруг опять Раскольников дрожащим от злобы голосом, в котором слышалась какая-то радость обиды, правда ль, что вы сказали вашей невесте... в тот самый час, как от нее согласие получили, что всего больше рады тому... что она нищая... потому что выгоднее брать жену из нищеты, чтоб потом над ней властвовать... и попрекать тем, что она вами облагодетельствована?.. Милостивый государь! злобно и раздражительно вскричал Лужин, весь вспыхнув и смешавшись, милостивый государь... так исказить мысль! Извините меня, но я должен вам высказать, что слухи, до вас дошедшие или, лучше сказать, до вас доведенные, не имеют и тени здравого основания, и я... подозреваю, кто... одним словом... эта стрела... одним словом, ваша мамаша... Она и без того показалась мне, при всех, впрочем, своих превосходных качествах, несколько восторженного и романического оттенка в мыслях... Но я все-таки был в тысяче верстах от предположения, что она в таком извращенном фантазией виде могла понять и представить дело... И наконец... наконец... А знаете что? вскричал Раскольников, приподнимаясь на подушке и смотря на него в упор пронзительным, сверкающим взглядом, знаете что? А что-с? Лужин остановился и ждал с обиженным и вызывающим видом. Несколько секунд длилось молчание. А то, что если вы еще раз... осмелитесь упомянуть хоть одно слово... о моей матери... то я вас с лестницы кувырком спущу! Что с тобой! крикнул Разумихин. А, так вот оно что-с! Лужин побледнел и закусил губу. Слушайте, сударь, меня, начал он с расстановкой и сдерживая себя всеми силами, но все-таки задыхаясь, я еще давеча, с первого шагу, разгадал вашу неприязнь, но нарочно оставался здесь, чтоб узнать еще более. Многое я бы мог простить больному и родственнику, но теперь... вам... никогда-с... Я не болен! вскричал Раскольников. Тем паче-с... Убирайтесь к черту! Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он уносит с собой ужасное оскорбление. Можно ли, можно ли так? говорил озадаченный Разумихин, качая головой. Оставьте, оставьте меня все! в исступлении вскричал Раскольников. Да оставите ли вы меня наконец, мучители! Я вас не боюсь! Я никого, никого теперь не боюсь! Прочь от меня! Я один хочу быть, один, один, один! Пойдем! сказал Зосимов, кивнув Разумихину. Помилуй, да разве можно его так оставлять. Пойдем! настойчиво повторил Зосимов и вышел. Разумихин подумал и побежал догонять его. Хуже могло быть, если бы мы его не послушались, сказал Зосимов, уже на лестнице. Раздражать невозможно... Что с ним? Если бы только толчок ему какой-нибудь благоприятный, вот бы чего! Давеча он был в силах... Знаешь, у него что-то есть на уме! Что-то неподвижное, тяготящее... Этого я очень боюсь; непременно! Да вот этот господин, может быть, Петр-то Петрович! По разговору видно, что он женится на его сестре и что Родя об этом, перед самой болезнью, письмо получил... Да; черт его принес теперь; может быть, расстроил всё дело. А заметил ты, что он ко всему равнодушен, на всё отмалчивается, кроме одного пункта, от которого из себя выходит: это убийство... Да, да! подхватил Разумихин, очень заметил! Интересуется, пугается. Это его в самый день болезни напугали, в конторе у надзирателя; в обморок упал. Ты мне это расскажи подробнее вечером, а я тебе кое-что потом скажу. Интересует он меня, очень! Через полчаса зайду наведаться... Воспаления, впрочем, не будет... Спасибо тебе! А я у Пашеньки тем временем подожду и буду наблюдать через Настасью... Раскольников, оставшись один, с нетерпением и тоской поглядел на Настасью; но та еще медлила уходить. Чаю-то теперь выпьешь? спросила она. После! Я спать хочу! Оставь меня... Он судорожно отвернулся к стене; Настасья вышла.