"Поэма без героя" Ахматовой: анализ. Анализ произведения «Поэма без героя» Ахматовой А.А "Поэма без героя" Анны Ахматовой

"Поэма без героя" Анны Ахматовой, над которой она работала четверть века, - одно из самых загадочных произведений русской литературы.
Анна Ахматова, действительно пережила со страной все – и крушение империи, и красный террор, и войну. Со спокойным достоинством, как и подобает «Анне Всея Руси», она вынесла и краткие периоды славы, и долгие десятилетия забвения. Со времени выхода ее первого сборника «Вечер» прошло сто лет, но поэзия Ахматовой не превратилась в памятник Серебряного века, не утратила первозданной свежести. Язык, на котором в ее стихах изъясняется женская любовь, по-прежнему понятен всем.
В «Поэме без героя» она как раз и показала самой себе, что именно случилось с ее жизнью, когда пронеслась «адская арлекинада» 13-го года. И что может сделать с человеком «Настоящий Двадцатый Век».

Введение
В ходе работы с материалами, посвящёнными “Поэме без героя”, одной из самых загадочных в творчестве Ахматовой, было обнаружено множество комментариев, касающихся каких-то частностей, которые очень подробно объясняются. Но ни одна из работ не содержит концепции поэмы. Сама же Ахматова ответила на многочисленные просьбы объяснить смысл поэмы фразой Пилата: “Еже писахъ - писахъ”. Цель данной работы заключается не в том, чтобы давать очередные комментарии к различным эпизодам поэмы, а в том, чтобы, обобщив уже известное, максимально адекватно воссоздать художественную концепцию поэмы, что и представляет собой новый для исследования данного произведения аспект.
Читателю, незнакомому с эпохой, в которую создавалась поэма, очень трудно в ней разобраться, и даже сам автор, или лирическая героиня, не скрывает, что “применила симпатические чернила”, нуждающиеся в “проявлении”. Ведь образность “Поэмы без героя” насыщена литературными и историкокультурными реминисценциями и аллюзиями, личными, культурологическими и историческими ассоциациями.
В работе также рассматривается символика поэмы: мотив зеркал, новогодняя “арлекинада”, библейские мотивы, подтекст эпиграфов и ремарок. Это все органичные составляющие ахматовской “криптограммы”, которые, как доказывается в ходе исследования, работают на концепцию поэмы.
Несмотря на то, что главы и части поэмы, а также вступление и посвящения создавались в разное время, поэма представляет собой целостное произведения с продуманной структурой, которая представлена с помощью схемы.
К “Поэме без героя” написаны три посвящения: Ольге Глебовой-Судейкиной, Всеволоду Князеву и Исайе Берлину. Три посвящения соответствуют трём частям поэмы.

Первая часть. Преступление
В Первой части (Петербургской повести) вместо ожидаемых гостей в новогоднюю ночь к лирической героине “…приходят тени из тринадцатого под видом ряженых”. Эти маски: Фауст, Дон -Жуан, Дапертутто, Иоканаан, - символизируют молодость лирической героини - грешную и беззаботную. Ахматова, ставя в один ряд героев демонических: Фауст, Дапертутто - и святых: Иоканаана (Иоанна Крестителя), хочет показать главный грех поколения - смешение добра и зла. Грехи поколения отражены в самом посвящении. Для Ахматовой очень большое значение имела нашумевшая в те годы история безответной любви юного поэта, двадцатилетнего драгуна Всеволода Князева к известной актрисе-красавице Ольге Глебовой-Судейкиной. Увидев как-то ночью, что Глебова- Судейкина вернулась домой не одна, юный поэт пустил себе пулю в лоб перед самой дверью любимой. История безответной любви Всеволода Князева к Ольге Глебовой-Судейкиной - своеобразная иллюстрация духовной жизни, которую вели люди, окружавшие Ахматову (лирическую героиню) и в которой, безусловно, принимала участие и она сама. Через всю поэму проходит мотив двойничества. Первым двойником лирической героини в поэме оказывается безымянная героиня, прототипом которой является Глебова-Судейкина:
Петербургская кукла, актёрка,
Ты - один из моих двойников.

Вторая часть. Наказание
Посвящение Всеволоду Князеву Ахматова пишет 27 декабря 1940 года, ещё до войны, а Второе посвящение, Ольге Глебовой-Судейкиной, написано уже после Великой Отечественной войны: 25 мая 1945 года. Таким образом, во Втором посвящении и во Второй части (“Решке”) Ахматова говорит о НАКАЗАНИИ, считая все катаклизмы ХХ века: русско-японскую войну, Первую мировую войну, две революции, репрессии, Великую Отечественную войну - расплатой за все грехи поколения и за свои собственные грехи. Но грехи, совершённые в молодости, трудно искупить. Можно покаянием и искуплением смягчить наказание. И пока лирическая героиня не сделает этого, при одной лишь мысли о том, что она может предстать перед Страшным Судом, её охватывает ужас. В поэме присутствует тема нравственного осуждения и неизбежности кары.
Ахматова показала картину распалённого, грешного, веселящегося Петербурга. Грядущие потрясения уже проступили через привычный петербургский туман, но никто не хотел их замечать. Ахматова понимала, что “блудная” жизнь петербургской богемы не останется без возмездия. Так оно и вышло. Во второй части героине видна расплата (отсюда и странное название - “Решка” - обратная сторона медали, “Орла”, вызывающее ассоциацию со словом “решётка”, что символизирует эпоху репрессий), искупление грехов молодости страданиями и гонениями: встречая новый 1941 год, героиня находится в полном одиночестве, в её доме “карнавальной полночью римской и не пахнет”. “Напев Херувимской у закрытых церквей дрожит”, и это пятого января по старому стилю, в канун Рождественского сочельника, - свидетельство гонений на православную церковь. И, наконец, героиня не может творить, так как её рот “замазан краской” и “землёй набит”. Война так же, как и репрессии, - искупление народом прошлых грехов, по мнению Ахматовой. Грехи молодости, казавшиеся невинными, никому не вредящими слабостями, обернулись для героини невыносимыми страданиями - муками совести и сознанием того, что она никогда не сможет оправдаться. Однако кающемуся грешнику всегда даётся возможность искупить свои грехи посредством страданий или добрых деяний. Но об этом в Третьей части.

Третья часть. Искупление
Третье и последнее посвящение адресовано Исайе Берлину, который в канун католического крещения посетил Ахматову в 1946 году. В тот вечер Ахматова читала своему гостю “Поэму без героя”, а позже выслала готовый экземпляр. На следующий день в квартире Ахматовой установили подслушивающее устройство. После встречи с Исайей Берлином, сотрудником американского посольства, “шпионом”, по мнению Сталина, последовала “гражданская казнь”, пик гонений, травли. Это было время, когда Ахматова не могла публиковать свои стихи, а вход во все литературные общества ей был заказан.
Третья часть “Поэмы без героя” (эпилог) посвящена ИСКУПЛЕНИЮ грехов молодости через страдания
Блокадный Ленинград тоже искупает вину своих жителей. Во время блокады, в 1942 году, героиня вынуждена уехать в Ташкент и, уезжая, она чувствует вину перед оставляемым ею городом. Но она настаивает на “мнимости” их разлуки, так как эта разлука кажется невыносимой. Героиня понимает, что, уезжая из Петербурга, она становится чем-то похожей на эмигрантов, так жарко обличавшихся ею. (“Не с теми я, кто бросил землю…”). Покинув страну в самое тяжёлое время, эмигранты отстраняются от Родины, предоставляя ей страдать и не желая разделить эти страдания. Уезжая из блокадного Ленинграда, героиня чувствует, что совершает то же самое. И здесь вновь появляется двойник лирической героини. Но это уже двойник-искупитель, лагерный узник, идущий на допрос. Этот же двойник говорит, идя с допроса, голосом самой героини:
За себя я заплатила Ни налево, ни направо
Чистоганом, Не глядела,
Ровно десять лет ходила А за мной худая слава
Под наганом, Шелестела.
В эпилоге говорится уже о России в целом, об искуплении ею грехов в период репрессий, а потом и в трагедии войны. Другая, “молодая” Россия идет, обновленная, отчищенная страданиями, “себе же самой навстречу”, то есть к обретению своих утраченных ценностей.
Так заканчивается поэма.
http://revolution.allbest.ru/literature/00003682_0.html

«Поэма без героя» Анна Ахматова

Часть I
Тринадцатый год
(1913)

Di rider finirai
Pria dell’ aurora.
Don Giovanni

(Смеяться перестанешь
Раньше, чем наступит заря.
Дон Жуан (ит.).)

«Во мне еще как песня или горе
Последняя зима перед войной».
«Белая Стая»

Вступление

Из года сорокового,
Как с башни на все гляжу.
Как будто прощаюсь снова
С тем, с чем давно простилась,
Как будто перекрестилась
И под темные своды схожу.

Посвящение

А так как мне бумаги не хватило
Я на твоем пишу черновике.
И вот чужое слово проступает
И, как снежинка на моей руке,
Доверчиво и без упрека тает.
И темные ресницы Антиноя
Вдруг поднялись, и там - зеленый дым,
И ветерком повеяло родным…
Не море ли? - Нет, это только хвоя
Могильная и в накипаньи пен
Все ближе, ближе… «Marche funebre1…»

«In my hot youth -
when George the Third was King…»
Byron.2

Я зажгла заветные свечи
И вдвоем с ко мне не пришедшим
Сорок первый встречаю год,
Но Господняя сила с нами,
В хрустале утонуло пламя
И вино, как отрава жжет…
Это всплески жуткой беседы,
Когда все воскресают бреды,
А часы все еще не бьют…
Нету меры моей тревоги,
Я, как тень, стою на пороге
Стерегу последний уют.
И я слышу звонок протяжный,
И я чувствую холод влажный.
Холодею, стыну, горю
И, как будто припомнив что-то,
Обернувшись в пол оборота
Тихим голосом говорю:
Вы ошиблись: Венеция дожей
Это рядом. Но маски в прихожей
И плащи, и жезлы, и венцы
Вам сегодня придется оставить.
Вас я вздумала нынче прославить,
Новогодние сорванцы.
Этот Фаустом, тот Дон Жуаном…
А какой-то еще с тимпаном
Козлоногую приволок.
И для них расступились стены,
Вдалеке завыли сирены
И, как купол, вспух потолок.
Ясно все: не ко мне, так к кому же?!
Не для них здесь готовился ужин
И не их собирались простить.
Хром последний, кашляет сухо.
Я надеюсь, нечистого духа
Вы не смели сюда ввести.
Я забыла ваши уроки,
Краснобаи и лжепророки,
Но меня не забыли вы.
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет
Страшный праздник мертвой листвы.
Только… ряженых ведь я боялась.
Мне всегда почему-то казалось,
Что какая-то лишняя тень
Среди них без лица и названья
Затесалась. Откроем собранье
В новогодний торжественный день.
Ту полночную Гофманиану
Разглашать я по свету не стану,
И других бы просила… Постой,
Ты как будто не значишься в списках,
В капуцинах, паяцах, лизисках -
Полосатой наряжен верстой,
Размалеванный пестро и грубо -
Ты - ровесник Мамврийского дуба,
Вековой собеседник луны.
Не обманут притворные стоны:
Ты железные пишешь законы, -
Хамураби, Ликурги, Солоны
У тебя поучиться должны.
Существо это странного нрава,
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
В юбилейные пышные кресла,
А несет по цветущему вереску,
По пустыням свое торжество.
И ни в чем не повинен, - ни в этом,
Ни в другом, и ни в третьем. Поэтам
Вообще не пристали грехи.
Проплясать пред Ковчегом Завета,
Или сгинуть… да что там! про это
Лучше их рассказали стихи.

Крик: «Героя на авансцену!»
Не волнуйтесь, дылде на смену
Непременно выйдет сейчас…
Чтож вы все убегаете вместе,
Словно каждый нашел по невесте,
Оставляя с глазу на глаз
Меня в сумраке с этой рамой,
Из которой глядит тот самый
До сих пор не оплаканный час.
Это все наплывает не сразу.
Как одну музыкальную фразу,
Слышу несколько сбивчивых слов.
После… лестницы плоской ступени,
Вспышка газа и в отдаленьи
Ясный голос: «Я к смерти готов».

Ты сладострастней, ты телесней
Живых, блистательная тень.
Евгений Баратынский

Распахнулась атласная шубка…
Не сердись на меня, голубка,
Не тебя, а себя казню.
Видишь, там, за вьюгой крупчатой,
Театральные арапчата
Затевают опять возню.
Как парадно звенят полозья
И волочится полость козья.
Мимо, тени! Он там один.
На стене его тонкий профиль -
Гавриил, или Мефистофель
Твой, красавица, паладин?
Ты сбежала ко мне с портрета,
И пустая рама до света
На стене тебя будет ждать -
Так пляши одна без партнера.
Я же роль античного хора
На себя согласна принять…

Ты в Россию пришла ниоткуда,
О, мое белокурое чудо,
Коломбина десятых годов!
Что глядишь ты так смутно и зорко? -
Петербургская кукла, актерка,
Ты, один из моих двойников.
К прочим титулам надо и этот
Приписать. О, подруга поэтов!
Я - наследница славы твоей.
Здесь под музыку дивного мэтра,
Ленинградского дикого ветра
Вижу танец придворных костей,

Оплывают венчальные свечи,
Под фатой поцелуйные плечи,
Храм гремит: «Голубица, гряди!..»
Горы пармских фиалок в апреле
И свиданье в Мальтийской Капелле,
Как отрава в твоей груди.

Дом пестрей комедьянтской фуры,
Облупившиеся амуры
Охраняют Венерин алтарь.
Спальню ты убрала, как беседку.
Деревенскую девку-соседку -
Не узнает веселый скобарь.

И подсвечники золотые,
И на стенах лазурных святые -
Полукрадено это добро.
Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли,
Ты друзей принимала в постели,
И томился дежурный Пьеро.

Твоего я не видела мужа,
Я, к стеклу приникавшая стужа
Или бой крепостных часов.
Ты не бойся, дома не мечу,
Выходи ко мне смело навстречу, -
Гороскоп твой давно готов.

«Падают брянские, растут у Манташева.
Нет уже юноши, нет уже нашего».
Велимир Хлебников

Были святки кострами согреты.
И валились с мостов кареты,
И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью
По Неве, иль против теченья, -
Только прочь от своих могил.
В Летнем тонко пела флюгарка
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл.

И всегда в тишине морозной,
Предвоенной, блудной и грозной,
Потаенный носился гул.
Но тогда он был слышен глухо,
Он почти не касался слуха
И в сугробах Невских тонул

Кто за полночь под окнами бродит,
На кого беспощадно наводит
Тусклый луч угловой фонарь -
Тот и видел, как стройная маска
На обратном «Пути из Дамаска»
Возвратилась домой не одна.
Уж на лестнице пахнет духами,
И гусарский корнет со стихами
И с бессмысленной смертью в груди
Позвонит, если смелости хватит,
Он тебе, он своей Травиате,
Поклониться пришел. Гляди.
Не в проклятых Мазурских болотах.
Не на синих Карпатских высотах…
Он на твой порог…
Поперек..,
Да простит тебе Бог!

Это я - твоя старая совесть -
Разыскала сожженную повесть
И на край подоконника
В доме покойника
Положила и на цыпочках ушла.

Послесловие

Все в порядке; лежит поэма
И, как свойственно ей, молчит.
Ну, а вдруг как вырвется тема,
Кулаком в окно застучит?
И на зов этот издалека
Вдруг откликнется страшный звук
Клокотание, стон и клекот…
И виденье скрещенных рук.

Часть II-ая

Решка
(Intermezzo)

В. Г. Гаршину

«Я воды Леты пью…
Мне доктором запрещена унылость»
Александр Пушкин

Мои редактор был недоволен,
Клялся мне, что занят и болен,
Засекретил свой телефон…
Как же можно! три темы сразу!
Прочитав последнюю фразу,
Не понять, кто в кого влюблен.

Я сначала сдалась. Но снова
Выпадало за словом слово,
Музыкальный ящик гремел.
И над тем надбитым флаконом,
Языком прямым и зеленым,
Неизвестный мне яд горел.

А во сне все казалось, что это
Я пишу для кого-то либретто,
И отбоя от музыки нет.
А ведь сон - это тоже вещица!
«Soft embalmer»3, Синяя птица.
Эльсинорских террас парапет.

И сама я была не рада,
Этой адской арлекинады,
Издалека заслышав вой.
Все надеялась я, что мимо
Пронесется, как хлопья дыма,
Сквозь таинственный сумрак хвой.

Не отбиться от рухляди пестрой!
Это старый чудит Калиостро
За мою к нему нелюбовь.
И мелькают летучие мыши,
И бегут горбуны по крыше,
И цыганочка лижет кровь.

Карнавальной полночью римской
И не пахнет, - напев Херувимской
За высоким окном дрожит.
В дверь мою никто не стучится,
Только зеркало зеркалу снится,
Тишина тишину сторожит.

Но была для меня та тема,
Как раздавленная хризантема
На полу, когда гроб несут.
Между помнить и вспомнить, други,
Расстояние, как от Луги
До страны атласных баут.

Бес попутал в укладке рыться…
Ну, а все же может случиться,
Что во всем виновата я.
Я - тишайшая, я - простая,
— «Подорожник», » Белая Стая » -
Оправдаться? Но как, друзья!?

Так и знай: обвинят в плагиате…
Разве я других виноватей?..
Правда, это в последний раз…
Я согласна на неудачу
И смущенье свое не прячу
Под укромный противогаз.

Та столетняя чаровница
Вдруг очнулась и веселиться
Захотела. Я ни при чем.
Кружевной роняет платочек,
Томно жмурится из-за строчек
И брюлловским манит плечом.

Я пила ее в капле каждой
И, бесовскою черной жаждой
Одержима, не знала, как
Мне разделаться с бесноватой.
Я грозила ей звездной палатой
И гнала на родной чердак,

В темноту, под Манфредовы ели,
И на берег, где мертвый Шелли
Прямо в небо глядя, лежал,
И все жаворонки всего мира
Разрывали бездну эфира
И факел Георг держал,

Но она твердила упрямо:
«Я не та английская дама
И совсем не Клара Газюль,
Вовсе нет у меня родословной,
Кроме солнечной и баснословной.
И привел меня сам Июль».

А твоей двусмысленной славе,
Двадцать лет лежавшей в канаве,
Я еще не так послужу;
Мы с тобой еще попируем
И я царским моим поцелуем
Злую полночь твою награжу.

1941. Январь.(3-5-ого днем)
Ленинград.
Фонтанный Дом.
Переписано в Ташкенте
19 янв 1942 (ночью во время
легкого землетрясения).

Эпилог
Городу и Другу

Так под кровлей Фонтанного Дома,
Где вечерняя бродит истома
С фонарем и связкой ключей, -
Я аукалась с дальним эхом
Неуместным тревожа смехом
Непробудную сонь вещей, -

Где свидетель всего на свете,
На закате и на рассвете
Смотрит в комнату старый клен,
И, предвидя нашу разлуку,
Мне иссохшую черную руку,
Как за помощью тянет он.
…………..
А земля под ногами горела
И такая звезда глядела
В мой еще не брошенный дом,
И ждала условного звука…
Это где-то там - у Тобрука,
Это где-то здесь - за углом.
Ты мой грозный и мой последний,
Светлый слушатель темных бредней:
Упованье, прощенье, честь.
Предо мной ты горишь, как пламя,
Надо мной ты стоишь, как знамя
И целуешь меня, как лесть.
Положи мне руку на темя.
Пусть теперь остановится время
На тобою данных часах.
Нас несчастие не минует
И кукушка не закукует
В опаленных наших лесах.
А не ставший моей могилой
Ты гранитный
Побледнел, помертвел, затих.
Разлучение наше мнимо,
Я с тобою неразлучима
Тень моя на стенах твоих
Отраженье мое в каналах,
Звук шагов в Эрмитажных залах
И на гулких дугах мостов,
И на старом Волковом Поле,
Где могу я плакать на воле
В чаще новых твоих крестов.
Мне казалось, за мной ты гнался
Ты, что там умирать остался
В блеске шпилей в отблеске вод.
Не дождался желанных вестниц,
Над тобой лишь твоих прелестниц
Белых ноченек хоровод.
А веселое слово - дома
Никому теперь незнакомо
Все в чужое глядят окно
Кто в Ташкенте, кто в Нью-Йорке
И изгнания воздух горький,
Как отравленное вино.
Все мы мной любоваться могли бы,
Когда в брюхе летучей рыбы
Я от злой погони спаслась
И над Ладогой и над лесом,
Словно та одержимая бесом,
Как на Брокен ночной неслась.
А за мной тайной сверкая
И назвавшая себя - Седьмая
На неслыханный мчалась пир
Притворившись нотной тетрадкой
Знаменитая Ленинградка
Возвращалась в родной эфир.

Анализ стихотворения Ахматовой «Поэма без героя»

Над итоговым произведением, заслужившим репутацию загадочного и мистического, поэтесса трудилась более двух десятков лет. В сложную и многогранную основную тему - судьбы соотечественников и жизнь страны в первой половине XX в. - включены все важнейшие направления ахматовского творчества. Камерные взаимоотношения влюбленных в ранней лирике, честная и бесстрашная гражданская поэзия позднего периода, петербургские мотивы - все это присутствует в тексте поэмы, все подлежит рефлексии и иногда приобретает новый смысл.

«Поэма без героя» полна ребусов, и первый из них кроется в названии. Кто же стал главным действующим лицом? Однозначного ответа нет. Среди разноголосого хора, обилия имен и зашифрованных безымянных образов выделяется голос лирической героини, которую иногда называют истинной «хозяйкой» поэмы. Этот голос часто напоминает отрывочную речь, переполненную эмоциями, поток сознания медиума, транслирующего воспоминания в процессе спиритического сеанса.

Более верным представляется мнение, которое выдвигает на роль героя образ Времени или Эпохи. Многослойное строение этого образа основано не на обычном поступательном движении, а на одновременном сосуществовании разных временных пластов. В настоящем вмещаются тени прошлого и проглядывает будущее, создавая основу для пророческих видений.

Финал произведения остается открытым. Портрет «Гостя из будущего», который не явился героине в новогоднюю ночь, окружен мрачным ореолом, но лишен определенности. Повествование заканчивается трагическим и страдальческим образом женщины-России, измученной страхом и ждущей возмездия.

Тема двойничества, актуальная для ахматовского творчества еще с первых сборников, здесь достигла апогея. В одной из ремарок автор заявляет о трех портретах-отражениях, но последующий текст умножает их количество. Кажется, что «зеркальное письмо» довело число отражений до бесконечности. Призраки из «адской арлекинады», навестившие героиню в праздничный вечер, тоже множатся в таинственном зазеркалье.

Необычна и форма поэмы: автор наделил ее элементами пьесы. Ремарки не только определяют место действия, но подробно описывают декорации к каждой части или главе. «Поэма без героя» с рождения «просилась» на сцену, но театральные постановки, созданные на основе произведения, появились лишь в начале XXI в.

Анна Ахматова создавала свое ключевое произведение - «Поэму без героя» в течении двух десятков лет. Большой временной отрезок позволил поэтессе вложить в поэму все ее мысли, переживания, раздумья, подводя итог всему ее творческому пути. Основными темами поэмы стали время и память – понятия, на которых Ахматова нанизала стихотворные строчки, создавая монументальное, эпическое полотно, в котором в причудливой композиции переплетаются мотивы прошлого и настоящего, близкие поэтессе элементы домашнего быта, фантасмагоричные образы, легенды и реальность.

Ахматова, которая начинала свой поэтический путь в эпоху «серебряного века» русской культуры, обращается к временам своей молодости, к тому периоду в истории России, очарование которого мы потеряли безвозвратно.

Первая часть поэмы под названием «Девятьсот тринадцатый год» рассказывает нам трагическую историю драгунского корнета, который совершает самоубийство из-за несчастной любви.

Наши эксперты могут проверить Ваше сочинение по критериям ЕГЭ

Эксперты сайта Критика24.ру
Учителя ведущих школ и действующие эксперты Министерства просвещения Российской Федерации.

Основой сюжета стал реальный случай, который происходил практически на глазах Ахматовой, но на самом деле, реальная подоплека становится только удобным предлогом, чтобы вытащить из небытия прошлых лет целый карнавал страшных и милых призраков. История бедного драгуна стала великолепной иллюстрацией ко всей эпохе. Автор увидела в этом случае все нюансы того далекого прошлого, которое словно лучом прожектора было высвечено самоубийством драгуна. Трагичность, фарс, комедия, мистика – такой неуловимый флер витал в атмосфере прошлого. Автор подводит к мысли, что именно легкомысленность эпохи стала роковой причиной ее падения.

Поэтесса, которая живет в «сороковые, роковые», обращается к своим воспоминаниям, в которых оживает прошлая потерянная эпоха. В настоящем у нее за плечами немало трагических событий, арест мужа с сыном, невозможность публиковаться, блокадный Ленинград. Во вступлении Ахматова особо отмечает свою позицию по отношению к памяти прошлых лет:

Из года сорокового,

Как с башни, на все гляжу.

Как будто прощаюсь снова

С тем, с чем давно простилась,

Как будто перекрестилась

И под темные своды схожу.

Ахматова с помощью магии поэтических слов возвращается в 1913 год и зовет за собой читателей в эти годы, который она называет последним мирным годом. Поэтесса делает попытку воссоздать прошлое, которому она была свидетелем и стала судьей:

Я забыла ваши уроки,

Краснобаи и лжепророки!

Трагизм повествования усиливается за счет композиции поэмы, когда взгляд автора обращается к давно минувшим временам спустя много лет. Автору сложно смириться с тем, что герои ее молодости стали тенями прошлого, она в отчаянии вопрошает:

Как же это могло случиться,

Что одна я из них жива?

В поэме есть отчётливое проявление пафоса неминуемой катастрофы. Смерть юноши-поэта, который не мог пережить измены любимой, лишь первый акт драмы, что разыгрывалась в XX в. на просторах истории. Четырнадцатый, а затем и сорок первый год явил иные ее масштабы. Ho не случайно память автора «Поэмы без героя» в осажденном Ленинграде возвращается к тому, «с чем давно простилась». Трагичная интонация темы оттеняется целой галереей маскарадных образов, пришедших из пространства мировой классической литературы, которые показаны, как слепки с лица эпохи. В центре лирического сюжета несчастный в любви молодой драгун и актриса, история которых помогает поднять уровень необходимого поэтического накала до широкого эпического полота, охватывающего вполне четко очерченный период истории. Достоверность и правдоподобие картины подчеркиваются присутствием ключевых исторических образов: облик Блока:

Это он в переполненном зале

Слал ту черную розу в бокале…

Будто эхо горного грома,

Наша слава и торжество!..

Кроме того, в поэме также можно проследить и значительную историческую параллель – образ Петербурга. Не случайным образом у первой части поэмы появился подзаголовок «Петербургская повесть». Образ великого города, который пронизывает части поэмы, играет роль связующего элемента между прошлым и настоящим. В поэме Петербург показан в русле классических сюжетов русской литературы с гоголевской гротескностью, муками совести Достоевского. Петербург становится немым свидетелем человеческих драм и хранителем чего-то неуловимого, но весьма значительного, которое не исчезло за времена лихолетья. Петербург стал символом памяти о потерянной эпохе, который проносит через себя отголоски прошлого, ведущие в настоящее.

Мотив исторической памяти всегда был важным элементом в творчестве Ахматовой, в «Поэме без героя» он достиг своей наивысшей проникновенности:

Как в прошедшем грядущее зреет,

Так в грядущем прошлое тлеет -

Разве я других виноватей?

Это привносит в поэму яркий и грустный мотив совести, несущий также и осознание вины каждого человека за произошедшие трагедии. Память, время и совесть сливаются в единое целое, образуя центральные образы произведения. Ключевыми образами становятся Автор, обобщенный образ человека, который ответственен за судьбу не только народа, но и всего человечества, и Город, выступающий в роли одухотворенного образа многоликого мира, символ его незыблемости, хранитель времени и памяти прошлых эпох. С помощью этих двух образов сложная структура многоплановой и многогранной поэмы обретает твердую основу.

Течение реки времени переносит читателя в 1941 год. Несмотря на то, что все основные жизненные потери ушли в далекое прошлое, растворился мир молодости и азарта, любви и страсти, но в «Эпилоге» автор вновь испытывает печаль, прощаясь с великим Городом. Поэтесса покидает Петербург, когда город окутан страшной блокадной чумой, она оплакивает, ведь вместе с ним она прощается с целой эпохой своей жизни, которая навсегда оставила память на его улицах.

Самое объемное произведение Ахматовой, прекрасная, но вместе с тем крайне трудная для понимания и сложная "Поэма без героя" создавалась более двадцати лет. Начала Ахматова писать ее в Ленинграде перед войной, потом во время войны продолжала работу над ней в Ташкенте, а затем заканчивала в Москве и Ленинграде, но еще до 1962 года не решалась считать ее завершенной. «Первый раз она пришла ко мне в Фонтанный Дом, - пишет о поэме Ахматова, - в ночь на 27 декабря 1940 г., прислав как вестника еще осенью один небольшой отрывок.

Я не звала ее. Я даже не ждала ее в тот холодный и темный день моей последней ленинградской зимы.

Ее появлению предшествовало несколько мелких и незначительных фактов, которые я не решаюсь назвать событиями.

В ту ночь я написала два куска первой части («1913 год») и «Посвящение». В начале января я почти неожиданно для себя написала «Решку», а в Ташкенте (в два приема) - «Эпилог», ставший третьей частью поэмы, и сделала несколько существенных вставок в обе первые части.

Я посвящаю эту поэму памяти ее первых слушателей - моих друзей и сограждан, погибших в Ленинграде во время осады.

Этой Поэме (Ахматова всегда писала это слово применительно к данному произведению только с большой буквы) [ 9, 17 ] она придавала принципиальное значение. По ее замыслу (а так и получилось) Поэма должна была стать синтезом важнейших для ее творчества тем, образов, мотивов и мелодий, то есть своего рода Итогом Жизни и Творчества. В ней нашли свое выражение некоторые новые художественные принципы, выработанные поэтессой главным образом в годы Великой Отечественной войны, и среди них главнейший - принцип неукоснительного историзма. Ведь Поэма в высшей степени обязана тому страданию и мужеству, что обрела Ахматова в 30-е годы, став свидетельницей и участницей народной трагедии. Безмолвный плач народа в тюремных очередях никогда не переставал звучать в ее душе и в ее слове. «Поэма без героя» восприняла и, как в мощном тигле, переплавила весь этот неимоверный и, казалось бы, неподъемный для поэта опыт» [ 9, 17 ].

В этом произведении существует столько уровней, и оно так изобилует прямыми и скрытыми цитатами и перекличками с жизнью самого автора и со всей европейской литературой, что понять его не просто, тем более что публиковалось оно разрозненными отрывками и многие его прочтения основывались на неверном или неполном тексте. Сама Ахматова категорически отказывалась объяснять Поэму, а, напротив, спрашивала мнения о ней других людей, тщательно собирала и даже зачитывала их вслух, никогда при этом, не показывая собственного к ним отношения. В 1944 году она заявила, что "никаких третьих, седьмых, двадцать девятых смыслов поэма не содержит" [ 1, 320 ]. Но уже в самом тексте Поэмы она признает, что "применила симпатические чернила", что "у шкатулки... тройное дно", что пишет она "зеркальным письмом". "И другой мне дороги нету; - писала она, - чудом я набрела на эту / И расстаться с ней не спешу" [ 1, 242 ].

Конечно, естественнее всего думать, что Ахматова вынуждена была воспользоваться "симпатическими чернилами" по цензурным соображениям, однако вернее было бы предположить, что за этим кроется иная причина: Ахматова обращалась не только к живущим, но и к еще не рожденным, а также ко внутреннему "я" читателя, который до поры до времени хранил в памяти услышанное, чтобы потом извлечь из нее то, к чему он оставался глух когда-то. И здесь действует уже не государственная цензура, а тот внутренний цензор, что заключен в сознании читателя. Мы не всегда готовы или способны воспринимать голос крайней правоты, обретенной "по ту сторону ада".

Ахматова, теснейшими узами связанная с земной жизнью, в начале своего Пути восставала против символизма, который, на ее взгляд, пользовался тайным языком. Но ее неспособность писать стихи ни о чем другом, кроме того, что пережито ею самой, в сочетании с желанием понять трагические обстоятельства собственной жизни, чтобы суметь вынести их бремя, заставили ее поверить в то, что ее жизнь сама по себе глубоко символична. Чтобы найти "отгадку" собственной жизни, она вводит в "Поэму без героя" целый ряд людей - своих друзей и современников, по большей части уже умерших, - и в этом широком контексте сближает символы с реальностью; ее символы - живые люди со своими собственными историческими судьбами.

Если Луговской и Твардовский, осмысляя с высот «середины века» пути родины и народа, каждый по-своему стремились к возможной полноте воссоздания большой исторической эпохи, отразившейся в человеческой душе, то для Ахматовой характерно прежде всего обращение к трагическим, узловым моментам, где скрещиваются противоречии времени, для нее важно постичь и раскрыть во всей неповторимости их глубинную суть. «Поэма без героя» Ахматовой — уникальное и, наряду с «Реквиемом», пожалуй, самое, значительное произведение середины столетия — создавалась около четверти века.

Первоначальная редакция «Поэмы без героя» (1940—1942, Ленинград — Ташкент) печаталась в отрывках, начиная с 1944 г. Наиболее полной прижизненной публикацией стала ее первая часть — "Девятьсот тринадцатый год", напечатанная в итоговом сборнике "Бег времени" (1965), хотя туда и не вошли две другие части поэмы. И несмотря на то, что в последующие десятилетия в разных изданиях были опубликованы все три ее части, окончательного, канонического текста все же не существует.

Тем не менее известны, опубликованные в 3-м томе 6-томного Собрания сочинений 4 редакции (1943. 1946, 1956 и 1963 гг.), хотя работа над «Поэмой...» продолжалась буквально до последних дней. Четвертая редакция под названием «Поэма без героя. Триптих. 1940—1965», — по мнению специалистов, наиболее полно отражает волю автора.

В 1959 г. А. Ахматова пишет: «Поэма оказалась вместительнее, чем я думала... я вижу ее совершенно единой и цельной». Тем не менее двумя годами позже появляется новая запись: «Поэма опять двоится. ...она так вместительна, чтобы не сказать бездонна».

Эти высказывания и подзаголовок «Триптих», указывающий на трехчастное построение и перекликающийся со словами автора: «У шкатулки ж тройное дно», - говорят об удивительной глубине, многослойности произведения, и об особенностях его свободной структуры.

Основная часть поэмы носит название «Девятьсот тринадцатый год», снабжена подзаголовком «Петербургская повесть». В тот год, последний перед мировой войной, столица Российской империи жила в преддверии грядущих катастроф и перемен. К этой поре своей молодости автор обращается из совсем другой эпохи, обогащенный опытом исторического видения, с некой вершины оглядываясь на прошлое и одновременно предощущая новые испытания. Именно так звучит «Вступление», датированное «25 августа 1941. Осажденный Ленинград».

Первая глава этой части предваряется двумя стихотворными эпиграфами, которые определяют время действия и адресуют читателя к вершинам русской поэзии XIX—XX веков. Вслед за ними идет проза веский текст — своего рода сценическая ремарка. И дальше в авторском воображении (или сне) начинается карнавал (арлекинада): возникает вереница фигур, масок, проходит череда эпизодов, сцен, интермедий — причем все это разворачивается именно внутри прихотливого и целостного лирического монолога.

К.И. Чуковский, назвавший Ахматову Анну Андреевну«мастером исторической живописи» и показавший ее великолепное мастерство, подлинное чувство истории на множестве примеров, в частности, заметил, что настоящий герой в "Поэме без героя" есть, и это - Время. Можно, конечно, по-разному относиться к этому суждению, но, думается, оно нисколько не принижает роли и места лирического героя поэмы, и автора, организующего и определяющего ее жанровую специфику, делающего ее единой и цельной.

Интересно сопоставить с выше приведенными словами К. Чуковского свидетельство самой А. Ахматовой из ее «Примечания» в «Прозе о Поэме»: «Героиня Поэмы (Коломбина) вовсе не портрет О.А. Судейкиной. Это скорее портрет эпохи — это 10-е голы, петербургские и артистические...». Характерно, что здесь речь идет, во-первых, о героине и, во-вторых, об эпохе, как у Чуковского.

Назвав первую часть своего «Триптиха» — «Петербургской повестью», А. Ахматова не только обозначила место действия и соотнесенность с классической, пушкинской традицией, но и указала на особенности ее построения. Здесь действительно есть приметы повествовательного жанра и прежде всего то, что в центре — романтическая история любви и самоубийства юного поэта, «глупого мальчика», "драгунского Пьеро", которого увлекла, а затем изменила ему «петербургская кукла, актерка», «Коломбина десятых годов».

Эта история, данная в отдельных звеньях, смутная и зашифрованная, разворачивается на фоне маскарада и «бала метелей», «бездонной», бесконечно длящейся новогодней ночи. Сами судьбы персонажей (а за ними стоят реальные прототипы: актриса Ольга Глебова-Судейкина, поэт Всеволод Князев) — зеркало переживаний автора. И героиня — «белокурое чудо», «голубка, солнце, сестра» — двойник его души.

Своеобразие «повести» Ахматовой в том, что ее сюжет и конфликт — формы выражения авторского переживания эпохи. Не случайно четыре основных главы этой части, в которых к автору приходят воспоминания — «тени из тринадцатого года», окружены таким плотным лирическим «кольцом», обрамлены Посвящениями, Вступлением, Послесловием. Вместе с тем ощущение эпохи, черты и приметы надвигающихся событий проступают в характерных зарисовках.

Условные «персонажи» (Ветер, Тишина), конечно, тоже лишь двойники авторского лирического «я». Но их появление симптоматично. Они возникают тогда, когда нужно дать наиболее полную характеристику сложного и противоречивого времени, и свидетельствуют, насколько проницательным и углубленным стало у поэта чувство эпохи и истории.

И вот — от фантастического «новогоднего бала метелей», «адской арлекинады», «полночной Гофманианы» и «Петербургской чертовни» с ее первыми жертвами — до зловещих событий, «пыток и казней» конца 30-х годов и всенародной трагедии военных лет.

От чувства обреченности поколения к ощущению неустойчивости и гибельности самого времени — таково движение мысли-переживания. В ходе работы над произведением расширялась его тематика и масштабность, шло углубление в суть исторических событий, постижение связи времен («Как в прошедшем грядущее зреет, / так в грядущем прошлое тлеет...»), понимание сути эпохи, всего XX столетия.

Во 2-й части поэмы - "Решка" - представление об эпохе еще более расширяется и одновременно конкретизируется, показывая, каким обернулся "Настоящий Двадцатый Век" в судьбе самого поэта и многих людей.

Здесь уже нет каких-либо элементов повествовательности — все подчинил себе лирический голос автора, который звучит с предельной откровенностью, особенно в строфах, ранее опущенных и замененных точками по цензурным соображениям. И особенно впечатляющ финал "Решки" — прямая перекличка с «Реквиемом» в двух последних строфах, предваряемых авторской ремаркой: «(Вой в печной трубе стихает…)».

Эта часть поэмы («Решка») в значительной степени представляет разговор с различными собеседниками: с непонятливым редактором, с читателем-другом, наконец, с таким условным персонажем, как «столетняя чаровница» — романтическая поэма XIX века. Именно к последней обращены трагические финальные строфы, с особой силой выявляющие и акцентирующие своеобразие лиро-эпоса Ахматовой в русле и на фоне отечественной и мировой традиции («Обезумевшие Гекубы / и Кассандры из Чухломы»),

Третья часть поэмы — «Эпилог», обращенный к родному городу. Вводная ремарка рисует осажденный Ленинград в развалинах и пожарах под орудийный грохот июня 1942 года. Автор, находящийся за 7 тысяч километров, в Ташкенте, охватывает мысленным взором всю страну и видит ее целиком — от прифронтовых рубежей до отдаленных ГУЛАГовских мест заключения.

Заключительные, последние строфы «Эпилога» рисуют расставание с Городом, путь в эвакуацию, завершается «Поэма...» на скорбной и трагической ноте, что подчеркивает еще ее тесную связь с «Реквиемом», заставляя читателя ощутить их как две части единого целого — портрета и памятника трагической эпохи.

В «Поэме без героя», особенно в ее первой части, есть условный сюжет, зарисовки быта, специально обозначенные «лирические отступления» и прямые авторские монологи и обращения. В ней отчетливо выразилось музыкальное начало. А. Ахматова сочувственно отнеслась к мнению Михаила Зенкевича, что это «Трагическая Симфония — музыка ей не нужна, потому что содержится в ней самой». Вместе с тем ее построение напоминает драматургическое произведение (есть даже «Интермедия» — «Через площадку»). Несомненно влияние на нее драматургии Александра Блока, его лирических драм: «Балаганчика», «Незнакомки», драматической поэмы «Песня судьбы».

И хотя лирическому началу в поэме А. Ахматовой несомненно принадлежит заглавная роль, было бы неверным не замечать ее сложного единства и тенденции к синтезу родовых начал и — шире — различных искусств. Поэма выявила общее тяготение к художественному синтезу, к углубленному постижению человека, времени, мира в их взаимосвязи. Следует особо подчеркнуть исключительную широту творчески освоенных в «Реквиеме» и «Поэме без героя» опыта и традиций отечественной и мировой литературы и искусства — опору на фольклор, античную мифологию, Библию богатейшее наследие смежных искусств: театра, живописи, музыки, оперы, балета...

В рамках отличающейся особой плотностью поэтической ткани, вобравшей, сконцентрировавшей в себе пространство и время, людские трагедии и ход истории лирической поэмы-цикла о жестоких испытаниях конца 30-х годов — «Реквием», в «Триптихе» о событиях 10-х и 30—40-х годов — «Поэме без героя», не ограничивающихся тесным взаимодействием лирики и эпоса, но и включающих драматическое, трагедийное начало, на основе глубоко личностного вживания в эпоху, а также подлинно эпического мироощущения А. Ахматова создала уникальные произведения с чертами большого художественного синтеза.