Когда в апреле 2009 года объявили лонг-лист «Большой книги» и все стали дружно писать о непредсказуемости четвертого премиального процесса, что «не существует паровоза», который потащил бы за собой других, появились многочисленные прогнозы по поводу того, кто войдет в «шорт-лист», имя Мариам Петросян в списках не значилось и не могло значится, так как ее «Дом» был представлен в рукописном виде.

Не произошло большой революции и после появления официального «шорт-листа». Все опять ломали копья над тем, у кого больше шансов получить премию, словно играли в тотализатор. Имя Мариам Петросян никого не интересовало, пресса называла ее темной лошадкой «Большой книги», хотя попутно куратор премии Михаил Бутов выронил загадочно-пророческую фразу: «Люди возникают из ниоткуда с огромными романами, причем романами хорошими». Уверен, что имел он ввиду именно книгу Мариам Петросян «Дом, в котором». Она сюрприз четвертого сезона уже потому, что М.Петросян не профессиональный писатель и это ее первая и пока единственная книга. Издательство «Livebook» называет эту книгу особенной, потому что она якобы о подростках, у которых жизнь вверх тормашками. Сказка – не сказка, притча – не притча. Многосмысленная философичная вещь с мерцающими подтекстами.

Так почему рукопись М. Петросян «Дом, в котором» прошла в финал «Большой книги». М.Бутов считает, что исключительно за необычность текста и его художественные достоинства, что уже само по себе - признание литературного качества. Мне ближе размышления Фрэнсиса Бэкона о том, что «есть книги, которые надо только отведать, есть такие, которые лучше всего проглотить, и лишь немногие стоит разжевать и переварить...".

«Дом, в котором» «стоит разжевать и переварить».

Первые строки книги, настраивают читателя на минорный лад. «Дом стоит на окраине города. В месте, называемом «Расческой». Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квад­ратно-бетонных дворов – предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы, и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли – обнесенные заборами пустыри. Труха снесен­ных домов, гнездилища крыс и бродячих собак, гораздо более интересные молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы – интервалы между зубьями».

И вот в этом Доме живут Сфинкс, Слепой, Лорд, Табаки, Македонский, Черный и многие другие. Неизвестно, действительно ли Лорд происходит из благородного рода драконов, но вот Слепой - действительно незряч, а Сфинкс - мудр и загадочен. Табаки, конечно, не шакал, хотя и любит поживиться чужим добром. Для каждого в Доме есть своя кличка и каждый проживал в нем за один день столько, сколько в Наружности мы иногда не проживаем и за целую жизнь. Каждого Дом принимал или отвергал.

Хочется сразу предупредить читателей: не стоит позиционировать книгу М.Петросян, как книгу о детях, живущих в школе-интернате или о детях-инвалидах. Последняя тема слишком страшна и обширна. И первый парадокс состоит в том, что Мариам Петросян не социальный работник, она по профессии художник, работает «Арменфильме» в отделе мультипликации. Автор «Дома» не является знатоком инвалидно-интернатовской жизни. Это и к лучшему ибо тогда Дом, наверняка, получился бы слишком мрачным. Описанные Мариам условия и степень свободы воспитанников Дома слишком утопичны и далеки от реальности. Инвалидность героев тоже не более чем одно из условий для создания замкнутой системы, которая идеальна не только для развития сюжета, но и для концентрации поступков, характеризующих героев книги.

Что заставило писательницу, пишущую свою первую книгу, взяться за эту тему? Я открыто об этом ее спросил. «Не знаю. По-моему, это скорее темы находят нас, чем мы их. В моем случае это были персонажи. Они нашли меня, а потом уже заставили выстроить для себя подходящий им мир ».

Мариам Петросян создала по-настоящему хорошую книгу, главная тема которой проста и сложна одновременно: понять человека в человеке, с одним лишь небольшим уточнением, что мы имеем дело с детьми, и не просто с детьми, с детьми с ограниченными возможностями.

Недавно проштудировал занятное пособие одной литературной дамы на тему как стать успешным писателем. Если исходит из концепции данного талмуда, то «Дом, в котором» ни по каким лекалам не может быть успешно продаваемым продуктом, тем более бестселлером, хотя зачастую бестселлеры – это просто красивая обложка с неизвестным содержанием. Роман М.Петросян – это заранее провальная книга, которая принесет издательству убытки. Причины - основных три, опять же исключительно взяв за образец выше упомянутую шпаргалку литературной дамы.

Первая – отсутствие единства стиля. Я бы с этим согласился. Книга диктует личные пристрастия автора. Мариам любит сказки и до сих пор с удовольствием читает их своим двум детям. Свою книгу она относится к жанру "городской сказки", хотя это, наверное, не совсем правильно, но такого понятия как "домовая сказка" не существует, так что она использует наиболее подходящий термин.
Относительно композиции. Боюсь, эта тема требует пространных и долгих рассуждений и все они достаточно абстрактны. В личной переписке Мариам посетовала, что ей «пришлось выбросить из третьей книги сцены происходящего за пределами Дома. Они были необходимы сюжетно, но настолько не воспринимались единым целым с основным текстом, что пришлось с ними расстаться. Так что форма произведения, его структура иногда диктуют автору, ставят свои условия. Впрочем, как и персонажи».
Действительно в композиционном построении «Дома» имеется определенный ералаш, умело созданный Мариам, ты словно перескакиваешь с готовых листов мультипликационного фильма. Вот интермедия, слово театрального обихода, она вводит читателя в курс дела, и сменяется воспоминаниями, которые ведут от первого лица Курильщик, потом снова интермедия, уже другая картинка и ракурс, затем дневниковые записи восьми дней Шакала и так по спирали. Наличие интермедий условно можно сказать делят роман на большие театральные действия и у каждого действия свое неповторимое действие. Свой язык, свои декорации и антураж.

Язык, стиль написания «Дома»» поистине необычаен, возникает ощущение, что ты попадаешь в Зазеркалье, но созданное оно не Л.Кероллом, а художником-писателем Мариам Петросян. Философию книги можно сравнить с мудростью «Маленького принца» Антуана Экзепюри. Каждая фраза рождает какие-то потаенные иллюзии, то, что мы храним у себя глубоко внутри и боимся открыть створки детского сердца

«Толпа» персонажей в самом начале – это вторая из возможных причин «провальности» «Дома» по мнению вышеуказанной литературной дамы.

С первой страницы перед нами разворачивается чуть ли не партийное собрание, очень напоминающее по рассказам, дружинные пионерские разборки и какая феерическая тема: «Обсуждение обуви». Мариам училась еще в советское время и просто волшебно описала стиль того времени. Один из главных героев книги, обитатель стаи Фазанов – Курильщик, защищая «преимущества спортивной обуви» в Доме выливает на неподготовленного читателя столько сразу информации, что невозможно запомнить, кто есть кто, и вообще, куда попал читатель. О том, что это дом для инвалидов он поймет где-то с двадцатой страницы. Героев-подростков в романе очень много, они мелькают, как стеклышки в калейдоскопе, периодически исчезают с поля зрения, потом опять появляются. Много просто проходных героев, в кино или в театре сказали бы массовочных. Литературная дама в своем пособии рекомендует больше трех героев в начале не вводить. «Если текст пишется от первого лица, у героя должен быть свой язык, в котором кислое не будет путаться с пресным. Если этого не сделать, образ получается недостоверный».

Ну, и, наконец, штампы. Они присутствуют в рукописи, но, как ни странно это покажется, благодаря им, «Дом» и обретает тот языковый шарм необходимый для описания Дома, в котором живут наши не простые обитатели.

Существует закон воздействия писательского слова на читателя и Мариам Петросян им прекрасно владеет. Она хорошо видит то, о чем пишет, и благодаря этому, самые простые и порой стертые слова приобретают новизну, действуют на читателя с разительной силой и вызывают у него те мысли, чувства и состояния, какие писатель хочет ему передать.

Я обожаю смотреть в окно, то проехало, тот прошел, облака меняют цвет, форму, птицы носятся, звуки машин, голоса. Опишите его. А что значит описать - это значит подняться над материалом, попытаться проанализировать каждое движение души, смену настроения, всякий поворот. Будучи в нормальном состоянии, надо напрягаться, вспоминать, все равно ошибешься, а в этом состоянии должно быть все точно. Мариам в своем «Доме» удалось не только подняться над материалом, ей удалось осмыслить и обобщить в книге общечеловеческие, бытийные проблемы. Текст влечет за собой целый пласт общемировых символов: дом, окно, дорога, смерть, любовь. Ведь эта книга о том, что дружба преодолевает все преграды, становится выше болезни, агрессии мира, выше смерти. Маленькие герои Мариам - дети - вселенные, которым дано знать Истину. Мариам Петросян поднимает планку проблемы еще выше социальной адаптации: она ставит нас перед собственным незнанием, страхом подобных людей, перед болью, как больных, так и здоровых подростков, которым невероятно трудно найти свою дорогу в «большую жизнь» из вселенского мира детства. Дом – это нечто гораздо большее, чем просто интернат для детей, от которых отказались родители. Дом – это их отдельная вселенная.

Дом ненавидят, склоняют, проклинают, но его воспитанники бояться быть выставленными из Дома в большой мир, который им неведом. И чем больше они ненавидят свой Дом, тем больше они его любят и бояться потерять, потому что он единственное, что у них есть в настоящем. Обитатели Дома не думают о своем прошлом, зачем себе лишний раз сыпать соль на рану, ни о будущем, потому что оно настолько туманно и непредсказуемо, что они сами его бояться, они живут и умеют пользоваться настоящим. У них все общее и их дружба – это равенство всех перед всеми.

Обитатели живут в стаях, так они называют свои группы. Каждая стая – это отдельное государство, вселенная, космос. У каждой стаи свои традиции, кодексы поведения, они не безупречны, но в тех условиях, в которых живут наши герои – это лучшее, что они изобрели. Только в стае можно выжить, только стая поддержит или напротив изгонит, а без стаи не выживешь – закон джунглей он одинаков для всех: кто не за нас, тот против нас. Чтобы оставаться собой в мире, который днем и ночью пытается превратить тебя в кого-то другого, обитателям Дома приходится вести самую жестокую борьбу, на какую только способен человек, и не прекращать ее никогда. Подростки в Доме не только живут, они учатся (правда, об этом Мариам пишет как-то мимоходом, ей не интересна эта область), воюют, дружат, влюбляются. Все живущие в Доме – люди совершенно особенные. Судьба, обделив их физически, взамен дала им что-то более важное, какое-то умение, каждому - своё, как награду и главное – это сострадание.

Парадоксально, но в книге нет ни капли уныния, но это и не оптимистическая трагедия. В «Доме» вы найдете много не придуманного юмора, иронии, доброты. Дом, в котором наши герои растут, взрослеют, ищут свое место в жизни, тот кодекс чести, выработанный ими, у Мариам Петросян вышел абсолютно целостным художественным миром.

«Если ты рожден без крыльев, - утверждала Коко Шанель, - не мешай им расти». У многих героев Дома крылья уже выросли, и они учатся летать. Вот такая объективно реальная и фантасмагорически невероятна книга Мариам Петросян.

Есть такие моменты в нашей жизни, когда мы находим самих себя на распутье, испуганными, запутанными, без дорожной карты. Решения, принятые в тот момент, могут изменить все до конца наших дней. Конечно, когда смотришь в лицо неизвестности, большинство из нас предпочитает развернуться и уйти. Но время от времени люди стремятся к чему-то лучшему, к тому, что найдено через боль одиночества, и нужна невероятная смелость и мужество, чтобы впустить кого-то в свою жизнь или дать им второй шанс. Потому что только когда тебя что-то гложет, ты искренне узнаешь самого себя. И только когда тебя что-то гложет, ты узнаешь, кем можешь быть.

Ошеломляет сила духа обитателей Дома, они словно не замечают своих физических недостатков, хотя большинство людей намного сильнее, чем они думают, они просто забывают иногда в это верить. Взрослые не понимают мира детей, не потому что не могут, потому что не хотят. Они сами себя зачастую не понимают, и детям сложно постоянно всё им объяснять, возможно, поэтому в «Доме» фактически отсутствуют взрослые или роль их минимизирована.

Директор Акула – «сухой, пятнистый и мохнатый, как поросший лишайником пень». Невзрачный, забитый жизнью пожилой мужичок. Создается впечатление, что его в Доме никто серьезно не воспринимает, он не авторитет ни для одной стаи. Но я видел многих директором детских домов, зачастую эти люди не ищут дешевого детского авторитета, они каждодневно выполняют свою рутинную директорскую функцию: выбить, достать, пристроить. Это невидимый труд, который становится зримым только спустя время. Чтобы тебя любили - приходится быть со всеми хорошим каждый день. Чтобы ненавидели - напрягаться не приходится вообще. И нет у Акулы никакой педагогики воспитания своих подопечных, не применяет он ни методы Макаренко, ни Сухомлинского, ни Амонашвили, он просто живет с Домом, потому что и он заложник Дома, у него ничего кроме этого Дома нет. В этом заключается и вся педагогическая философия старого директора – быть со своими детьми, а потом быть похороненным на интернатовском кладбище. Когда ты любишь, стук твоего сердца слышат все вокруг, когда ненавидишь – он отдается лишь в твоей голове, когда умираешь – только ты перестаешь его слышать, но он остается с теми, кто тебя любит…

Как быть с теми, кого ты любил больше всего на свете, а они в ответ тебя предали, бросили, оставили в Доме, потому что ты стал мешать. Мать отдает Лорда в Дом, не потому что он инвалид, просто он не такой как все. У мальчика немного проблемы с психикой, внимание, забота, любовь взрослых сделали бы свое чудодейственное воздействие, но матери надобно решать свою личную жизнь, пока еще время не ушло, и поэтому выход простой - Лорда в Дом, как говорится, с глаз долой и сердца вон.

Поражаешься тому, что в Доме, среди детей нет ни одного двуличного ребенка, который жил бы по принципу: и нашим и вашим или одно лицо для себя, другое для Дома. Такой бы обитатель вскоре бы запутался и перестал понимать, какое лицо из двух подлинное.

Герои Дома, прошедшие в своей маленькой детской жизни, через Крым, Рым и медные трубы, не боятся, в отличие от нас, совершать ошибки, спотыкаться и падать, потому что знают, чаще всего величайшую награду приносит то, что больше всего нас пугает. Каждый из нас может добиться многого, даже больше, чем представляет себе, нужна только сила духа. М.Петросян создала в своем «Доме» такие ситуации и условия, при которых ее герои делаются живыми. Особенно яркие образы Слепого, Курильщика, Табаки, ну и конечно Лорда, в него не возможно не влюбиться и от того страшно его потерять в третьей части книги. Но я завидую Лорду, потому что вижу, как его отсутствие влияет обитателей Дома, которые его знали. Он что-то для них значил, они его любили.

Смерть и Одиночество, как призраки неуловимо присутствуют на страницах «Дома». Поразительно, что обитатели Дома не бояться о них говорить открыто, не бояться их физически. Возможно, для одних – смерть это избавление от одиночества, как, например, для Лорда. Для других вечное одиночество в Доме, как смерть, которая никак не приходит и не желает их освободить от внутреннего одиночества, как для Слепого.

Книга Мариам, как никакая другая, верна заветам Крапивина: что-либо исправить возможно только в детстве. «Дом» как призыв. Не дай своему огню погаснуть, необратимо, искра за искрой, не дай утонуть в болоте безнадежности под названием «ещё нет» и «уже нет». Не дай герою в твоей душе погибнуть в отчаянной тоске по жизни, к которой ты стремился, но так и не достиг. Мир, который ты ищешь, может быть обретен, он существует, он реален, он достижим, он твой. Если вы всмотритесь в героев «Дома», то, возможно, увидите кого-то, похожего на вас. Кого-то, кто пытается найти свой путь. Кого-то, кто пытается определиться в этом мире. Кого-то, кто пытается найти самого себя. Иногда нам кажется, что мы одни в этом мире, кто борется, кто не знает, что делать дальше. Но это чувство ложно. Но если вы найдёте в себе храбрость встретиться с этим чувством снова, кто-то или что-то найдёт вас и поможет вам. Потому что все мы иногда нуждаемся в небольшой помощи. Кто-то, кто поможет нам услышать музыку в этом мире, напомнит, что не всегда будет так. Это кто-то - там. И когда-нибудь он найдёт вас. Книга М.Петросян как раз об этом, книга о большой человеческой вере.

Лауреат Нобелевской премии по литературе Канетти Элиас как-то заметил: «Роман не должен спешить». Мариам Петросян писала свой «Дом» свыше десяти лет. Из нашей личной переписки. «Книга была написана примерно в 97-ом. А самый первый вариант был написан в конце восьмидесятых. Я начала писать о Доме, когда была ровесницей его героев. А рисовала их раньше, чем начала о них писать. Так что замысел и герои намного старше, чем сама книга. Ту, самую первую версию я отпечатала на печатной машинке, проиллюстрировала и отдала в переплет. По размеру и весу получился энциклопедический словарь. Печатная машинка не дает возможности форматировать текст и печатать с двух сторон листа. Финал там отсуствовал. Сама история была намного мрачнее, пафоснее и кровавее. Лет через пять я вернулась к ней. Тогда я написала второй вариант книги, а сразу после него - третий. Они немного отличались, хотя там было довольно много общих сцен. К вопросу о композиции. Первая книга была от лица Курильщика, вторая о Кузнечике, третья "Шакалиный восьмидневник". Я распечатала ее в трех экземплярах, разделив на два томика. Продолжение тоже было, но только разрозненные, незаконченные главы. Финала не было». Дальше книга попала в Москву, долго путешествовала, перемещалась, пока не попала именно в те руки, которые ей и необходимо было попасть. Всё происходит ровно тогда, когда нужно.

Я ведь мог так и никогда не прочитать «Дома», если бы не восторженный, даже страстный призыв одного из френдов ЖЖ с просьбой отдать свои голоса за книгу Мариам в открытом голосовании, традиционно устроенном «Большой книгой». Любопытство не порок, понимаю, что этой сентенцией я Америки не открываю, но для того, чтобы отдать свои 10 баллов, я решил хотя бы глазами пробежать несколько страниц, чтобы иметь представление о том, за кого отдаю свои баллы. Честно скопировав две части рукописи, я приступил к чтению и больше оторваться не мог. И даже, когда все было прочитано, книга не оставила равнодушным, накатывала и накатывала, словно бурные и неспокойные воды горной реки.

Вся наша жизнь – как неспокойная горная река. Вот он – маленький, чистый, хрустальный родничок, едва-едва зародившись, весело и озорно журча устремляется вниз, навстречу большой жизни, большим открытиям. И бежать бы ему быстро и легко, огибая большие валуны и подводные камни, пока не превратится он спокойную реку, медленно и с достоинством несущей груз своих вод…. Так бывает. Так часто бывает. Но бывает и другое. Откуда не возьмись в этот ручеек вплетается другой. Может долгожданный и вполне закономерный. И тогда уже вместе – легко и спокойно навстречу судьбе…. Так тоже бывает. Можно плыть-бежать спокойно и весело, радуясь жизни и всему тому, что впереди. Но есть и перекаты, неспокойные перекаты, когда ручей уже не журчит, а бурлит, глухо клокоча, разбрызгивая себя в разные стороны. И неведомо никому, что творится там, в глубине, где вода бешеным ритмом заворачивается в глубокие воронки и водовороты, белой рваной пеной вырываясь на осклизлые камни…. Но позади перекат – и опять вместе, опять вперед, опять беззаботно и открыто навстречу неизведанному. А сколько еще будет таких перекатов, сколько водоворотов и неспокойных мест…. А будут ли они? Может без них лучше? Спокойнее? Кто знает…..

Кто знает, куда приведет героев Дома и нас с вами жизнь, путь долог, и в итоге само путешествие и есть цель. Поэтому Дом, созданный Мариам Петросян, будет стоять на том же месте «на окраине города, среди стандартных новостроек», будет ждать новых своих обитателей, которые создадут новые стаи и выпускать старые стаи в неведомый и страшный мир реальности, но мы все равно будем каждый раз возвращаться обратно в Дом, в котором…

Мариам Петросян - произведение, о котором непросто рассказывать и сюжет которого не так-то просто описать. Если взять только внешнюю, очевидную сторону повествования, то она будет не слишком привлекательной для любителей жанра фантастики, т.к. фантастического здесь, на первый взгляд, и нет, наоборот рассказ идёт об очень серьёзных и грустных вещах, очень жизненных и злободневных. Петросян — армянская писательница и художница, живущая в Ереване, но роман писался изначально по-русски, а издавался и получил известность в России.

Жанр: фантастика, мистика; социальный, философский роман.
Год издания: 2009.
Язык оригинала: русский.
Премии: Русская премия - победитель в номинации «Крупная проза» (2009); «Большая книга» - 3 место в номинации «Приз зрительских симпатий» (2009); «Портал» - победитель в номинации «Открытие себя (имени В. И. Савченко)» (2010); «Странник» - победитель в номинации «Необычная идея» (2010). «Студенческий Букер» (2010), «за умелое переплетение жанров, простоту стиля и необычность художественных средств»; Звёздный мост - Серебряный кадуцей в номинации «Дебютные книги» (2010).
Дом в котором Мариам Петросян в магазине Лабиринт .

На неком пустыре стоит дом-интернат для «особых детей», то есть не для детей со суперспособностями, как у профессора Ксавье из всем известного комикса и фильма «Люди «Икс»», а дети с какими-либо особенностями, отклонениями в развитии, дети-инвалиды, слепые, колясочники, у которых даже есть родители, но взрослые не могут или не хотят ими заниматься и привели их в этот необычный Дом, где они теперь учатся и живут до самого выпуска. Вроде бы, не самая приятная тема, однако почему-то современные писатели достаточно единодушно обращаются к ней, изображая детей-сирот, инвалидов, трудное во всех отношениях детство, полное жестокости, одиночества, непонимания, вражды (см. например, статью Ольги Лебёдушкиной , где подробно сравниваются книги современных авторов на данную тему). Однако рассказывать о детстве, даже о трудном, можно по-разному, можно стараться разжалобить и напугать читателя, напрямую показав ему все возможные ужасы, происходящие с покинутыми родителями детьми (вполне реальные, к сожалению), смакуя каждую деталь и не придумывая ничего от себя, а можно попытаться преподнести эту тему как-то иначе, пропустив её через призму фантазии и фантастики, философии - именно этот не самый очевидный путь и выбрала Петросян. Её книга, над которой писательница, кстати, работала около 18 лет, постоянно переписывая текст, многое меняя в замысле (поэтому книга просто и не могла получиться случайной, средней, неинтересной), оказалась для многим настоящим откровением, почти сразу стала популярной и получила значимые премии и высокую оценку даже у профессиональных критиков и писателей. Многие даже признавались, что не ожидали увидеть сейчас именно такую книгу, ведь она как будто выбивается из рамок, тенденций современной литературы по своему стилю, идее. Что же делает эту книгу об оставленных детях такой привлекательной и почему она вызвала горячий интерес даже у широкого читателя, не приученного к слишком сложным, мрачным, повседневным проблемам?

Мир Дома прост только на первый взгляд. Всё здесь не то, чем кажется. И это вскоре предстоит понять одному из главных героев, с точки зрения которого вначале пишутся многие фрагменты текста. Здесь людей не называют по именам, и у воспитателей, и у воспитуемых есть клички - они словно и не даются кем-то посторонним, они как будто продиктованы самой сущностью человека, его характером. Дети ассоциируют себя с животными, у кого-то «второе имя» указывает будто бы на физический недостаток (а на самом деле за этим кроется и что-то более сложное). Так, среди основных действующих лиц мы можем увидеть Слепого, Сфинкса, Курильщика, Стервятника, Волка, Македонского, Шакала Табаки, Толстого, Слона и других. Имя, которое даёт Дом, может и меняться со временем, в зависимости от того, что пережил человек, как себя проявил. Не всегда эти клички однозначны и понятны сразу. Слепой, хоть и слеп физически, оказывается вожаком одной из «стай», да и видит и знает, кажется, больше других. Сфинкс действительно мудр и загадочен, но не сразу он стал таким. А ещё у него нет рук, он лыс и подчас задаёт очень странные вопросы. Табаки забирает себе всё, что плохо лежит, и постоянно возит с собой огромное количество ненужных предметов, делает таинственные целебные зелья, сочиняет песни и истории и ни на минуту не умолкает. И у каждого ребёнка здесь есть не только свой стиль общения, но и уникальный характер, свои привычки и «странности» (а «нормальных», обычных, нестранных детей здесь почти и нет).

По словам Петросян, ей интересно было взглянуть, что получится, если поместить людей в ограниченное пространство. Да и люди здесь очень необычные, яркие. Сюжет не столь важен, сколько каждый из жильцов этого дома, их истории. Сам Петросян изначально писала данную книгу для себя и заканчивать её не хотелось, это было очень сложно, с чем отчасти связаны и сюжетные провисания, избыточность некоторых подробностей. Петросян могла бы писать эту книгу ещё долго, с разными вариантами развития событий. Даже финальные сцены неоднократно переписывались, а судьбы некоторых героев так и остались скрытыми от нас, не все вопросы были прояснены. Отчего некоторые читатели даже стали подозревать, что у книги может быть продолжение, что писательница всячески отрицает.

Дом живёт по каким-то своим загадочным законам, тут у каждой вещи, а не только у человека, две стороны. Многие дети со временем открывают в себе способность путешествовать в другой мир, на ту сторону Дома, а кто-то ухитряется даже возвращаться во времени и проживать ту же жизнь, но уже как-то иначе. Обычный, просто несколько странный ребёнок, если приглядеться драконом или ангелом, исполняющим желания, а другой и вовсе хранителем времени, прожившим множество жизней, преждевременно состарившимся, умеющим делать очень неожиданные и ценные подарки. Да и много всяких странностей происходит в этих стенах. Дом не открывается новичку сразу и не каждый способен увидеть эту другую сторону, почувствовать Лес, угадать, кто же скрывается под маской изувеченного ребёнка, какое существо прячется в этой неказистой оболочке. Взрослым особенно тяжело понять законы, по которым живут дети в Доме. Лишь немногим из них удаётся краем глаза заглянуть по ту сторону, как, например, это удалось сделать Ральфу.

В интернате происходит много печальных и страшных событий, жизнь там никто не назвал бы раем, и удивительно подчас, почему же дети так не хотят покидать Дом, уходить во взрослую жизнь, возвращаться к родным. Робкий читатель может быть даже потрясён тем, насколько мрачным временами выглядит жизнь воспитанников. И не каждому, наверное, понравится то, что он прочтёт, не каждый проникнется атмосферой, кому-то книга и вовсе покажется скучной и слишком затянутой (почти тысяча страниц как-никак). Других «Дом» почему-то привлекает со страшной силой, они остаются в его «плену», ассоциируют себя с героями, живут в этом мире ещё долго и не хотят его покидать. Я, признаться, не из их числа, хотя книга, безусловно, заслуживает внимания, это интересное, большое, серьёзное и многослойное произведение, развивающее в том числе мотивы известных текстов мировой литературы, оживляющее сказочные и мифологические сюжеты, продолжающее дело Льюиса Кэрролла, Голдинга, Киплинга, Стивена Кинга (уже по эпиграфам видно, какие произведения вдохновляли Петросян) и многих других. Одно перечислением всех авторов, с которыми книга может как-то пересекаться, которые «подготовили почву», развивали похожие мотивы заняло бы много места - даже сама Петросян назвала далеко не все книги, а при редактуре и сокращении от части эпиграфов и ссылок в тексте произведения пришлось избавиться.

Несложно понять, что Дом - это не просто здание какой-то школы-интерната, это нечто большее, особый мир. Не случайно писательница избегали любых конкретных отсылок на место или время, абстрагировалась от деталей, которые могли бы привязать роман к какой-либо культуре или стране. Это роман вне времени и пространства, он о вечном и непреходящем, он не столько о детях (порой дети говорят совсем как взрослые, да и поступают соответственно, цитируют такие сочинения, которые в их возрасте вряд ли многие читают) или инвалидах (эта особенность мало влияет на поведение воспитанников, она скорее нужна, чтобы подчеркнуть их обособленность от «наружности», обыденного пространства), он вообще о человеке, живущем в мире своих фантазий и мечтаний, человеке, для которого ценен мир детства, сказки, фантастики, который видит за простыми бытовыми вещами сложные истины, для которого мир безгранично глубок и многогранен. Роману можно давать множество интерпретаций, как уже и делалось. Конечно же, тут есть что-то о мизантропии, о потерянности, отделённости от большой, взрослой жизни «наружности» с его повседневными проблемами, желание продлить чудесное время детства. Но здесь есть и многое другое и нельзя воспринимать фантастические элементы книги только как обычные события, искажённые восприятием «странных детей». Книга много бы потеряла от такой трактовки.

Ещё и произведение, написанное отличным литературным языком, с элементами стилизации. Здесь множество точек зрения, нет какого-то одного главного героя, нас постоянно перебрасывают от одного персонажа к другому, показывают события не только от третьего лица, но и в восприятии отдельных детей - тогда в тексте появляются дневниковые записи, рассказы и сказки от первого лица. Есть и случаи перехода авторской, «безличной» речи в речь героя, вкрапления мыслей персонажей в объективное повествование. Текст неоднороден, тут привлекаются самые разные приёмы и материалы, дети говорят и думают по-разному, многое зависит от того, чьими глазами мы смотрим. Думаю, и Курильщик выбран одним из главных героев-рассказчиков именно потому, что он для мира Дома пока ещё чужак, он видит его глазами стороннего наблюдателя, поэтому любая необычная деталь привлекает его внимание, пусть объяснения его далеки от истины и сам он не является рупором авторской мысли.

«Время в Доме течет не так, как в Наружности. Об этом не говорят, но кое-кто успевает прожить две жизни и состариться, пока для другого проходит какой-нибудь жалкий месяц. Чем чаще ты проваливался во вневременные дыры, тем дольше жил, а делают это только те, кто здесь давно, поэтому разница между старожилами и новичками огромна, не надо быть очень умным, чтобы ее разглядеть. Самые жадные прыгают по нескольку раз в месяц, а потом тянут за собой по нескольку версий своего прошлого. Пожалуй, таких жадин, как я, в Доме больше нет, а значит, нет никого, кто прожил бы столько кругов, сколько прожил я. Гордиться тут нечем, но я все же горжусь, ведь выдающаяся жадность - это тоже в своем роде достижение».

Постепенно мы узнаём героев книги всё лучше, непонятные надписи на стенах приобретают свой смысл, как и странные речи, поступки и вопросы. Вообще-то это действительно не такой уж приятный текст, подчас очень мрачный, жёсткий, без лишних сантиментов, иногда дети предстают уж слишком коварными и двуликими, а свобода нравов, царящая в Доме, может оставить и отталкивающее впечатление. Но от того книга не выглядит хуже, вообще-то она только такой, наверно, и могла бы быть. Мы видим события не только «настоящего», но и недавнего прошлого дома, эти две линии связаны и развиваются параллельно - правда, нужно будет ещё догадаться, кто прячется под незнакомыми именами из прошлого.

Даже с жанром романа Петросян сложно определиться. Это и фантастика, но совершенно не та, к которой мы привыкли. Кто-то относит произведение к магическому реализму, кто-то к философской мистике. Можно прибавить и свои определения: философский, метафорический роман, например. Не всякий полюбит данную книгу, может, кто-то даже и до конца не дочитает - ведь она большая, а действия в ней не так уж и много, сюжет не играет главную, организующую роль. Но она стоит того, чтобы её прочитать, а финал получился и вовсе, как мне кажется, очень сильным, впечатляющим. Мне понравились также сказки о другой реальности, о посещении другой стороны и Леса. Это совершенно необычные сказки, которыми делятся дети в особую ночь, они могут сказать намного больше всего остального - ведь о таких вещах здесь открыто говорить не принято. Роман «Дом, в котором» живёт своими героями, очень яркими, настоящими, непохожими, спорящими, дерущимися, ищущими своё место и свой путь - каким бы неправильным он ни казался остальным. Роман составляют множество мелких деталей, мыслей и монологов героев, забытых и потерянных предметов, непонятно откуда взявшихся там, где их не было, путешествия «из ниоткуда в никуда», разговоры на всевозможные темы. Пожалуй, как раз деталей здесь подчас, может быть, слишком много, Петросян очень увлекается каждым своим героем и любой подробностью, связанной с ним. Данная книга - это история и о дружбе, и о взрослении (рассказывается и о самом выпуске учеников, и о дальнейшей жизни некоторых из них), и о поиске себя и смысла жизни. Здесь много важного для каждого человека.

Долгий путь и для героев, и для читателя, и каждый должен найти в конце этого пути что-то своё. Мариам Петросян пока автор только этого романа, но уже одно это произведение значимо, важно, интересно, оно выделяется на фоне современной литературы, стоит особняком, притягивает взгляды. Будем надеяться, что за этим романом последуют и многие другие, не менее интересные, столь же оригинальные и самобытные книги.

«Я писала эту книгу для себя, и главным для меня было то, чтобы она понравилась мне. Может быть, еще расчет был на очень близких людей, мне казалось, это очень узкий круг. И огромным потрясением для меня стало узнать, что, оказывается, таких людей очень много, которые могли бы быть в этом кругу, просто мы не знаем друг друга. Это стало большой неожиданностью, и спасибо всем этим людям»».
Мариам Петросян о книге

Тимофей Кузьмин

© Мариам Петросян, 2016

© ООО «Издательство “Лайвбук”», 2016

* * *

Благодарности

Издательство Livebook благодарит всех художников, давших жизнь сотням иллюстраций к книге «Дом, в котором…». Быть издателями книги, которая вдохновила столько прекрасных людей, для нас честь и радость.

Спасибо за то, что так искренне любите книгу «Дом, в котором…».

Издательство Livebook

P. S. Мы очень надеемся, что работы художника Ангела Ти, которые не попали в сборник, по независящим от издательства причинам, однажды появятся на страницах иллюстрированного издания «Дом, в котором…»

Предисловие

«Дом в котором…» Мариам Петросян из числа книг, с которыми решительно непонятно, что делать. Которые упрямо ускользают от пересказа, отказываются разлагаться на составные части, не терпят сравнений и вообще всеми способами противятся стандартным методам анализа, которыми привык оперировать критик. Таких книг мало – за всю мою уже очень долгую профессиональную карьеру я считанное число раз оказывалась в положении, когда все, на что ты способен по прочтении, это размахивать руками и беспомощно взбулькивать. Чистое волшебство встречается в мире редко, а когда встречается, плохо поддается осмыслению и описанию. Механизм и природу этого волшебства лучше всего, пожалуй, описала сама Мариам: «Я не писала эту книгу, я в ней жила. Для меня это было местом, куда я (исписав гору бумаги) могла войти и просто побыть там».

За семь лет, прошедшие с первого моего знакомства с «Домом», я не научилась лучше объяснять, в чем состоит суть его притягательности – даже несмотря на то, что перечитала его за это время один раз целиком и еще один – фрагментами, зато с карандашом в руке. Каждый раз, возвращаясь оттуда, я по-прежнему чувствую себя девочкой Люси, которая, вылезши из платяного шкафа, не могла толком объяснить, что же увидела внутри, в Нарнии, и, как результат, ей никто не верил. Книжка про интернат для детей-инвалидов? Спасибо, не надо. Подростковая фэнтези? Замечательно, обойдемся. «Дом» словно бы накладывает на своих посетителей запрет – покинув его кров, они теряют способность рассказывать об увиденном в его зачарованных пределах.

Однако – и это очень хорошая новость – несмотря на это и вопреки всему за минувшие годы вокруг книги Мариам Петросян сложился уверенный и неуклонно расширяющийся культ. Для огромного числа людей «Дом, в котором…» стал секретным паролем, по которому безошибочно опознают своих, тайным садом, куда приглашают друзей и тех, кто мог бы ими стать. У меня самой человек, говорящий «Я люблю „Дом, в котором…“» немедленно вызывает безотчетную симпатию и доверие – при прочих равных, мой выбор (о чем бы ни шла речь) будет в его пользу. Я рекомендую эту книгу тем, с кем чувствую душевное и духовное родство.

Словно бы продолжая начатые Мариам магические практики («исписать гору бумаги, чтобы хоть немного побыть в Доме»), поклонники пишут фанфики и устраивают ролевые игры по мотивам романа, а еще до хрипоты спорят о нем друг с другом, сочиняют песни и, конечно же, рисуют иллюстрации.

Нынешнее издание стало результатом этого странного, пограничного – на стыке фантазии и жизни – бытования «Дома». Иллюстрации, вошедшие в книгу, родились в рамках фанатской субкультуры (включающей, помимо прочего, и многих профессиональных художников), а дополнительные страницы были добавлены автором по настоятельным просьбам поклонников, желавших знать некоторые существенные подробности. И то, и другое размывает рамки текста, интегрируя его в нашу жизнь, стирая границу между вымыслом и реальностью и, по сути дела, превращая одно в другое. В нашей жизни все больше «Дома», а в «Доме» все больше нас. И как профессиональный читатель я могу сказать: ни с одной другой книгой на моей памяти не происходило ничего подобного. Наблюдать за этим, быть частью этого головокружительного процесса, обживаться в Доме и рисовать на его стенах собственные знаки – самый волнующий, самый невероятный книжный опыт, который только можно себе вообразить.

Иными словами, книга, которую вы держите в руках, – книга культовая, фанатская, субкультурная. Но не только: как бы банально это ни прозвучало, я завидую тем, кто именно сейчас держит «Дом» в руках впервые, – считайте, что специально к вашему визиту в нем сделали генеральную уборку. Заходите, обустраивайтесь. Не ходите к Фазанам и постарайтесь не потеряться в Лесу. Кофе и прочие напитки вы найдете на втором этаже. Поверьте, вы останетесь здесь надолго.

Галина Юзефович, литературный критик

Предисловие-предупреждение от автора

Это книга для истинных фанатов «Дома», для любителей докапываться до мельчайших деталей, для тех, кто желает знать «всё-всё, что есть Дом». Она не для тех, кто читает «Дом, в котором…» впервые.

На встрече с читателями в Питерском «Буквоеде», где впервые было объявлено об этом издании, один молодой человек спросил меня, стоит ли ему покупать «Дом» или имеет смысл подождать, пока выйдет книга с дополнениями. Я ответила, что дополнения предназначены только тем, кого сильно зацепило. Жаждущим подробностей. Тем, кто после просмотра полюбившегося фильма смотрит и «не вошедшее», и документальный фильм о том, как это снималось, и вообще все, что удастся найти. Для первого раза лучше просто посмотреть кино. Возможно, оно вам не понравится.

Это было предупреждение.

С этого места я обращаюсь только к вам – к тем, кто жил Домом, собирал сообщества, играл, рисовал, писал, задавал вопросы и отвечал на них лучше, чем ответила бы я сама. Пользуясь случаем, хочу поблагодарить всех вас за вашу любовь и преданность «Дому», за ваши замечательные отзывы, рисунки, стихи и фотографии, за кукол, за журнал «Блюм», за удивительные подарки на встречах, и вообще за то, что вы есть.

Тема «не вошедшего» возникла на встрече с читателями в Воронеже. Мне предложили прочесть любой отрывок из «Дома», на свое усмотрение. Но читать знакомый большинству собравшихся текст показалось неинтересным. Обычно на таких встречах авторы читают что-то новое. Поскольку ничего нового у меня не было, я решила использовать неизвестное старое.

После встречи оказалось, что не вошедшие в книгу отрывки интересуют очень многих. Настолько многих, что имеет смысл что-то по этому поводу предпринять. А когда выяснилось, что издательство «Лайвбук» готово выпустить «Дом» не просто с дополнениями, а с иллюстрациями читателей, я поняла, что сбываются мои самые заветные мечты. Что подарок получит скорее автор книги, чем читатели.

К сожалению, прекрасных иллюстраций к книге так много, что им требуется отдельная книга. Я этим неимоверно горжусь, и в то же время мне очень обидно, что именно сюда они все не поместятся. Как, полагаю, и вам.

Три замечательных художника проиллюстрировали книгу практически целиком. Очень по-разному. Мне бы хотелось увидеть три совершенно разные книги, оформленные ими, но я понимаю, что это невозможно. Даже выбрать по три-четыре лучшие иллюстрации от каждого оказалось для меня непосильной задачей.

Сейчас, когда я пишу это предисловие, я еще не знаю, что из того, что мне так нравится, войдет в эту книгу, а что нет, поэтому, наверное, лучше вернуться к теме дополнений.

Кого-то может удивить, что их немного. Но я решила не включать в эту книгу ничего, что противоречило бы уже опубликованному тексту. Таким образом, отпали все сцены, несовместимые с окончательным вариантом книги, все версии, не совпадающие с основным сюжетом, и всё, по тем или иным причинам, незавершенное. По ходу дела я вытаскивала из отвергнутых глав самые любимые кусочки и пристраивала их в другие места, а поскольку они и так были невелики, оставшееся слегка напоминает дуршлаг, и такие главы, конечно, тоже не хотелось использовать. После исключения всего вышеперечисленного осталось не так уж много. Поэтому, чтобы не разочаровать вас, я сделала исключение для нескольких отрывков1
Все дополнения автора в тексте выделены ремаркой «публикуется впервые» (От. изд.)

Всё, относящееся к первой книге, было бесконечным переписыванием одних и тех же сцен. Сюжетно они не отличались, менялся только стиль повествования. Чтобы дать вам представление, как это выглядело, я включила в эту книгу одну из таких сцен. (Я честно перерыла горы тетрадей в поисках описания внешности Македонского, но ничего не нашла – везде описываются только проклятые рукава. Но он все равно шатен.)

В интермедиях некоторые главы были просто длиннее. Опять же, здесь есть две такие.

Из незавершенных сцен сюда вошел отрывок с Седым. Он существовал в трех вариантах, с одинаковым началом и разными окончаниями. Я так и не остановилась ни на одной из версий (со Сфинксом вечно так), и в конце концов решила его убрать. Любая удаленная глава, даже самая маленькая, оставляет после себя дыру, которая смутно ощущается при чтении. Такие дырки я тщательно маскировала, надеясь, что делаю это хорошо. На самом деле, не настолько хорошо, как мне казалось, но это выяснилось уже потом. Отрывок с возвращением в Дом Седого был настолько непредсказуем, что мне казалось, его не вычислит никто. Так что женщина из Воронежа, докопавшаяся до этой, самой незаметной на мой взгляд дырки, просто потрясла меня своей интуицией. Я не помню, как ее звали, но для таких сыщиков, как она, стоило поломать голову и выбрать один из трех вариантов.

Основной урожай «не вошедшего» дала вторая книга.

Некоторых читателей может заинтересовать, по какой причине опубликованные здесь отрывки были удалены. В основном – потому, что они сильно перегружали текст. Во второй книге говорили слишком многие. Это многоголосье заглушало основного рассказчика – Табаки. Мой папа, один из читателей рукописи, пожаловался, что текст похож на мозаику, вернее, на паззл, который надо мучительно собирать по кусочкам, прежде чем поймешь, что к чему. Поэтому я оставила возможность высказаться только двоим, переделала главу Крысы (тоже написанную от первого лица) и выкинула всех остальных.

Тогда мне и в голову не могло прийти, что у книги окажется достаточное количество фанатов, которых не запугаешь складыванием паззлов. Но раз уж вы существуете, давайте сыграем в эту игру еще раз и пристроим несколько кусочков картинки на те места, откуда их когда-то вытащили.

Мариам Петросян

* * *

Дом стоит на окраине города. В месте, называемом Расческой. Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квадратно-бетонных дворов – предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли, – обнесенные заборами пустыри. Труха снесенных домов, гнездилища крыс и бродячих собак гораздо более интересны молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы – интервалы между зубьями.

На нейтральной территории между двумя мирами – зубцов и пустырей – стоит Дом. Его называют Серым. Он стар и по возрасту ближе к пустырям – захоронениям его ровесников. Он одинок – другие дома сторонятся его – и не похож на зубец, потому что не тянется вверх. В нем три этажа, фасад смотрит на трассу, у него тоже есть двор – длинный прямоугольник, обнесенный сеткой. Когда-то он был белым. Теперь он серый спереди и желтый с внутренней, дворовой стороны. Он щетинится антеннами и проводами, осыпается мелом и плачет трещинами. К нему жмутся гаражи и пристройки, мусорные баки и собачьи будки. Все это со двора. Фасад гол и мрачен, каким ему и полагается быть.

Серый Дом не любят. Никто не скажет об этом вслух, но жители Расчесок предпочли бы не иметь его рядом. Они предпочли бы, чтобы его не было вообще.

Книга первая
Курильщик

Некоторые преимущества спортивной обуви

[Курильщик]

Все началось с красных кроссовок. Я нашел их на дне сумки. Сумка для хранения личных вещей – так это называется. Только никаких личных вещей там не бывает. Пара вафельных полотенец, стопка носовых платков и грязное белье. Все, как у всех. Все сумки, полотенца, носки и трусы одинаковые, чтобы никому не было обидно.

Кроссовки я нашел случайно, я давно забыл о них. Старый подарок, уж и не вспомнить чей, из прошлой жизни. Ярко-красные, запакованные в блестящий пакет, с полосатой, как леденец, подошвой. Я разорвал упаковку, погладил огненные шнурки и быстро переобулся. Ноги приобрели странный вид. Какой-то непривычно ходячий. Я и забыл, что они могут быть такими.

В тот же день после уроков Джин отозвал меня в сторонку и сказал, что ему не нравится, как я себя веду. Показал на кроссовки и велел снять их. Не стоило спрашивать, зачем это нужно, но я все же спросил.

– Они привлекают внимание, – сказал он.

Для Джина это нормально – такое объяснение.

– Ну и что? – спросил я. – Пусть себе привлекают.

Он ничего не ответил. Поправил шнурок на очках, улыбнулся и уехал. А вечером я получил записку. Только два слова: «Обсуждение обуви». И понял, что попался.

Сбривая пух со щек, я порезался и разбил стакан из-под зубных щеток. Отражение, смотревшее из зеркала, выглядело до смерти напуганным, но на самом деле я почти не боялся. То есть боялся, конечно, но вместе с тем мне было все равно. Я даже не стал снимать кроссовки.

Собрание проводилось в классе. На доске написали: «Обсуждение обуви». Цирк и маразм, только мне было не до смеха, потому что я устал от этих игр, от умниц-игроков и самого этого места. Устал так сильно, что почти уже разучился смеяться.

Меня посадили у доски, чтобы все могли видеть предмет обсуждения. Слева за столом сидел Джин и сосал ручку. Справа Длинный Кит с треском гонял шарик по коридорчикам пластмассового лабиринта, пока на него не посмотрели осуждающе.

– Кто хочет высказаться? – спросил Джин.

Высказаться хотели многие. Почти все. Для начала слово предоставили Сипу. Наверное, чтобы побыстрее отделаться.

Выяснилось, что всякий человек, пытающийся привлечь к себе внимание, есть человек самовлюбленный и нехороший, способный на что угодно и воображающий о себе невесть что, в то время как на самом деле он просто-напросто пустышка. Ворона в павлиньих перьях. Или что-то в этом роде. Сип прочел басню о вороне. Потом стихи об осле, угодившем в озеро и потонувшем из-за собственной глупости. Потом он хотел еще спеть что-то на ту же тему, но его уже никто не слушал. Сип надул щеки, расплакался и замолчал. Ему сказали спасибо, передали платок, заслонили учебником и предоставили слово Гулю.

Гуль говорил еле слышно, не поднимая головы, как будто считывал текст с поверхности стола, хотя ничего, кроме поцарапанного пластика, там не было. Белая челка лезла в глаз, он поправлял ее кончиком пальца, смоченным слюной. Палец фиксировал бесцветную прядь на лбу, но как только отпускал, она тут же сползала обратно в глаз. Чтобы смотреть на Гуля долго, нужно иметь стальные нервы. Поэтому я на него не смотрел. От моих нервов и так остались одни ошметки, незачем было лишний раз их терзать.

– К чему пытается привлечь внимание обсуждаемый? К своей обуви, казалось бы. На самом деле это не так. Посредством обуви он привлекает внимание к своим ногам. То есть афиширует свой недостаток, тычет им в глаза окружающим. Этим он как бы подчеркивает нашу общую беду, не считаясь с нами и нашим мнением. В каком-то смысле он по-своему издевается над нами…

Он еще долго размазывал эту кашу. Палец сновал вверх и вниз по переносице, белки наливались кровью. Я знал наизусть все, что он может сказать, – все, что вообще принято говорить в таких случаях. Все слова, вылезавшие из Гуля, были такими же бесцветными и пересушенными, как он сам, его палец и ноготь на пальце.

Потом говорил Топ. Примерно то же самое и так же нудно. Потом Ниф, Нуф и Наф. Тройняшки с поросячьими кличками. Они говорили одновременно, перебивая друг друга, и на них я как раз смотрел с большим интересом, потому что не ожидал, что они станут участвовать в обсуждении. Им, должно быть, не понравилось, как я на них смотрю, или они застеснялись, а от этого получилось только хуже, но от них мне досталось больше всех. Они припомнили мою привычку загибать страницы книг (а ведь книги читаю не я один), то, что я не сдал свои носовые платки в фонд общего пользования (хотя нос растет не у меня одного), что сижу в ванне дольше положенного (двадцать восемь минут вместо двадцати), толкаюсь колесами при езде (а ведь колеса надо беречь!), и наконец добрались до главного – до того, что я курю. Если, конечно, можно назвать курящим человека, выкуривающего в течение трех дней одну сигарету.

Меня спрашивали, знаю ли я, какой вред наносит никотин здоровью окружающих. Конечно, я знал. Я не только знал, я сам уже вполне мог бы читать лекции на эту тему, потому что за полгода мне скормили столько брошюр, статей и высказываний о вреде курения, что хватило бы человек на двадцать и еще осталось бы про запас. Мне рассказали о раке легких. Потом отдельно о раке. Потом о сердечно-сосудистых заболеваниях. Потом еще о каких-то кошмарных болезнях, но про это я уже слушать не стал. О таких вещах они могли говорить часами. Ужасаясь, содрогаясь, с горящими от возбуждения глазами, как дряхлые сплетницы, обсуждающие убийства и несчастные случаи и пускающие при этом слюни от восторга. Аккуратные мальчики в чистых рубашках, серьезные и положительные. Под их лицами прятались старушечьи физиономии, изъеденные ядом. Я угадывал их не в первый раз и уже не удивлялся. Они надоели мне до того, что хотелось отравить никотином всех сразу и каждого в отдельности. К сожалению, это было невозможно. Свою несчастную сигарету-трехдневку я выкуривал тайком в учительском туалете. Даже не в нашем, боже упаси! И если кого и травил, так только тараканов, потому что никто, кроме тараканов, туда не наведывался.

Полчаса меня забрасывали камнями, потом Джин постучал по столу ручкой и объявил, что обсуждение моей обуви закончено. К тому времени все успели забыть, что обсуждают, так что напоминание пришлось очень кстати. Народ уставился на несчастные кроссовки. Они порицали их молча, с достоинством, презирая мою инфантильность и отсутствие вкуса. Пятнадцать пар мягких коричневых мокасин, против одной ярко-красной пары кроссовок. Чем дольше на них смотрели, тем ярче они разгорались. Под конец в классе посерело все, кроме них.

Я как раз любовался ими, когда мне предоставили слово.

И… сам не знаю, как так получилось, но я впервые в жизни сказал Фазанам все, что о них думал. Сказал, что весь этот класс со всеми в нем находящимися не стоит одной пары таких шикарных кроссовок. Так и сказал им всем. Даже бедному запуганному Топу, даже Братьям Поросятам. Я и в самом деле в тот момент так чувствовал, потому что не терплю предателей и трусов, а они были именно предателями и трусами.

Они, должно быть, решили, что я сошел с ума с перепугу. Только Джин не удивился.

– Вот ты и сказал нам то, что думал, – он протер очки и ткнул пальцем в кроссовки. – Дело было вовсе не в них. Дело было в тебе.

Кит ждал у доски с мелом в руке. Но обсуждение закончилось. Я сидел, закрыв глаза, пока они не разъехались. И просидел так еще долго, оставшись один. Усталость потихоньку вытекала из меня. Я сделал что-то выходящее за рамки. Повел себя, как нормальный человек. Перестал подлаживаться под других. И чем бы все это ни кончилось, знал, что никогда об этом не пожалею.

Я поднял голову и посмотрел на доску. «Обсуждение обуви. Пункт первый: самомнение. Пункт второй: привлечение внимания к общему недостатку. Пункт третий: наплевательское отношение к коллективу. Пункт четвертый: курение».

Кит умудрился сделать в каждом слове не меньше двух ошибок. Он почти не умел писать, зато единственный из всех мог ходить, поэтому во время собраний к доске всегда ставили его.

Следующие два дня никто со мной не разговаривал. Делали вид, что меня не существует. Я стал чем-то вроде привидения. На третий день такой жизни Гомер сообщил, что меня вызывают к директору.

Воспитатель первой выглядел примерно так, как выглядела бы вся группа, не маскируйся они зачем-то под мальчишек. Как старуха, сидевшая у каждого из них внутри, в ожидании очередных похорон. Гниль, золотые зубы и подслеповатые глазки. Хотя у него по крайней мере все было на виду.

– Уже и до дирекции дошло, – сказал он с видом врача, сообщающего пациенту, что он неизлечим. Потом еще какое-то время вздыхал и качал головой, глядя на меня с жалостью, пока я не начал чувствовать себя не очень свежим покойником. Достигнув нужного эффекта, Гомер, сопя и охая, удалился.

В директорском кабинете я был два раза. Когда только приехал и когда надо было вручить рисунок для выставки с дурацким названием «Моя любовь к миру». Результат своего трехдневного труда я окрестил «Древом жизни». Только отойдя от рисунка на пару шагов, можно было разглядеть, что «древо» усеяно черепами и полчищами червей. На близком расстоянии они казались чем-то вроде груш среди изогнутых веток. Как я и думал, в Доме ничего не заметили. Оценили мой мрачный юмор, должно быть, уже только на выставке, но как к этому отнеслись, я не узнал. Вообще, это даже не было шуткой. Все, что я мог сказать о своей любви к миру, примерно так и выглядело, как я там изобразил.

В мой первый визит к директору мелкие червячки в мировой любви уже копошились, хотя до черепов дело еще не дошло. Кабинет был чистый, но какой-то неухоженный. Видно было, что это не центр Дома, не то место, куда все стягивается и откуда вытекает, а так – сторожевая будка. В углу на диване сидела тряпичная кукла в полосатом платье с рюшами. Размером с трехлетнего ребенка. И всюду торчали пришпиленные булавками записки. На стенах, на шторах, на спинке дивана. Но больше всего меня потряс огромный огнетушитель над директорским столом. Он до того приковывал внимание, что приглядеться к самому директору уже не получалось. Сидящий под антикварным огненным дирижаблем, наверное, на что-то такое и рассчитывает. Думать можно только о том, как бы эта штука не свалилась и не убила его прямо у тебя на глазах. Ни на что другое не остается сил. Неплохой способ спрятаться, оставаясь на виду.

Мариам Петросян

Дом, в котором…

КНИГА ПЕРВАЯ

Курильщик

...

Дом стоит на окраине города. В месте, называемом Расческами. Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квадратно-бетонных дворов - предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли, - обнесенные заборами пустыри. Труха снесенных домов, гнездилища крыс и бродячих собак гораздо более интересны молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы - интервалы между зубьями.

На нейтральной территории между двумя мирами - зубцов и пустырей - стоит Дом. Его называют Серым. Он стар и по возрасту ближе к пустырям - захоронениям его ровесников. Он одинок - другие дома сторонятся его - и не похож на зубец, потому что не тянется вверх. В нем три этажа, фасад смотрит на трассу, у него тоже есть двор - длинный прямоугольник, обнесенный сеткой. Когда-то он был белым. Теперь он серый спереди и желтый с внутренней, дворовой стороны. Он щетинится антеннами и проводами, осыпается мелом и плачет трещинами. К нему жмутся гаражи и пристройки, мусорные баки и собачьи будки. Все это со двора. Фасад гол и мрачен, каким ему и полагается быть.

Серый Дом не любят. Никто не скажет об этом вслух, но жители Расчесок предпочли бы не иметь его рядом. Они предпочли бы, чтобы его не было вообще.

КУРИЛЬЩИК

Некоторые преимущества спортивной обуви

Все началось с красных кроссовок. Я нашел их на дне сумки. Сумка для хранения личных вещей - так это называется. Только никаких личных вещей там не бывает. Пара вафельных полотенец, стопка носовых платков и грязное белье. Все как у всех. Все сумки, полотенца, носки и трусы одинаковые, чтобы никому не было обидно.

Кроссовки я нашел случайно, я давно забыл о них. Старый подарок, уж и не вспомнить чей, из прошлой жизни. Ярко-красные, запакованные в блестящий пакет, с полосатой, как леденец, подошвой. Я разорвал упаковку, погладил огненные шнурки и быстро переобулся. Ноги приобрели странный вид. Какой-то непривычно ходячий. Я и забыл, что они могут быть такими.

В тот же день после уроков Джин отозвал меня в сторонку и сказал, что ему не нравится, как я себя веду. Показал на кроссовки и велел снять их. Не стоило спрашивать, зачем это нужно, но я все же спросил.

Они привлекают внимание, - сказал он.

Для Джина это нормально - такое объяснение.

Ну и что? - спросил я. - Пусть себе привлекают.

Он ничего не ответил. Поправил шнурок на очках, улыбнулся и уехал. А вечером я получил записку. Только два слова: «Обсуждение обуви». И понял, что попался.

Сбривая пух со щек, я порезался и разбил стакан из-под зубных щеток. Отражение, смотревшее из зеркала, выглядело до смерти напуганным, но на самом деле я почти не боялся. То есть боялся, конечно, но вместе с тем мне было все равно. Я даже не стал снимать кроссовки.

Собрание проводилось в классе. На доске написали: «Обсуждение обуви». Цирк и маразм, только мне было не до смеха, потому что я устал от этих игр, от умниц-игроков и самого этого места. Устал так сильно, что почти уже разучился смеяться.

Меня посадили у доски, чтобы все могли видеть предмет обсуждения. Слева за столом сидел Джин и сосал ручку. Справа Длинный Кит с треском гонял шарик по коридорчикам пластмассового лабиринта, пока на него не посмотрели осуждающе.

Кто хочет высказаться? - спросил Джин.

Высказаться хотели многие. Почти все. Для начала слово предоставили Сипу. Наверное, чтобы побыстрее отделаться.

Выяснилось, что всякий человек, пытающийся привлечь к себе внимание, есть человек самовлюбленный и нехороший, способный на что угодно и воображающий о себе невесть что, в то время как на самом деле он просто-напросто пустышка. Ворона в павлиньих перьях. Или что-то в этом роде. Сип прочел басню о вороне. Потом стихи об осле, угодившем в озеро и потонувшем из-за собственной глупости. Потом он хотел еще спеть что-то на ту же тему, но его уже никто не слушал. Сип надул щеки, расплакался и замолчал. Ему сказали спасибо, передали платок, заслонили учебником и предоставили слово Гулю.

Гуль говорил еле слышно, не поднимая головы, как будто считывал текст с поверхности стола, хотя ничего, кроме поцарапанного пластика, там не было. Белая челка лезла в глаз, он поправлял ее кончиком пальца, смоченным слюной. Палец фиксировал бесцветную прядь на лбу, но как только отпускал, она тут же сползала обратно в глаз. Чтобы смотреть на Гуля долго, нужно иметь стальные нервы. Поэтому я на него не смотрел. От моих нервов и так остались одни ошметки, незачем было лишний раз их терзать.

К чему пытается привлечь внимание обсуждаемый? К своей обуви, казалось бы. На самом деле это не так. Посредством обуви он привлекает внимание к своим ногам. То есть афиширует свой недостаток, тычет им в глаза окружающим. Этим он как бы подчеркивает нашу общую беду, не считаясь с нами и нашим мнением. В каком-то смысле он по-своему издевается над нами…

Он еще долго размазывал эту кашу. Палец сновал вверх и вниз по переносице, белки наливались кровью. Я знал наизусть все, что он может сказать - все, что вообще принято говорить в таких случаях. Все слова, вылезавшие из Гуля, были такими же бесцветными и пересушенными, как он сам, его палец и ноготь на пальце.

Потом говорил Топ. Примерно то же самое и так же нудно. Потом Ниф, Нуф и Наф. Тройняшки с поросячьими кличками. Они говорили одновременно, перебивая друг друга, и на них я как раз смотрел с большим интересом, потому что не ожидал, что они станут участвовать в обсуждении. Им, должно быть, не понравилось, как я на них смотрю, или они застеснялись, а от этого получилось только хуже, но от них мне досталось больше всех. Они припомнили мою привычку загибать страницы книг (а ведь книги читаю не я один), то, что я не сдал свои носовые платки в фонд общего пользования (хотя нос растет не у меня одного), что сижу в ванне дольше положенного (двадцать восемь минут вместо двадцати), толкаюсь колесами при езде (а ведь колеса надо беречь!), и наконец добрались до главного - до того, что я курю. Если, конечно, можно назвать курящим человека, выкуривающего в течение трех дней одну сигарету.

Меня спрашивали, знаю ли я, какой вред наносит никотин здоровью окружающих. Конечно, я знал. Я не только знал, я сам уже вполне мог бы читать лекции на эту тему, потому что за полгода мне скормили столько брошюр, статей и высказываний о вреде курения, что хватило бы человек на двадцать и еще осталось бы про запас. Мне рассказали о раке легких. Потом отдельно о раке. Потом о сердечнососудистых заболеваниях. Потом еще о каких-то кошмарных болезнях, но про это я уже слушать не стал. О таких вещах они могли говорить часами. Ужасаясь, содрогаясь, с горящими от возбуждения глазами, как дряхлые сплетницы, обсуждающие убийства и несчастные случаи и пускающие при этом слюни от восторга. Аккуратные мальчики в чистых рубашках, серьезные и положительные. Под их лицами прятались старушечьи физиономии, изъеденные ядом. Я угадывал их не в первый раз и уже не удивлялся. Они надоели мне до того, что хотелось отравить никотином всех сразу и каждого в отдельности. К сожалению, это было невозможно. Свою несчастную сигарету-трехдневку я выкуривал тайком в учительском туалете. Даже не в нашем, боже упаси! И если кого и травил, так только тараканов, потому что никто, кроме тараканов, туда не наведывался.

Полчаса меня забрасывали камнями, потом Джин постучал по столу ручкой и объявил, что обсуждение моей обуви закончено. К тому времени все успели забыть, что обсуждают, так что напоминание пришлось очень кстати. Народ уставился на несчастные кроссовки. Они порицали их молча, с достоинством, презирая мою инфантильность и отсутствие вкуса. Пятнадцать пар мягких коричневых мокасин, против одной ярко-красной пары кроссовок. Чем дольше на них смотрели, тем ярче они разгорались. Под конец в классе посерело все, кроме них.

Я как раз любовался ими, когда мне предоставили слово.

И… сам не знаю, как так получилось, но я впервые в жизни сказал Фазанам все, что о них думал. Сказал, что весь этот класс со всеми в нем находящимися, не стоит одной пары таких шикарных кроссовок. Так и сказал им всем. Даже бедному запуганному Топу, даже Братьям Поросятам. Я и в самом деле в тот момент так чувствовал, потому что не терплю предателей и трусов, а они были именно предателями и трусами.

Они, должно быть, решили, что я сошел с ума с перепугу. Только Джин не удивился.

Вот ты и сказал нам то, что думал, - он протер очки и ткнул пальцем в кроссовки. - Дело было вовсе не в них. Дело было в тебе.

Кит ждал у доски с мелом в руке. Но обсуждение закончилось. Я сидел, закрыв глаза, пока они не разъехались. И просидел так еще долго, оставшись один. Усталость потихоньку вытекала из меня. Я сделал что-то выходящее за рамки. Повел себя, как нормальный человек. Перестал подлаживаться под других. И чем бы все это ни кончилось, знал, что никогда об этом не пожалею.

Я поднял голову и посмотрел на доску. «Обсуждение обуви. Пункт первый: самомнение. Пункт второй: привлечение внимания к общему недостатку. Пункт третий: наплевательское отношение к коллективу. Пункт четвертый: курение».

Кит умудрился сделать в каждом слове не меньше двух ошибок. Он почти не умел писать, зато единственный из всех мог ходить, поэтому во время собраний к доске всегда ставили его.

Следующие два дня никто со мной не разговаривал. Делали вид, что меня не существует. Я стал чем-то вроде привидения. На третий день такой жизни Гомер сообщил, что меня вызывают к директору.

Воспитатель первой выглядел примерно так, как выглядела бы вся группа, не маскируйся они зачем-то под мальчишек. Как старуха, сидевшая у каждого из них внутри, в ожидании очередных похорон. Гниль, золотые зубы и подслеповатые глазки. Хотя у него по крайней мере все было на виду.

Уже и до дирекции дошло, - сказал он с видом врача, сообщающего пациенту, что он неизлечим. Потом еще какое-то время вздыхал и качал головой, глядя на меня с жалостью, пока я не начал чувствовать себя не очень свежим покойником. Достигнув нужного эффекта, Гомер, сопя и охая, удалился.

В директорском кабинете я был два раза. Когда только приехал и когда надо было вручить рисунок для выставки с дурацким названием «Моя любовь к миру». Результат своего трехдневного труда я окрестил «Древом жизни». Только отойдя от рисунка на пару шагов, можно было разглядеть, что «древо» усеяно черепами и полчищами червей. На близком расстоянии они казались чем-то вроде груш среди изогнутых веток. Как я и думал, в Доме ничего не заметили. Оценили мой мрачный юмор, должно быть, уже только на выставке, но как к этому отнеслись, я не узнал. Вообще, это даже не было шуткой. Все, что я мог сказать о своей любви к миру, примерно так и выглядело, как я там изобразил.

В мой первый визит к директору мелкие червячки в мировой любви уже копошились, хотя до черепов дело еще не дошло. Кабинет был чистый, но какой-то неухоженный. Видно было, что это не центр Дома, не то место, куда все стягивается и откуда вытекает, а так - сторожевая будка. В углу на диване сидела тряпичная кукла в полосатом платье с рюшами. Размером с трехлетнего ребенка. И всюду торчали пришпиленные булавками записки. На стенах, на шторах, на спинке дивана. Но больше всего меня потряс огромный огнетушитель над директорским столом. Он до того приковывал внимание, что приглядеться к самому директору уже не получалось. Сидящий под антикварным огненным дирижаблем, наверное, на что-то такое и рассчитывает. Думать можно только о том, как бы эта штука не свалилась и не убила его прямо у тебя на глазах. Ни на что другое не остается сил. Неплохой способ спрятаться, оставаясь на виду.

Директор говорил о политике школы. О ее пути. «Мы предпочитаем лепить из готового материала». Что-то в этом роде. Я не очень внимательно слушал. Из-за огнетушителя. Он ужасно нервировал. И все остальное тоже. И кукла, и записки. «Может, у него амнезия? - думал я. - И он сам себе постоянно обо всем напоминает. Вот сейчас я уеду, а он напишет про меня и пришпилит эту информацию где-нибудь на видном месте».

Потом я все же послушал его немного. Он как раз дошел до выпускников. Тех, «кто многого достиг». Это были люди на застекленных фотографиях по обе стороны от огнетушителя. Обыденные и обиженные личности, при наградах и каких-то грамотах, которые они уныло демонстрировали камере. Если честно, фотографии кладбищ было бы веселее рассматривать. Учитывая специфику школы, хотя бы одну такую следовало повесить рядом с остальными.

В этот раз все было иначе. Огнетушитель остался, и записки белели на всех доступных и недоступных поверхностях, но в обстановке кабинета что-то изменилось. Что-то, не связанное с мебелью и с исчезнувшей куклой. Акула сидел под огнетушителем и копался в бумагах. Сухой, пятнистый и мохнатый, как поросший лишайником пень. Брови, тоже пятнистые, серые и мохнатые, свисали на глаза грязными сосульками. Перед ним была папка. Между листами я разглядел свою фотографию и понял, что папка набита мной. Моими оценками, характеристиками, снимками разных лет - всей той частью человека, которую можно перевести на бумагу. Я частично лежал перед ним, между корешками картонной папки, частично сидел напротив. Если и была какая-то разница между плоским мной, который лежал, и объемным мной, который сидел, то она заключалась в красных кроссовках. Это была уже не обувь. Это был я сам. Моя смелость и мое безумие, немножко потускневшее за три дня, но все еще яркое и красивое, как огонь.

Должно было случиться что-то очень серьезное, если ребята больше не хотят тебя терпеть, - Акула продемонстрировал мне какой-то листок. - Вот здесь у меня письмо. Под ним пятнадцать подписей. Как это понимать?

Я пожал плечами. Пусть понимает, как хочет. Не хватало еще объяснять ему про кроссовки. Это было бы просто смешно.

Ваша группа - образцовая группа…

Пятнистые сосульки обвисли, прикрыв глаза.

Я очень люблю эту группу. И не могу отказать ребятам в просьбе, к тому же о таком они просят впервые. Что ты на это скажешь?

Я хотел сказать, что тоже буду счастлив от них избавиться, но промолчал. Что значило мое мнение против мнения пятнадцати образцовых акульих любимцев? Вместо протестов и объяснений я незаметно рассматривал обстановку.

Фотографии «многого достигших» оказались даже противнее, чем помнилось. Я представил среди них свою постаревшую и обрюзгшую физиономию, а на заднем плане - картины, одна кошмарнее другой. «Его называли юным Гигером, когда ему было тринадцать». Стало совсем тошно.

Ну? - Акула помахал у меня перед глазами растопыренной пятерней. - Ты заснул? Я спрашиваю, ты понимаешь, что я обязан принять определенные меры?

Да, конечно. Мне очень жаль.

Это было единственное, что пришло в голову.

Мне тоже очень жаль, - проворчал Акула, захлопывая папку. - Очень жаль, что ты такой тупица и умудрился испортить отношения со всей группой одновременно. А теперь можешь катиться обратно и собирать вещи.

У меня внутри что-то подпрыгнуло вверх и вниз, как игрушечный шарик на резинке:

А куда меня отправят?

Мой испуг доставил ему массу удовольствия. Он немного понаслаждался им, перекладывая разные предметы с места на место, вдумчиво изучая ногти, закуривая…

А как ты думаешь? В другую группу, конечно.

Я улыбнулся:

Вы шутите?

Легче было подселить в любую группу Дома живую лошадь, чем кого-то из первой. У лошади было больше шансов прижиться. Несмотря на размеры и навоз. Мне следовало промолчать, но я не сдержался:

Никто меня не примет. Я же Фазан.

Акула по-настоящему разозлился. Выплюнул сигарету и ударил кулаком по столу.

Хватит с меня этих фокусов! Довольно! Что это еще за Фазан? Кто выдумал всю эту чушь?

Бумаги расползлись под его кулаком, окурок упал мимо пепельницы.

Я так перепугался, что в ответ заорал еще громче:

Не знаю я, почему нас так называют! Спросите тех, кто это придумал! Думаете, легко произносить эти дурацкие клички? Думаете, кто-то объяснил мне, что они означают?

Я мельком глянул на огнетушитель и тут же отвел глаза.

Он держался.

Акула проследил мой взгляд и вдруг шепнул доверительно:

Не свалится. Там вот такие штыри, - и он показал мне свой мерзкий палец.

Это было так неожиданно, что я оторопел. Сидел и таращился на него, как дурак. А Акула ухмылялся. И я вдруг понял, что он просто издевается. Я не так давно жил в Доме и все еще с трудом называл некоторых людей по кличкам. Надо быть совсем лишенным комплексов, чтобы в лицо обзывать человека Хлюпом или Писуном, не чувствуя себя при этом полной сволочью. Теперь мне объяснили, что все это не приветствуется дирекцией. Но зачем? Просто чтобы покричать и посмотреть, как я среагирую? И я догадался, что изменилось в кабинете с моего первого визита. Сам Акула. Из неприметного дядьки, прятавшегося под огнетушителем, он превратился в Акулу. В то самое, чем его называли. Значит, клички давались не просто так.

Пока я думал обо всем этом, Акула снова закурил.

Чтобы я больше не слышал в своем кабинете этих глупостей, - предупредил он, вылавливая из моей папки предыдущий окурок. - Этих попыток унизить лучшую группу. Лишить ее полагающегося статуса. Ты понял?

То есть вы тоже считаете это слово ругательным? - уточнил я. - Но почему? Чем оно хуже просто Птиц? Или Крыс? Крысы. По-моему, это звучит намного противнее, чем Фазаны.

Акула заморгал.

Вам, наверное, известно значение, которое все в него вкладывают, да?

Так, - сказал он мрачно. - Хватит. Заткнись. Теперь я понял, почему первая тебя не выносит.

Я посмотрел на кроссовки. Акула был слишком высокого мнения о фазаньих мотивах, но этого я говорить не стал. Спросил только, куда меня переводят.

Пока не знаю, - не моргнув глазом соврал он. - Надо подумать.

Не зря его прозвали Акулой. Он ею и был. Пятнистой, косоротой рыбиной, с глазами, глядящими в разные стороны. Она состарилась и, наверное, была не очень удачлива на охоте, если ее веселила такая мелкая добыча, как я. Конечно, он знал, куда меня отправят. И даже собирался об этом сообщить. Но передумал. Решил помучить. Только слегка перестарался, потому что группа не имела значения, Фазанов ненавидели все. Я вдруг сообразил, что дела мои не так уж плохи. Появился реальный шанс выбраться из Дома. Первая меня вышвырнула, то же самое сделают другие. Может, сразу, а может, нет, но если как следует постараться, процесс ускорится. В конце концов какую уйму времени я потратил, пытаясь стать настоящим Фазаном! Убедить любую другую группу в том, что я им не гожусь, будет намного легче. Тем более, они и так в этом уверены. Возможно, и сам Акула так считает. Меня просто исключили сложным способом. Позже можно будет сказать, что я не прижился нигде, куда меня ни пристраивали. А то ведь могут плохо подумать о Фазанах…

Я успокоился. Внимательно следивший за мной Акула почуял момент просветления, и ему это не понравилось.

(оценок: 2 , среднее: 3,50 из 5)

Название: Дом, в котором…

О книге «Дом, в котором…» Мариам Петросян

Книга Мариам Петросян «Дом, в котором…» является дебютом автора, который принес ей известность и такие награды, как «Русская премия», «Большая книга», «Портал», «Странник» и другие. Произведение вышло в 2009 году, и тогда неизвестная писательница проснулась знаменитой. После своего ошеломительного успеха она продолжает радовать поклонников добротными работами, которые в мгновение ока становятся лидерами продаж, а цитаты из них выкладываются на тематических форумах и быстро уходят «в мир».

Книга Мариам Петросян «Дом, в котором…» рассказывает о вполне стандартном строении, которое ничем не привлекает и находится на тихой улочке. Вот только живут в нем весьма странные создания, среди них Сфинкс, Табаки, Слепой, Лорд, Македонский, Черный и прочие. Самым таинственным персонажем в Сером Доме является Лорд, который говорит всем, что он происходит из рода Драконов, поэтому его нужно слушать, уважать и не тревожить по пустякам, иначе он серьезно накажет. Сфинкс – еще один интересный герой, он очень мудр, поэтому к нему можно обратиться за советом. У каждого жителя Серого Дома есть своя кличка, которая ему очень подходит. Но самое интересное – это место, в котором обитают персонажи. По сути, Дом является живым организмом и обладает своим сознанием, логикой, которая никому неведома. Он может, как принимать жильцов, так и отвергать их. В одно время их становится так много, что любое другое строение просто бы лопнуло, но Серый Дом на зло всем стоит целый и невредимый.

Мало кто знает, что это строение хранит огромное количество тайн, которые разгадать очень трудно, поэтому никто даже не пытается это сделать. Более того, каждый житель оставляет после себя новые секреты и скелеты в шкафах. В результате Серый Дом постепенно превращается в живой организм или другую вселенную, где действуют иные законы, по которым жить очень трудно, но у постояльцев просто нет иного выхода, им некуда больше пойти.

Книга «Дом, в котором…» является как бы фантастическим произведением, но в то же время это по сути общество, вместе с домом. Мир наш тесно взаимосвязан с обществом. У каждого есть тайны, секреты, проблемы, и все это хранится в памяти, у других людей. Когда читаешь роман, по началу сложно понять его смысл. И лишь со временем все становится на свои места. К тому же это мир детей, а дети живут по другим законам. Если копнуть глубже, вы будете по-настоящему удивлены.

Книга Мариам Петросян «Дом, в котором…» — произведение, которое нельзя назвать однозначным. Автор описывает обыкновенный интернат для детей, но в завуалированной форме. Читателю с каждой новой страницей будет интересно узнавать о персонажах, их тайнах, мечтах, поэтому он обязательно дочитает книгу до конца, а потом будет возвращаться к ней еще ни один раз.

На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу «Дом, в котором…» Мариам Петросян в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

Цитаты из книги «Дом, в котором…» Мариам Петросян

Музыка – прекрасный способ стирания мыслей, плохих и не очень, самый лучший и самый давний.

То, что видит в зеркале Лорд, вовсе не похоже на то, что, глядя на него, видишь ты. И это лишь один пример того, как странно иногда ведут себя отражения.

Ветер кругами носил листья, они останавливались, попадая в лужи, там кончался их танец, и кончалось все. Размокнут и превратятся в грязь. Как и люди.

Он полюбит тебя. Только тебя. И ты для него будешь весь чертов мир.

Трудно отказаться от мечты. Легче усложнить путь к ней, чем поверить, что задуманному не осуществиться.

Он улыбается. Как маньяк. Или влюбленный. Что, в общем-то, одно и то же.

В вопросе только нежность, я понимаю ее слишком хорошо. Я понимаю, каково это – не приручать, если ты любишь, когда любят тебя, если обретаешь младших братьев, за которых ты в ответе до конца своих дней, если превращаешься в чайку, пишешь незрячему любовные письма на стенах, письма, которые он никогда не прочтет. Если, несмотря на твою уверенность в собственном уродстве, кто-то умудряется влюбиться в тебя… если подбираешь бездомных собак и кошек и выпавших из гнезд птенцов, если разжигаешь костры для тех, кто вовсе об этом не просил…

Мечтая о чуде, иногда рискуешь получить его, оставшись при этом ни с чем.

Лучше убить человека, чем сделать его рабом своих желаний.

Самая неприятная тишина там, где много людей молчат.

Если бы ты так не зацикливался на том, что тебя никто не понимает, может, у тебя хватило бы сил понять других.

слова, которые сказаны, что-то означают, даже если ты ничего не имел в виду.

Надо смотреть фактам в лицо. Уметь, не роняя достоинства, склоняться перед обстоятельствами.

– Он полюбит тебя. Только тебя. И ты для него будешь весь чертов мир.

В один прекрасный день от этого так устаешь, что перестаешь вообще что-либо чувствовать. И вдруг впридачу остаешься без протезов. Торжественно прощаешься с ними и понимаешь, что с тебя хватит. Что пора уже начать хоть с чем-то здороваться.

Скачать бесплатно книгу «Дом, в котором…» Мариам Петросян

(Фрагмент)

В формате fb2 : Скачать
В формате rtf : Скачать
В формате epub : Скачать
В формате txt :