Можно ли называть раннее творчество гоголя романтическим. Романтический период творчества гоголь. Возможно это вас заинтересует

29.06.2020

Возможно это вас заинтересует:

Загрузка... Книга Гоголя получила высокую оценку А. С. Пушкина, оказавшую влияние на первые критические отзывы о "Вечерах". Пушкин писал издателю "Литературных прибавлений к "Русскому инвалиду":...

Загрузка... В 1831 -1832 годах повести вышли в свет в двух сборниках под общим заглавием «Вечера на хуторе близ Диканьки». И в предисловии к первому...

Загрузка... С элементами фантастики и гротеска в творчестве Николая Васильевича Гоголя мы встречаемся в одном из первых его произведений "Вечера на хуторе близ Д иканьки"....

Загрузка... Гоголя Смех сквозь слезы в поэме М. В. Гоголя «Мертвые души» Прекрасный образ Украины в произведениях Гоголя План сочинения – Образ автора в поэме...

Загрузка... К работе надловестями "Вечеров на хуторе..." Гоголь приступил вскоре после приезда в Петербург. Окончив Нежинскую гимназию высших наук, он приехал в столицу, мечтая "сделать...

Стремление к циклизации проявляется на всех этапах творчества Гоголя. Основой цикла называются различные признаки: этические, т. е. взаимодействие добра и зла (Гуковский); пространственные, т. е. одна сторона русской жизни на соответствующей территории ― Диканька, Миргород, Петербург (Ю. Лотман); романтические или реалистические характеристики. Первый романтический цикл, пролог ко всему гоголевскому творчеству ― сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки», в двух частях. I часть (четыре повести) ― 1831 г., II часть (еще четыре повести) ― 1832 г. Книга принесла Гоголю известность, она поддержана Пушкиным («Как изумились мы русской книге, которая заставляла нас смеяться»), одобрена Белинским. Незнакомый мир народной жизни представлен несколькими рассказчиками (тот же прием в творчестве Пушкина). По определению Гуковского, рассказчик у Гоголя двоится, троится, множится, в итоге сам народ рассказывает о своих мечтах. Именно поэтому нет в «Вечерах» крепостнической действительности. Романтический характер первого цикла позволяет назвать характерные для романтизма признаки: сочетание прекрасной мечты и чувства тоски, одиночества (так называемый лирический монолог печали в финале «Сорочинской ярмарки»); гиперболизация явлений природы (Днепр легенды); фантастическое, сверхъестественное то в бытовом, «нестрашном» виде, то угрожающем. Романтический характер носит историзм в повестях. Сказовый стиль «Вечеров» был для русской литературы открытием.

Романтизм “Вечеров…” - это, прежде всего проявление глубокого интереса к особенностям национального менталитета, духовности и самобытности украинской истории, народности художественного мышления, рисование оригинальных характеров индивидуумов, что определяло христианско-философскую концепцию человеческого бытия. Мистический романтизм Гоголя, из истоков которого определится в дальнейшем фантастический реализм многих писателей XX возраста (О.Довженко, Г.Булгаков, Ч.Айтматов, Гарсиамаркес), перечеркивал идиллические представления об Украине, которые сложились в литературе к тому времени.

Внимание Гоголя сосредоточится на социально-этичных, духовных, исторических проблемах, которые не будут оставлять писателя до конца жизни. Это вмешательство злых духов в судьбу человека, который часто делает ее беспомощно трагической, несет соблазненному грешнику жестокую расплату за совершенный переступь, за чрезмерную доверчивость и соблазн любознательностью, желанием обустроить земную жизнь призрачными роскошами, добытыми часто на крови и горе других.

Стилистическая норма просторечной стихии «Вечеров» ― деревенское простодушие с лукавством и озорством. В их сочетании ― комизм первых гоголевских повестей.

«Миргород» (1835) ― второй цикл, который сам автор считал продолжением «Вечеров», однако иное название, характерные эпиграфы представляли другой мир ― не песенной Диканьки, а социально полярной действительности, удаленной и пространственно, и хронологически. Конечно, между первым и вторым сборником немало общего: нити преемственности протягивались от Шпоньки к Ивану Ивановичу с Иваном Никифоровичем; поэтический колорит «Вия» и «Тараса Бульбы» напоминает большинство повестей «Вечеров». Открывается сборник повестью «Старосветские помещики», трогательно и высоко оцененной Белинским. В ней Гоголь, рисуя красоту природы, передавая ее звуки и краски, как будто говорил о возможностях человеческих, а затем в иной стилистической тональности (вместо развернутых сравнений и метафор ― глагольный ряд) показывал, как эти возможности реализуются, как из Филемона и Бавкиды получаются Товстогубы. Но для автора дорога их привязанность и верность друг другу в отличие от молодых современников, не имеющих доброты, верности, порядочности.

Комизм второго сборника иной. Ужасной оказывается суть явления, характера; глупость и ограниченность оборачиваются злобой, стремящейся к уничтожению. Гоголь создает не единичные образы «небокоптителей», а образ жизни, создающий, питающий подобных персонажей. В «Повести о том, как поссорились...» пространство густо заселено единожды появляющимися лицами (Агафья Федосеевна, самый добродетельный человек в. Миргороде Голопузь, влюбленный пономарь и т. д.). Рассказчик этой повести также миргородский житель, восторженно повествующий о красотах города (лужа) и добродетелях жителей. Романтическая ирония ― следующая форма гоголевского комизма, с которой мы встречаемся в этой повести. Завершается повесть (а она в цикле последняя, значит также завершается сборник) фразой, принадлежащей автору и выражающей его понимание современной жизни. Миргорода: «Скучно на этом свете, господа!».

В «Миргороде» есть и другая форма жизни ― фантастическая в повести «Вий» и героическая в повести «Тарас Бульба». Творческая история последней демонстрирует направленность авторских интересов. Гоголь создавал в ней не историческое полотно; а идеальную картину человеческих отношений и чувств ― патриотизма, товарищества, высокого смысла жизни закрепленных (за условным временем и относительно условным пространством. Среди произведений Гоголя эта повесть, пожалуй, в последний раз в художественных образах говорила о народных массах как хранителе и носителе национальных истоков. Отсюда ― та лирическая струя, так сильно проявляющаяся в повести.

Сборник «Миргород» представлял разносторонний талант Гоголя. Еще неожиданней он открылся в сборнике того же года «Арабески». Само слово «арабески» означает: цветной узор, причудливое сочетание форм, цветов, животных, чудовищ, атрибутов, архитектурных элементов, всякого рода предметов и орудий, созданных более фантазией художника, чем взятых из действительной жизни. «Арабески», не были поняты ни современниками автора (Белинский: «Как можно так необдуманно компрометировать свое литературное имя»), ни исследователями более поздними (Гуковский: «Стремление Гоголя к циклизации было так сильно, что могло перехлестнуть через границы художественного творчества»). Сборник впервые продемонстрировал философскую ориентацию писателя. Он состоит из статей исторического, содержания, культурологических представлений и художественных повестей «Портрет», «Невский проспект», «Записки сумасшедшего». Разнообразие содержания, открывает те нравственные ценности, которые, по Гоголю, лежат в основе жизни и культуры. Литературно-этическая программа «Арабесок» вписывается в общую концепцию мира и человека, в поисках и формировании которой развивалась передовая мысль тридцатых годов.

Для Гоголя идеальным явлением русского характера в «Арабесках» является Пушкин: «это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет» («Несколько слов о Пушкине») Миниатюра «Жизнь» предсказывает появление в «Мертвых душах» лирических отступлений. Эссе, посвященное картине Брюллова, раскрывает эстетические взгляды автора.

Если к этому сборнику приложить пространственный принцип, то в отличие от предшествующих сборников, в «Арабесках» смешаны Восток и Запад, прошлое, настоящее и будущее. Судьба сборника непохожа на судьбу «Вечеров» или «Миргорода»: его «растащили» по другим томам гоголевских сочинений. После единственного прижизненного издания «Арабески» за полтора века как цикл печатали всего три раза (последний ― в 1990 г.).

Повести, вошедшие в «Арабески», начали последний художественный цикл в творчестве Гоголя ― петербургский. «Портрет», «Невский проспект», «Записки сумасшедшего», «Нос», «Шинель» никогда самым Гоголем в особый цикл не выделялись. При публикации в собрании сочинений 1842 г. они были автором помещены в один (третий) том и соседствовали рядом с «Коляской» и отрывком из романа «Рим», и, тем не менее, с самого начала воспринимались как единое целое. Это обстоятельство позволило Гуковскому сформулировать концепцию гоголевских циклов повестей как борьбу добра и зла. С его точки зрения, «Вечера» ― это мир добра и красоты, где зло представлено отдаленными временными и социальными приметами в повести о Шпоньке. В «Миргороде» добро и зло еще уравновешиваются, хотя добро все в прошлом, а зло ― в настоящем. В петербургском цикле побеждает зло. Только в «Риме», чья жанровая форма иная, где действия происходит в далеком историческом времени, проявляются добро и красота.

Восприятие петербургских повестей как цикла объясняется его художественным единством: 1) целенаправленным отбором материала (низменная действительность); 2) смешением повседневности с фантастикой; 3) сказовой манерой повествования, в которой можно выделить голос «коллективной пошлости» (Гуковский), голоса простодушного рассказчика и иронического автора, причем различные повествовательные манеры переходят одна в другую мгновенно и естественно. Герцен назвал петербургские повести патологоанатомическим курсом о русском чиновничестве. Петербургские жители: мелкие чиновники, художники ― изображаются Гоголем иначе, чем у Пушкина.

Низкая действительность у Пушкина становилась высокой темой. Гармонизирующая сила Пушкинского стиля, «лелеющая душу гуманность» (Белинский) объединяли высокие поэтические традиции с прозаической натуральностью и представляли «простое величие простых людей» (Гоголь). Для Гоголя всеобъемлющий синтез неприемлем, соседство высокого и низкого создает непереносимые противоречия. По этому поводу Ю. Манн писал: «Привести в такое близкое соприкосновение высокое и трансцендентальное с прозаическим и повседневным - это значит создать такую глубокую ситуацию, которую до конца не исчерпать никакими словами». Отсюда сумасшедший Поприщин произносит в финале высокие трагические слова о своем одиночестве, полный идиот Акакий Акакиевич (в оценке революционных демократов) скажет «Зачем вы меня обижаете?», а сквозь эти слова звучит: «Я брат твой» и т. п. Изображение и понимание «маленького человека» стало высшим достижением автора в его петербургском цикле: трагическое и комическое пронизывают друг друга.

Несмотря на то что творческая жизнь писателя была недолгой, а некоторые периоды жизни вовсе покрыты тайной, имя Николая Васильевича Гоголя знают все. Быстро прославившись, молодой автор удивлял современников своей одарённостью. Удивляет он и нынешнего читателя.

Те пятнадцать лет, которые литератор посвятил писательству, явили миру гения самой высшей пробы. Отличительная особенность - это многогранность и творческая эволюционность. Поэтика, ассоциативное восприятие, метафоричность, гротеск, интонационное многообразие, чередование комичного с патетикой. Повести, пьесы, даже стихи.

Новоселье (1826)

Вся жизнь писателя была полна борьбы и внутренних переживаний. Возможно, ещё учась в Нежине, юноша чувствовал, что к смыслу жизни у него будет много вопросов.

Там, будучи гимназистом, для школьного рукописного журнала Коля написал стих, название которого принято считать «Новоселье». Но точно известно, что в чистовом оформлении с автографом автора оно называлось «Непогода».

Юный поэт уже в свои семнадцать лет имел сомнения в правильности названия своего стихотворения. Эти сомнения, по поводу правильно выбранного стиля, правильно вставленной реплики, и даже слова, автор пронесёт через всё своё творчество, безжалостно расправляясь с неудавшимся, по его мнению, текстами.

Юноша словно пророчил сам себе:

Светло ль, темно ли - всё одно,
Когда в сем сердце непогода!

Кроме стихотворения «Новоселье», Гоголем было написано ещё четыре стихотворения и поэма «Ганц Кюхельгартен».

Ганц Кюхельгартен (1827-1829)

Первая публикация не оправдала ожиданий Николая - это было жестокое разочарование. Надежды, возлагаемые на эту повесть, не были оправданы. Романтическая идиллия в картинах, написанная ещё в Нежинской гимназии в 1827 году, получила отрицательные отзывы, и заставила автора пересмотреть свои творческие возможности.

В это время Гоголь скрывался за псевдонимом А.Алов. Писатель скупил все нераспроданные экземпляры и уничтожил их. Теперь Николай решил писать о том, что ему хорошо знакомо - о прекрасной Украине.

Вечера на хуторе близ Диканьки (1829-1832)

Книга вызвала живой интерес читателей. Исторический экскурс по Малороссии, изображавший картины украинского быта, блиставший весёлостью и тонким юмором, производил большое впечатление.

Было бы совершенно логично, если бы рассказчик использовал украинский язык для своих творений. Но русским языком Гоголь словно стёр грань между Малороссией и Великороссией. Украинские фольклорные мотивы, где основной язык русский, щедро усыпанный украинскими словами, сделали весь сборник «Вечеров» совершенно изысканным, абсолютно не похожим на всё, что было в то время.

Начинал свою работу молодой писатель не с чистого листа. Ещё в Нежине он вёл тетрадь, которую сам назвал «Всякая всячина». Это была тетрадь на четыреста девяносто листов, в которую гимназист записывал всё, что ему казалось занятным: исторические и географические справки, высказывания знаменитых писателей, пословицы и поговорки, придания, песни, обычаи, собственные мысли и сочинительства.

Этим юноша не ограничился. Он пишет письма своей матери и сёстрам, и просит их присылать ему различную информацию на тему: «жизнь Малороссийского народа». Он хочет знать всё. Так началась большая работа над книгой.

«Вечера» имели подзаголовок: «Повести изданные пасичником Рудым Паньком». Это вымышленный персонаж. Он понадобился для придания достоверности повестям. Автор словно уходит в тень, пропуская вперёд образ простого, добродушного, весёлого пасечника, позволяя ему смеяться и шутить над односельчанами. Так, через рассказы простого крестьянина передаётся колорит украинского быта. Этот персонаж словно подмигивает читателю, лукаво оставляя за собой право на вымысел, но выдавая его за чистую правду. И всё это с особой приподнятой интонацией.

Различия между фантастикой и историями писателя в том, что в сказках действуют волшебные персонажи, а у Гоголя религиозные. Здесь всё пропитано верой в бога и в дьявольскую силу.

Действие всех повестей, входящих в сборник, связано с одним из временных хронологических пластов: древность, недавние легендарные времена Екатерины Великой и современность.

Первыми читателями «Вечеров» стали типографские рабочие, которые завидев зашедшего к ним Гоголя, начали посмеиваться и заверили, что его «штучки» очень забавны. «Так! - подумал писатель. - Черни я понравился».

Первая книга

И вот дебют состоялся. Вышла первая книга. Это: «Сорочинская ярмарка», «Вечер накануне Ивана Купала», «Утопленица», «Пропавшая грамота».

И всем вокруг стало понятно - это Талант! Все известные критики единогласно высказали свой восторг. Писатель заводит знакомства в литературных кругах. Печатается у барона Антона Антоновича Дельвига, узнаёт мнение, на то время уже признанного критика Василия Андреевича Жуковского. Сдружившись с Жуковским, Николай попадает в литературно-аристократический круг.

Прошёл год и вышла вторая часть сборника. Простота, разнообразие, пестрота народности выплеснулись историями: «Ночь перед Рождеством», «Страшная месть», «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», «Заколдованное место».

У праздничной, красочной стороны есть и другая - ночная, тёмная, греховная, потусторонняя. Правда соседствует с ложью, ирония с серьёзностью. Нашлось место и любовным историям, и неразгаданным тайнам.

Ещё на заре кинематографа произведения Гоголя стали привлекать режиссёров. В начале XX века экранизация «Ночи перед Рождеством», «Страшной мести», «Вия», были восприняты публикой на «Ура», несмотря на то, что на экране в немом кино пропала та поэтика и образность сюжета, которую так старательно вкладывал рассказчик в каждую фразу.

Фильмы по мотивам гоголевских «Вечеров» выходили и позже, а «Вий», по сути, - это первый Советский фильм ужасов.

Арабески (1835)

Это был следующий сборник, частично составленный из статей, опубликованных в 30-34 годах XIX века, а частично из произведений, публиковавшихся впервые.

Рассказы и литературные тексты, вошедшие в этот сборник, широкому читателю малоизвестные. Здесь Гоголь вёл рассуждения о русской литературе, искал её место в истории, и намечал для неё задачи. Говорил об искусстве, о Пушкине, как о величине народного поэта, о народном творчестве.

Миргород (1835)

На этот период приходится пик славы Гоголя, а все его произведения, вошедшие в сборник «Миргород», только подтвердили гениальность автора.

Для редакции сборник разделили на две книги, по две повести в каждой.

Тарас Бульба

После выхода «Тараса Бульбы» Белинский сразу заявил, что это «поэма великих страстей».

Действительно: война, убийства, месть, предательство. В этой истории нашлось место и любви, да такой сильной, за которую герой готов отдать всё: товарищей, отца, Родину, жизнь.

Рассказчик создал такой сюжет, что оценить однозначно поступки главных героев невозможно. Тарас Бульба, так жаждущий войны, в итоге теряет двух сыновей и погибает сам. Предательство Андрия, так полюбившего прекрасную полячку и готового на всё ради этой роковой страсти.

Старосветские помещики

Это произведение было многими не понято. Мало кто увидел в рассказе о старой супружеской паре историю любви. Той любви, которая не выражается бурными признаниями, клятвенными заверениями или изменами с трагическим концом.

Простая жизнь старых помещиков, которые не могут друг без друга, потому что они одно целое в этой жизни - вот что пытался донести до читателя рассказчик.

Но публика по-своему поняв повесть, тем не менее выразила одобрение.

Современники Николая Васильевича были удивлены знакомству со старославянским языческим персонажем. В народных украинских сказках этого персонажа нет, его Гоголь «привёл» из исторических глубин. И персонаж прижился, устрашая читателя своим опасным взглядом.

Повесть имеет колоссальную смысловую нагрузку. Всё основное действие разворачивается в церкви, где идёт борьба добра со злом, веры и безверия.

Финал печален. Нечисть победила, главный герой погиб. Вот повод для раздумий. Человеку чтобы спастись не хватило веры.

Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем

Это замыкающее произведение сборника «Миргород», в котором все страсти носят иронический характер.

Человеческая природа в лице двух помещиков, которые от нечего делать затеяли многолетнюю тяжбу, показана со всех сторон, обличая их худшие черты. Элитарное светское общество показано в самых неприглядных картинах: глупость, тупость, дурость.

А концовка: «Скучно на этом свете, господа!» - пища для глубоких философских рассуждений.

Записки сумасшедшего (1835)

Первое название повести «Клочки из записок сумасшедшего».

Это история о безумии, выдержанная в гоголевском стиле, не имела аналогов. Здесь Николай Васильевич к остроумию и оригинальности добавил хорошую порцию жалости.

Страдал герой не напрасно. В этом странном гротеске многие увидели и поэзию слова, и философию мысли.

Невский проспект (1835)

Писатель много лет прожил в Петербурге и не описать место, которое было центральным в жизни многих горожан, он просто не мог.

Чего только не происходит на Невском проспекте. И рассказчик, словно сделав главным героем Невский проспект, показывает его жизнь, на примере двух, совершенно случайно выхваченных из толпы персонажей.

Ревизор (1835)

Бессмертная пьеса, которая принесла Николаю Васильевичу огромную славу. Он создал ярчайшие достоверные образы провинциального чиновничества, казнокрадства, взяточничества и глупости.

Считается, что идея этой пьесы родилась в голове Пушкина, но проработка сюжета и создание характеров героев - это всё заслуга Гоголя. За фарсом и натурализмом скрывается философский подтекст, ведь за самозванцем стоит наказание для чиновников уездного города.

Добиться постановки пьесы удалось не сразу. Убеждать в том, что пьеса не опасна, что это просто насмешка над плохими провинциальными чиновниками пришлось самого императора.

Комедия Утро делового человека (1836)

Изначально произведение задумывалось как большой труд, который должен был носить название «Владимир третьей степени», и «Утро» - это только часть большой задумки.

Но по разным причинам, в том числе из-за цензуры, состоятся большому произведению было не судьба. Слишком много в комедии «соли, злости, смеха». Даже начальное название «Утро чиновника» цензор заменил на «Утро делового человека».

Остальные рукописи несостоявшегося большого труда, были переработаны и использованы Гоголем в других произведениях.

Тяжба (1836)

Незаконченная комедия - часть пьесы «Владимир третьей степени». Несмотря на то что «Владимир» рассыпался и не состоялся, и «Тяжба» осталась не оконченной, отдельные сцены получили право на жизнь и ставились в театре ещё при жизни автора.

Отрывок (1839-1840)

Первое название «Сцены из светской жизни» - драматический отрывок. Ему не суждено было увидеть свет - так решила цензура.

Николай Васильевич включил этот отрывок в «Драматические отрывки и отдельные сцены» в своё издание в 1842 году.

Лакейская (1839-1840)

Ещё один драматически отрывок из несостоявшейся пьесы «Владимир третьей степени», самостоятельно опубликованный в «Сочинениях Николая Гоголя» в 1842 году.

Нос (1841-1842)

Абсурдная сатирическая работа не была понята. Журнал «Московский наблюдатель» отказался её печатать, обвинив писателя в глупости и пошлости. Но Пушкин нашёл в ней много неожиданного, весёлого и оригинального, разместив в своём журнале «Современник».

Правда, не обошлось без цензуры, которая вырезала целые куски текста. Но образ пустого амбициозного человека, стремящегося к статуарности и преклонению перед вышестоящими чинами удался.

Мертвые души (1835-1841)

Это самое фундаментальное творение, с непростой судьбой. Задуманный трёхтомник не смог увидеть свет, в том варианте в котором хотел Николай Васильевич - ад, чистилище, рай (так считают многие филологи).

В 1842 году вышел первый том, строго отредактированный цензурой. Но смысловая нагрузка сохранилась. Читатель мог увидеть всё: соблазн, зло, динамическое начало. И распознать дьявола в том, кто покупает души - в Чичикове. А все помещики - это целая разнотипная галерея, каждый из которых олицетворяет какое-нибудь свойство человеческого характера.

Книга получила достойную оценку. Её переводом на другие языки занялись уже в 1844 году, и очень скоро её можно было читать на немецком, чешском, английском, польском. Ещё при жизни автора, книга была переведена на десять языков.

Задумки третьего тома так и остались задумками. Для этого тома писатель собирал материалы, но не успел ими воспользоваться.

Театральный разъезд после представления новой комедии (1836-1841)

Писатель всю жизнь искал подлинные чувства, разбирал душевные качества, вкладывал определённую философию в свои творения.

По сути, «Театральный разъезд» - это пьеса о пьесе. И вывод напрашивается сам собой. То количество шутов, которое необходимо обществу, непропорционально разного рода стяжательству и стремлению к наживе. «Мнений много, а главного никто не понял», - сетует автор.

Шинель (1839-1841)

Считается что эта повесть родилась из анекдота. Смешав сострадание с раздражением вдруг вышел Акакий Акакиевич. И грустная смешная история о маленьком ничтожном человеке вдруг оказалась интересна.

А посмеявшись над гоголевским персонажем, приходит время задуматься не вложен ли библейский смысл в этот рассказ. Ведь душа хочет любить одно прекрасное, а люди так не совершенны. Но Христос призывает всех быть добрыми и кроткими. По-гречески «не делающий зла» - Акакий. Вот мы и получаем Акакия Акакиевича, образ мягкий и ранимый.

«Шинель» понималась по-разному, но полюбилась. Она нашла своё место и в кинематографе. Фильм «Шинель», вышедший в 1926 году, и восторженно принятый публикой, в 1949 году цензура запретила. Но к 150-летию со дня рождения писателя был снят новый фильм «Шинель» режиссёра Алексея Баталова.

Портрет (1842)

В первой части писатель затрагивает отношение окружающих к искусству, ругая однообразие и недальновидность. Автор осуждает обман на полотнах, так нравящийся публике, призывая служить настоящему искусству.

Во второй части Гоголь копнул ещё глубже. Объясняя, что цель искусства - служение богу. Без озарения художник просто делает бездушные копии, и в этом случае ликование зла над добром неизбежно.

Повесть подверглась критике за излишнее поучительство.

Пьеса Женитьба (1842)

Пьеса с полным названием «Женитьба, или Совершенно невероятное событие в двух действиях» написана она была ещё в 1835 году, и имела название «Женихи».

Но Николай Васильевич ещё восемь лет вносил корректировки, и когда, наконец, спектакль был поставлен многие его не поняли. Даже сами актёры не понимали, что они играют.

Но время всё расставило на свои места. Мысль о том, что брак - это союз двух душ, а не поиски призрачного идеала, много лет заставляет зрителей идти на этот спектакль, а режиссёров ставить его на разных сценах.

Комедия Игроки (1842)

В царской России тема азартных игр витала в воздухе. Её затрагивали многие литераторы. Своё видение выразил на этот счёт и Николай Васильевич.

Писатель так закрутил сюжетную историю, сдобрив всё шикарными оборотами, включая сленговые выражения азартных игроков, что комедия превратилась в настоящую замысловатую матрицу, где все герои, выдают себя за кого-то другого.

Комедия имела успех сразу. Актуальна она и в наши дни.

Рим (1842)

Это не самостоятельное произведение, а отрывок из незаконченного романа «Аннунциата». Этот отрывок достаточно ярко характеризует авторскую эволюцию в творчестве, но достойной оценки он не получил.

Выбранные места из переписки с друзьями (1845)

Душевный кризис подталкивает писателя к религиозно-философской тематике. Плодом этой работы стала публикация сборника «Выбранные места из переписки с друзьями».

Эта работа, написанная назидательно-проповедническим стилем, вызвала бурю в кругах критиков. Во всех литературных кругах шли споры и зачитывались отрывки из этой книги.

Страсти были нешуточные. Виссарион Григорьевич Белинский написал критический отзыв в виде открытого письма. Но письмо запретили к печати, и его стали распространять рукописями. Именно за распространения этого письма к смертной казни был приговорён Фёдор Михайлович Достоевский. Правда, «смертной казни расстрелянием» не случилось, приговор был смягчён на наказания в виде каторжных работ.

Гоголь же выпады против книги объяснял своей ошибкой, считая, что выбранный назидательный тон всё испортил. Да и те места, которые изначально не пропустила цензура, окончательно погубили изложенный материал.

Всё творчество Николая Васильевича Гоголя - это страницы изумительной красоты русского слова, когда читая радуешься и гордишься тем, что можешь говорить и думать на том же языке.

Свою основную мысль о роли Промысла в истории Гоголь попытался использовать для частичного оправдания Первого Рима. В рассуждении «О Средних веках» он пишет о возвышении Римского папы так: «Не стану говорить о злоупотреблении и о тяжести оков духовного деспота. Проникнув более в это великое событие, увидим изумительную мудрость Провидения: не схвати эта всемогущая власть всего в свои руки… – Европа рассыпалась бы…» .

В том же 1834 году Гоголь позволил себе единственный в своей жизни резкий выпад против Восточного Рима в его начальном, наступившем после существовании: «Восточная империя, которая очень справедливо стала называться греческою, а еще справедливее могла бы называться империей евнухов, комедиантов, любимцев ристалищ, заговоров, низких убийц и диспутствующих монахов…» (О движении народов в конце V века) , – мнение, явно вдохновленное западной историографией.

Впрочем, уже тогда в душе Гоголя наитие художника противоречило взглядам ученого. Свои исторические статьи он объединил и напечатал в 1835 году в составе сборника «Арабески». Включенные в тот же сборник три художественные повести, написанные от лица разных рассказчиков, не совпадающих по взглядам с самим Гоголем, наложили на всю книгу, а значит, и на статьи, в ней помещенные, особый отпечаток отстраненности от личности автора. В целом в «Арабесках» воспроизведены, отражены, выражены различные оттенки магического миросозерцания, причем некоторая общая «нечистота» книги подчеркнута количеством отобранных статей: их 13, и та, в которой содержится выпад против Византии, помещена именно на 13-м месте – перед красноречиво замыкающими книгу «Записками сумасшедшего».

Объединяющей подосновой всех составных частей «Арабесок» стал пантеизм, устремляющий сознание повествователей и героев к самообожению, а в действительности – к самоуничтожению, растворению в стихиях природного бытия. Гоголь намекнул на это уже названием, что тут же заметил чуткий Ф.В. Булгарин, откликнувшийся так: «Арабесками называют в живописи и скульптуре фантастические украшения, составленные из цветов и фигур, узорчатых и своенравных. Арабески родились на Востоке, и потому в них не входят изображения животных и людей, которых рисовать запрещено Кораном. В этом отношении название книги удачно прибрано: в ней большею частью попадаются образы без лиц » .

Духом магического пантеизма проникнуты не только художественные повести «Арабесок», но и статьи, где, например, по замечанию С. Карлинского, кровавые завоеватели (Аттила и подобные) «рассматриваются как злые маги, которые иногда получают возмездие от рук средневековых пап и святых, изображенных добрыми магами» . В составе «Арабесок» это действует двояко: с одной стороны, большинство статей сборника выдержано в магическом духе, а магия склонна видеть самое себя везде, в том числе и в христианстве; с другой стороны, Гоголь, скрываясь за своими магически настроенными повествователями, указывает на признаки действительного, с православной точки зрения, уклонения католичества к магии.

Желая вполне постичь сущность Первого Рима, Гоголь стремится в Италию, как некогда стремился в Петербург. Отправившись в июле 1836 году в Европу, он с марта 1837-го начинает жизнь в Риме. Теперь он вполне предается обаянию итальянской природы и древнего города и оказывается как никогда далеким от России и Православия. Примечательно, что вместе с сочувствием к католичеству в письмах 1838–1839 годов Гоголь обнаруживает и увлечение язычеством, магией. В апреле 1838 года он пишет из Рима М.П. Балабиной: «Мне казалось, что будто я увидел свою родину… родину души своей… где душа моя жила еще прежде меня, прежде, чем я родился на свет» . Нехристианская мысль о предсуществовании душ (внутренне связанная с пантеистической идеей перевоплощения душ) дополняется в том же письме общим уравниванием достоинств христианства и язычества. Первый Рим, по Гоголю, «прекрасен уже тем… что на одной половине его дышит век языческий, на другой христианский, и тот и другой – огромнейшие две мысли в мире» . Подобное уравнивание достоинств разных по сути видов духовности – признак магического сознания. Гоголь словно бы пытается обернуть историю вспять, вернуться к язычеству и потому обозначает свое письмо не христианским, а римско-языческим летоисчислением: «год 2588-й от основания города». Мысль: «…в одном только Риме молятся, в других местах показывают только вид, что молятся» , – звучит в этом письме не только прокатолически, но отчасти и по-язычески.

Католические священники в Риме пытались обратить Гоголя в свою веру . Слухи о том достигли России. Когда Гоголь оправдывается в письме домой 22 декабря 1837 года, слова его звучат неправославно: «…я не переменю обрядов своей религии… Потому что как религия наша, так и католическая совершенно одно и то же» .

В конце 1830-х годов писатель сочувствует католическому, усвоенному от иудейства, упованию на «царство Божие» (или «рай») на земле, которое будто бы возможно устроить волею и силами воцерковленного человечества. Зерном этого «рая», естественно, мыслился Первый Рим. 10 января 1840 года Гоголь, вернувшийся в Москву, пишет М.А. Максимовичу: «Жду и не дождусь весны и поры ехать в мой Рим, мой рай… Боже, какая земля! какая земля чудес!» .

Сами итальянцы признают, что в отношении Гоголя к их столице проявилась способность «любить, восхищаться, понимать» этот «светящийся оазис мира и покоя» . Как никто среди иностранных писателей, Гоголь в сознании итальянцев обрел беспримерное право говорить от имени Рима. Т. Ландольфи, собрав несколько десятков очерков о жизни писателей разных стран в Риме, назвал всю книгу «Гоголь в Риме», хотя Гоголю, как и остальным, уделено лишь несколько страниц .

Тем более веским представляется совершившийся осенью 1840 года перелом в «римском» самосознании писателя. Внешней причиной стала загадочная опасная болезнь, приключившаяся в Вене, потрясшая душу и сокрушившая тело. Едва оправившись и прибыв в Рим, Гоголь признался М.П. Погодину: «Ни Рим, ни небо, ни то, что так бы причаровало меня, ничто не имеет теперь на меня влияния. Я их не вижу, не чувствую. Мне бы дорога теперь, да дорога в дождь, слякоть, через леса, через степи, на край света» – «даже в Камчатку» (письмо от 17 октября 1840 г.) .

С тех пор любовь к Первому Риму вытесняется влечением к Третьему, к Москве, так что в декабре 1840 года Гоголь пишет К.С. Аксакову из столицы Италии: «Посылаю вам поцелуй, милый Константин Сергеевич, за ваше письмо. Оно сильно кипит русским чувством и пахнет от него Москвою… Зазывы ваши на снега и зиму тоже не без увлекательности, и почему ж иногда не позябнуть? Это часто бывает здорово. Особливо, когда внутреннего жару и горячих чувств вдоволь» . Примечательно, что это пишет человек, более всего, кажется, боявшийся мороза.

Примечателен и неуспех русско-итальянских католиков в деле обращения Гоголя в латинскую веру: еще с 1839 года писатель подчеркнуто противостоял их обольщениям . В римских письмах Гоголя упоминаются многие даже самые мимолетные знакомства, однако нет «ни малейшего намека о таких, во всяком случае, близких знакомых поэта, как молодые Семененко и Кайсевич», – покинувших Польшу ксендзах, усиленно старавшихся обратить Гоголя . Это говорит об изначально осторожном отношении писателя к католическим влияниям, об изначальном внутреннем отторжении (при том что в Риме ему было очень выгодно поддерживать добрые отношения с католиками).

Перемена сознания, конечно, отразилась и в художественном творчестве Гоголя. Причем изначально, по наитию, чувствуя глубинное основание своих взглядов и грядущее проявление этого основания, он выражал влечение к Первому Риму не от собственного лица, а через отстраненное сознание повествователей и героев. Так, если в «Портрете» (1834–1842) повествователь говорит о «чудном Риме», а в «Риме» (1838–1842) другой повествователь всемерно развивает этот образ, то за их голосами слышится более сдержанное суждение самого писателя, который показывает, как, например, в «Риме» главный герой и повествователь увлечены стихией языческого пантеизма – она же источается руинами древнего Рима и окружающей природой и топит в себе христианский лик города вместе с душами его обитателей.

В повести «Рим» господствует образ угасающего, заходящего (за-падного ) солнца. В его обольстительном, томительном, манящем во тьму, призрачном свете растворяются души с отображенными в них чертами римского мира, языческого и христианского: все эти «гробницы и арки» и «самый безмерный купол» храма апостола Петра. А потом, «когда и солнце уже скрывалось… везде устанавливал свой темный образ вечер». В этом призрачном полубытии реют «светящиеся мухи», как некие падшие духи, мерцающие украденным у солнца магическим огнем. Они обступают исступленную человеческую душу, забывшую о Боге и о себе, и среди них – «неуклюжее крылатое насекомое, несущееся стоймя, как человек, известное под именем дьявола».

В слоге «Рима» устойчивы признаки антично-языческого поклонения красоте . В повести обнажается хаотическая, стихийная, пантеистическая подоснова внешне чинного языческого почитания «божественной» красоты человека и природы. Торжество хаоса над кажущейся светлой упорядоченностью языческого видения красоты подчеркивается в повести образами древних развалин, поглощаемых буйной природой, образом закатного света, иссякающего во тьме, и самой сбивающе неожиданной оборванностью «отрывка», отданного, тем не менее, Гоголем в печать.

В «Риме» молодой князь почувствовал «какое-то таинственное значение в слове “вечный Рим”» после того, как взглянул на свое итальянское отечество издалека, из суетного Парижа. А между тем сам Гоголь, работая в итальянском Риме над повестью о римском князе, начал наконец понимать римское, всемирно-державное достоинство собственной родины и ее древней столицы – Москвы. Это понимание отразилось в первом томе «Мертвых душ», завершаемом одновременно с повестью «Рим»: «Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе… Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе?.. Здесь ли, в тебе не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца?.. И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественною властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..» Рассуждающий так повествователь уже предельно близок самому Гоголю, и не случайно он именуется «автором». Первый том «Мертвых душ» завершается прямым провозглашением непревзойденного державного могущества России: «…гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Чичиков, который, по замыслу Гоголя, должен был переродиться в православно-державном духе, уже в первом томе касается основ соответствующего учения, хотя и не очень ему еще близкого: «Чичиков начал как-то отдаленно, коснулся вообще всего русского государства и отозвался с большою похвалою об его пространстве, сказал, что даже самая древняя римская монархия не была так велика, и иностранцы справедливо удивляются…»

О перемене сознания самого Гоголя свидетельствует его наблюдение, сделанное во время приезда Николая I в Рим и тут же поведанное в письме А.П. Толстому от 2 января н. ст. 1846 года: «О государе вам мало скажу… Его повсюду в народе называли просто Imperatore , без прибавления: di Russia , так что иностранец мог подумать, что это был законный государь здешней земли» . Гоголю хочется видеть, что сам итальянский народ, «римляне» (как особая коренная часть этого народа) подтверждают возродившееся в России представление о православно-русской державе как единственной законной преемнице «римской» власти.

Возвращаясь из-за границы на родину, Гоголь предпочитает жить в Москве, причем с конца 1840-х годов, после путешествия ко Святым местам, в его душе крепнет желание вообще никуда не выезжать из Отечества и даже вообще не покидать Москвы: «Ни за что бы я не выехал из Москвы, которую так люблю. Да и вообще Россия все мне становится ближе и ближе. Кроме свойства родины, есть в ней что-то еще выше родины, точно это как бы та земля, откуда ближе к родине небесной» (письмо А.С. Стурдзе от 15 сентября 1850 г.) .

Россия для зрелого Гоголя – это именно Третий Московский Рим: не сладостный рай на земле, а суровая временная крепость, ограждающая верные Христу души от видимых и невидимых врагов и позволяющая благополучно перейти от краткой земной жизни к вечному загробному существованию с возможным последующим вселением (если Христу будет угодно) в Царствие Божие, которое «не от мира сего».

Древний образ подобной христианской крепости на земле – монастырь, и Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями» прямо пишет: «Монастырь ваш – Россия!» Христианское смирение России-монастыря оборачивается воинственностью, лишь когда возникает угроза святыне веры: «…или вы не знаете, что такое для русского Россия. Вспомните, что когда приходила беда ей, тогда из монастырей выходили монахи и становились в ряды с другими спасать ее. Чернецы Ослябля и Пересвет, с благословенья самого настоятеля, взяли меч, противный христианину» .

Москва для позднего Гоголя – самое святое место в России-монастыре, а Петербург – самое далекое от святости: «Тут найдется более свободного, удобного времени для бесед наших, чем в беспутном Петербурге»; в московских разговорах об «истинно русском добре» «воспитывается твердыня нашего характера и разум озаряется светом» (письмо А.О. Смирновой от 14 октября 1848 г.) . Движимый этим представлением, Гоголь в «Развязке “Ревизора”» (1846) влагает в уста «первого комического актера» мысль: «… слышим благородную русскую нашу породу… слышим приказанье Высшее быть лучшими других!» . В «Светлом воскресенье», заключительной главе «Выбранных мест…», Гоголь уверяет и себя, и соотечественников, что именно в России скорее восстановится чистота древнего христианства, утраченная повсеместно, и восстановится, поскольку в России она более всего сохранилась. Суть христианства – вера в вочеловечение Христа-Бога, Его смерть на кресте за грехи людей и Воскресение из мертвых – дабы и павшие люди воскресли. О Светлом Воскресенье Христовом Гоголь пишет: «Отчего же одному русскому еще кажется, что праздник этот празднуется, как следует, и празднуется так в одной его земле? Мечта ли это? Но зачем же эта мечта не приходит ни к кому другому, кроме русского?.. Такие мысли не выдумываются. Внушением Божиим порождаются они разом в сердцах многих людей… Знаю я твердо, что не один человек в России… твердо верит тому и говорит: “У нас прежде, чем во всякой другой земле, воспразднуется Светлое Воскресенье Христово!”».

Каждый чиновник российской православной державы, по Гоголю, должен быть одновременно и «честным чиновником великого Божьего государства» (Развязка « ») , которое отображается и предсуществует на земле своим преддверием – в виде русского : «Дружно докажем всему свету, что в Русской земле всё что ни есть, от мала до велика, стремится служить Тому же, Кому всё должно служить что ни есть на всей земле, несется туда же… кверху, к Верховной вечной красоте!» , – высказывает «первый комический актер» мысли, близкие самому Гоголю. Россия и должна явить заблудшему миру образец державного богопочитания.

В <«Авторской исповеди»> Гоголь подводит итог своему державному учению: «Итак, после долгих лет и трудов, и опытов, и размышлений… я пришел к тому, о чем уже помышлял во время моего детства: что назначенье человека – служить и вся жизнь наша есть служба. Не забыть только нужно того, что взято место в земном государстве затем, чтобы служить в нем Государю Небесному и потому иметь в виду Его закон. Только так служа, можно угодить всем: государю, и народу, и земле своей» . Таково одно из возможных определений православно-«римской» симфонии Церкви и государства. Церковь и осуществляемое через нее служение Богу – это содержание государственной жизни, а государство – ограда Церкви как народа Божиего.

В главе «Выбранных мест…» «Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве» Гоголь напоминает соотечественникам и всему человечеству подлинную сущность Православия и роль России в его развитии: «Эта Церковь, которая, как целомудренная дева, сохранилась одна только от времен апостольских в непорочной первоначальной чистоте своей, эта Церковь, которая… одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, которая может произвести неслыханное чудо в виду всей Европы, заставив у нас всякое сословье, званье и должность войти в их законные границы и пределы и, не изменив ничего в государстве, дать силу России изумить весь мир согласной стройностью того же самого организма, которым она доселе пугала, – и эта Церковь нами незнаема! И эту Церковь, созданную для жизни, мы до сих пор не ввели в нашу жизнь!» .

Средоточие церковной жизни – богослужение, литургия, и Гоголь, размышляя о «нашей литургии» ( . 1845–1851), указывает, между прочим, на «римскую» символику в ней, например в «Херувимской песни» («…яко да Царя всех подъимем, ангельскими невидимо дориносима чинми, аллилуия!»): «Был у древних римлян обычай новоизбранного императора выносить к народу в сопровождении легионов войск на щите под осененьем множества склоненных над ним копий. Песню эту сложил сам император, упавший в прах со всем своим земным величием пред величием Царя всех, копьеносимого херувимами и легионами небесных сил: в первоначальные времена сами императоры смиренно становились в ряды служителей при выносе Святого Хлеба… При виде Царя всех, несомого в смиренном виде Агнца, лежащего на дискосе, как бы на щите, окруженного орудиями земных страданий, как бы копьями несчетных невидимых воинств и чиноначалий, все долу преклоняют свои главы и молятся словами разбойника, завопившего к Нему на кресте: “Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Своем”» .

Замысел цикла повестей об Украине возник у Н. В. Гоголя, по-видимому, в 1829 году. К этому времени относятся его письма к родным с просьбой сообщать "об обычаях малороссиян". Присылаемые ему сведения заносились Гоголем в тетрадь записей "Книга всякой всячины" и затем использовались в его повестях.
Работа над "Вечерами" продолжалась в течение нескольких лет. Сначала появилась первая книга повестей "Вечера на хуторе близ Диканьки, изданные пасичником Рудым Паньком", а затем вышла вторая часть.
Книга Гоголя получила высокую оценку А. С. Пушкина, оказавшую влияние на первые критические отзывы о "Вечерах". Пушкин писал издателю "Литературных прибавлений к "Русскому инвалиду": "Сейчас прочел "Вечера близ Диканьки". Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился. Поздравляю публику с истинно веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов. Ради Бога, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч.".
Юмор и поэтичность повестей Гоголя были отмечены Пушкиным и в рецензии в "Современнике" на второе издание "Вечеров": "Все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим картинкам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе лукавой. Как изумлялись мы русской книге, которая заставила нас смеяться, мы, не смеявшиеся со времен Фонвизина! Мы так были благодарны молодому автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога, бессвязность и неправдоподобие некоторых рассказов..."
В. Г. Белинский в своих отзывах неизменно отмечал художественность, веселость и народность "Вечеров на хуторе близ Диканьки". В "Литературных мечтаниях" он писал: "Г-н Гоголь, так мило прикинувшийся пасичником, принадлежит к числу необыкновенных талантов. Кому неизвестны его "Вечера на хуторе близ Диканьки"? Сколько в них остроумия, веселости, поэзии и народности!"
В статье "О русской повести и повестях г. Гоголя" Белинский вновь возвратился к оценке "Вечеров": "Это были поэтические очерки Малороссии, очерки, полные жизни и очарования. Все, что может иметь природа прекрасного, сельская жизнь простолюдинов обольстительного, все, что народ может иметь оригинального, типического, все это радужными цветами блестит в этих первых поэтических грезах г. Гоголя. Это была поэзия юная, свежая, благоуханная, роскошная, упоительная, как поцелуй любви".
Ознакомившись с "Арабесками" и "Миргородом", Белинский заговорил о реализме как отличительном характере творчества Гоголя. Белинский указывал, что крктика неправильно обратила внимание читателей только на юмор Гоголя, не затронув его реализма. Он писал, что в гоголевских "Вечерах на хуторе", в повестях "Невский проспект", "Портрет", "Тарас Бульба" смешное перемешано с серьезным, грустным, прекрасным и высоким. Комизм отнюдь не есть господствующая и перевешивающая стихия таланта Гоголя. Его талант состоит в удивительной верности изображения жизни в ее неуловимо-разнообразных проявлениях. Нельзя видеть в созданиях Гоголя один комизм, одно смешное...
Реализм "Вечеров на хуторе близ Диканьки" отмечен Белинским и позже: "Поэт как бы сам любуется созданными им оригиналами. Однако ж эти оригиналы не его выдумка, они смешны не по его прихоти; поэт строго верен в них действительности. И потому всякое лицо говорит и действует у него в сфере своего быта, своего характера и того обстоятельства, под влиянием которого оно находится. И ни одно из них не приговаривается: поэт математически верен действительности и часто рисует комические черты, без всякой претензии смешить, но только покоряясь своему инстинкту, своему такту действительности".