Булгаков бег проблема жанровой формы. "Бег" М. Булгакова: жанровое своеобразие, проблематика и поэтика. Литературное направление и жанр

Художественный театр рассматривал «Бег» как своеобразное продолжение «Дней Турбиных», вторую часть «дилогии о гражданской войне», Но такой подход не соответствовал характеру предложенной Булгаковым пьесы, являвшей собой отход от драмы традиционного типа. «Бег» был и для Булгакова, и для драматургии его времени произведением новаторским. прокладывавшим новые художественные пути.

Своеобразие пьесы определяется уже ее подзаголовком «Восемь снов». Традиционно сон в литературе – способ художественно-психологического анализа, путь к постижению сокровенного в человеке или мотивировка фантастического поворота событий. У Булгакова обозначение пьесы как совокупности «снов» многозначно.

Расшифровку понятия «сон» необходимо начать, установив, какой тип сна имеет в виду Булгаков.

В «Беге» сон – синоним миража, наваждения, отклонения от нормы, искажения действительности и в то же время синоним реакции сознания на безумие реальности. Сном представляется происходящее тем двум молодым героям, судьба которых первоначально должна была стать сюжетной основой пьесы, – петербургской даме Серафиме Корзухиной и ее рыцарю, встретившему ее под фонарем теплушки – в момент их бега на юг к тому, кто представлялся им спасителем России, но был не в силах изменить ход истории и стал карателем, вешателем, – к командующему армией Хлудову, еще одной фигуре, скрепляющей сцены-сны. Хлудова самого терзают сны-наваждения как отражение его смятенного сознания, его больной совести, воплощенной в фигуре его условного собеседника – вестового Крапилина, дерзнувшего бросить ему в лицо правду о его злодеяниях и повешенного по его приказу. Судьбы Хлудова и Серафимы с Голубковым фантастически сплетаются, и никто иной как Хлудов, чуть не погубив молодую пару, спасает ее.

«Сны» в «Беге» – это не только «сны» персонажей, но прежде всего «сон» автора («...Мне снился монастырь...», «...Сны мои становятся все тяжелее...»). «Бег» – это увиденная Булгаковым версия собственной судьбы, ее эмигрантский вариант, несостоявшейся, в частности, по причине возвратного тифа, настигшего Булгакова в предгорьях Кавказа. Отсюда повышенно личностная интонация в изображении событий, ведущая к нарушению принципов построения канонической драмы. Булгаков создает новую драму, где на первый план выступают не фигуры персонажей и взаимоотношения между ними, но сам автор, а настроения действующих лиц представляют собой возможные варианты его интеллектуального и психологического состояния. Автор заявляет о себе в такой нетрадиционной для драмы форме, как эпиграфы (к пьесе в целом и к отдельным снам), в ремарках, которые становятся своего рода авторскими отступлениями, вводящими пейзаж, музыкальное сопровождение и предлагающими развернутое описание персонажей и интерьера.

«Сон» автора – знак условности созданной им драматургической формы, манифестация права на свободное пересоздание действительности, позволяющее подчеркнуть ее «вывихнутый» характер, отсутствие в ней границы между сном и явью, миражом и реальностью.

Принцип «сна», к тому же «дурного сна», как способа организации художественного мира позволяет смешивать трагический вариант ситуации («русская азартная игра» со стрельбой, допросами, виселицами, утратой места в мире, его разрушением) и фарсовый (тотализатор «тараканьего царя» Артура, «тараканьи бега» в Константинополе с их не менее драматическим влиянием на судьбы людей). «Сон» позволяет автору отказаться от причинно-следственной связи между сценами: монастырь, вокзал, контрразведка в Севастополе, брошенный дворец, окраины Константинополя и благополучный особняк в Париже объединяет только безумная логика истории, а людей – Господин Великий Случай: он сводит Серафиму и Голубкова, разводит Серафиму с ее мужем, заставляет Голубкова и Чарноту обнаружить рядом с процветающим в Париже Корзухиным Люську, а ныне мадемуазель Фрежоль, бросившую Чарноту в Константинополе и т. д. В круг персонажей вводится призрак повешенного, становящийся практически главным лицом, определяющим поведение Хлудова, толкающим его к самоубийству. Сами персонажи утрачивают определенность лица, примеряют на себя всевозможные фантастические маски и одеяния (Чарнота играет роль беременной женщины, является к Корзухину в его парижский особняк в кальсонах лимонного цвета; приват-доцент Голубков играет на шарманке, генерал Чарнота торгует «тещиными языками»).

Гротеск пронизывает все уровни драматической структуры. Так, абсурдно сочетаются музыкальные темы, сопровождающие действие: молитвы монахов и гиканье солдат; гудки паровозов, треск телефонов и «нежный модный вальс», под который танцевали на гимназических балах, лирическая партия из «Севильского цирюльника» и зазыванья продавца, сладкий голос муэдзина и разухабистые звуки гармошки...

Вообще, ремарки играют в пьесе роль объединяющего начала, пронизывая сцены-»сны» сквозными образами и мотивами (сны, моменты небытия, болезни, азартной игры, тараканьих бегов, тщетного стремления к покою, вины и расплаты) и довершая впечатление расколотой действительности.

Включая героев в абсурдную ситуацию, Булгаков демонстрирует разные пути, которые они могут избрать: это может быть путь Зла, которое человек совершает во имя Добра (превращение командующего армией Хлудова в карателя), это готовность остановить Зло, даже ценой собственной жизни (вестовой Крапилин, Серафима и Голубков); это стремление к самоустранению даже вопреки несчастьям ближних (муж Серафимы Корзухин, архиепископ Африкан, Люська); способность к рыцарскому служению (Голубков, Чарнота); это «осенний полет» в спокойствие небытия, в «снег на Караванной» (Серафима и Голубков), это игра с Роком наперекор судьбе (генерал Чарнота). Обширные авторские ремарки создают полифоничный эмоциональный аккомпанемент к происходящему: автор сочувствует, иронизирует, издевается, горько улыбается, содрогается, разделяя страдания и отстраняясь от постыдного благополучия.

За счет использования ремарок хронотоп расслаивается: время Вечности (лики святых, пение монахов, изображение Георгия Победоносца, поражающего змия, один из вечных городов мира – Константинополь, музыка, выразившая духовность, присущую человеческой жизни) парадоксально сочетается со знаками разрушения в пространственно-временной и звуковой сферах (разворошенный монастырский быт, контрразведка, покинутый дворец, пальба, топот конницы). Пейзажные ремарки, прошивающие текст: осень, дождь, сумерки, закат, октябрьский вечер с дождем и снегом, угасание дня, – не только указывают на обстоятельства действия, но благодаря настойчивому повторению приобретают характер лейтмотива, символизирующего постепенное погружение мира во тьму, приближение людей, идущих разными путями, к черте небытия, создавая трагическую атмосферу, подсвеченную и озвученную вторжением балагана, фарса, – неповторимую булгаковскую трагикомедию человеческой жизни.

К концу десятилетия слава Булгакова как драматурга достигает своего апогея. В театрах идут «Дни Турбиных», «Зойкина квартира» (1926), «Багровый остров» (1928). Но уже с 1926 г. начинается литературная травля. Особого накала она достигла при обсуждении «Бега».

Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 14 (305).

Филология. Искусствоведение. Вып. 77. С. 99-104.

Э. М. Хабибьярова ТРАГИЧЕСКАЯ ИРОНИЯ В ПЬЕСЕ М. БУЛГАКОВА «БЕГ»

Предпринимается попытка проследить особенности использования трагической иронии как средства раскрытия сути конфликта «личность - история» в пьесе М. Булгакова «Бег»: исследуются отличительные признаки, роль в формировании характеров действующих лиц, участие в сюжетно-композиционном строении драмы.

Ключевые слова: ирония, трагическая ирония, конфликт личности и истории.

Принято считать, что «ирония - философско-эстетическая категория, характеризующая процессы отрицания, расхождения намерения и результата, замысла и объективного смысла» . Ирония означает насмешливое отношение к явлению, выраженное в скрытой форме. Ее цель - дискредитация явления, осуществленная с помощью притворства. Одну из наиболее универсальных трактовок иронии находим у А. Лосева и В. Шестакова: «Ирония возникает тогда, когда я, желая сказать “нет”, говорю “да”, и в то же время это “да” я говорю исключительно для выражения и выявления моего искреннего “нет”» .

Многообразие видов иронии, определившееся к XX в. (сократическая ирония, романтическая ирония, ирония судьбы, экзистенциальная ирония, структурная ирония, драматическая ирония, трагическая ирония, космическая ирония ), безусловно, объясняется всей предшествующей историей этого явления, рассмотрение которой выходило бы за пределы данной работы. При этом важнейшим критерием иронии всегда остается принцип «нечто через противоположность» (или с оглядкой на эту противоположность). Иронизировать по поводу чего-либо - значит не признавать претензии на абсолютную значимость этого чего-либо, иметь другую систему ценностей, первая из которых воспринимается как относительная, то есть являющаяся объектом иронии.

Разновидности иронии обусловлены функционально. Так, ирония, имеющая экзистенциальный статус, обозначается как трагическая. Посредством трагической иронии в литературном творчестве отражаются фундаментальные парадоксы развития общества, сказывающиеся на судьбе отдельной личности: «трагическая ирония обозначает постепенное разоблачение, приближение неминуемой катастрофы, выраженных в словах ничего не подозревающих персонажей» . Эта ирония использу-

ется как демонстративное смещение трагического и комического, подчеркивая аномалии, в результате чего герои предстают в добавочном освещении. Трагическая ирония несет в себе очень сильный эмоциональный заряд, потому что в большинстве случаев речь идет о трагизме судьбы героев: суровых испытаниях, сопровождающихся острыми столкновениями с окружающим миром, вследствие крушения отстаиваемых героями идеалов, содержащих важные для человечества духовные ценности.

Само слово «трагическое» связывается в нашем сознании с картинами страданий. Можно предположить, что трагическая ирония - результат реакции на глубоко конфликтные явления и характеры. Семейные отношения, политика, проблемы государства - все может быть объективной основой для трагической иронии. Такая ирония передает чувство, переживание, в котором сливаются мучения и боль, идущие от абсурдности мира. Но объектом трагической иронии становятся не частные неполадки и несчастья человека, а бедствия, фундаментальные несовершенства бытия, сказывающиеся на судьбе личности. Трагическое - сфера осмысления исторических противоречий, поиск выхода для человечества. Именно эта ирония, на наш взгляд, использована М. Булгаковым в пьесе «Бег».

Пьеса изображает финальные сцены отступления Белой армии в Крым, эмиграции в Константинополь и Париж. В центре внимания автора «Бега» конфликт личности и истории, в основе которого лежит противоречие между жестокой реальностью и представлениями героев о счастливой, гармоничной жизни.

С максимальной силой эта дисгармония проявляется в характере центрального героя -Романа Хлудова, прототипом которого стал генерал-лейтенант Белой армии, в эмиграции разжалованный Врангелем в рядовые, Яков Слащев, прославившийся легендарной жесто-

костью. Внутреннее раздвоение, существование на грани сумасшествия - эти самохарактеристики Слащева, найденные писателем в его дневниках, легли в основу образа Хлудова. Однако корень болезни Хлудова не просто в мании преследования, а еще и в разладе сознания и воли. Именно Хлудов острее и лучше других понимает обреченность Белого движения и все время говорит об этом, нарушая все правила приличия и субординации, ту меру недосказанности и условности, которая установлена приличиями: «Ваше высокопреосвященство, простите, что я вас перебиваю, но вы напрасно беспокоите Господа Бога. Он уже явно и давно от нас отступился. Ведь это что же такое? Никогда не бывало, а теперь воду из Сиваша угнало, и большевики как по паркету прошли. Георгий-то Победоносец смеется!» . Шутовство и безумие Хлудова - маска, позволяющая ему говорить в глаза неприятную правду. Ведь именно Хлудову М. Булгаков доверил провести поразительную по своей дерзости параллель, весьма иронично сравнивая бегущую белую армию с тараканами, в панике удирающими с кухонного стола: «Да, в детстве это было. В кухню раз зашел в сумерки, тараканы на плите. Я зажег спичку, чирк, а они и побежали. Спичка возьми да и погасни. Слышу, они лапками шуршат - шур-шур, мур-мур... и у нас тоже - мгла и шуршание. Смотрю и думаю, куда бегут? Как тараканы, в ведро. С кухонного стола - бух!» .

Хлудовский рассказ о тараканах на кухне воспринимается как «текст в тексте»; подобно зеркальной линзе, он создает эффект соразмерности человека и насекомого. Возникает метафора «тараканий бег». В константинопольском «сне» она материализуется. Возникает гротескная геральдическая конструкция - сцена тараканьих бегов, где, как в зеркале, отражено то «позорище русское», жертвами которого стали булгаковские герои.

В первой редакции «Бега», относящейся к 1926-28 годам, Хлудов находит в себе достаточно мужества на поступок: он принимает решение вернуться на родину, пусть даже под страхом немедленной расправы, чтобы держать ответ за все содеянное. Но во второй редакции пьесы (1937) Хлудов все же остается в Константинополе и заканчивает жизнь самоубийством, напоследок расстреляв из револьвера вертушку тараканьего царя Артура -иронический символ позора белой армии: «Поганое царство! Паскудное царство! Тараканьи бега!..» .

Бессознательный ужас перед ходом истории, предопределившей погружение в небытие белого движения, и перед правдой совести, требующей искупления пролитой крови, превращает Хлудова в «оголтелого зверя, шакала» . Хлудов, стремясь обеспечить бесперебойную работу «машины» штаба фронта, действует угрозами и расправами, но, в конце концов, он вынужден признать, что «машина сломалась» , что «все это он сделал зря» . Генеральские погоны дают Хлудову возможность все подчинить фанатичному служению белой идее. Он сеет вокруг себя смерть, причем понятие врага как объекта истребления для Хлудова давно утратило всякие границы. Враг в его представлении - это не только красноармеец, большевик, коммунист, но и любой человек, не желающий подчиняться, любой «винтик», который может вызвать сбой в работе «машины» штаба фронта. Хлудов ведет войну методами террора. Источник звериной агрессивности Хлудова - в идейном азарте. Он ставит перед собой заведомо недостижимую цель - любой ценой утвердить идею («белую» идею), понимая, что защищать приходится проигранное дело, что Белая гвардия приговорена историей к гибели. Но, как фанатик идеи, он действует вопреки здравому смыслу, пытаясь сопротивляться фатальным силам. Сознание его расщеплено: «Вы понимаете, как может ненавидеть человек, который знает, что ничего не выйдет, и который должен делать?» - говорит Хлудов главнокомандующему. Трагическая ирония возникает в результате складывающегося противоречия: с одной стороны, преступления героя - кровавый произвол, с другой - они фатальны. Не случайно в репликах Хлудова и в ремарках мелькает слово «машина». В восприятии больного сознания Хлудова это образ коллективного служения идее. Герой ощущает себя частью безжалостной, смертоносной силы. Он творит беззакония в состоянии душевного помрачения. Таким образом М. Булгаков показывает, что идейный фанатизм делает человека «слепым убийцей».

Хлудов - последнее, доведенное до дикости сопротивление обреченных по воле истории, закономерно превращающее их в кровавых палачей. Но истоки этого «фанатизма» - не в преданности «белой идее», а в верности воинской присяге, с одной стороны, и в ощущении трагического бессилия, невозможности повиноваться голосу совести - с другой. Иронические краски в изображении характера Хлудова

подчеркивают, что низведение личности до уровня механизма лишает ее естественных человеческих чувств и само по себе чревато трагическим конфликтом.

Хлудов и Чарнота сначала под влиянием привычных представлений о долге, а позднее по инерции отстаивают безнадежное, обреченное дело. Шаг за шагом они, особенно Хлудов, все больше обременяют свою совесть содеянным, и пролитая кровь намертво приковывает их к белогвардейскому движению. Отсюда и проистекает внутренняя раздвоенность Романа Хлудова, его «болезнь». Сильный и смелый человек, Хлудов, - в ситуации полнейшего бессилия, потому что оказывается врагом не только самому себе, но и своему народу. «Роман Хлудов в “Беге” - это первая попытка М. Булгакова осмыслить неистовую борьбу человека в рамках земной ограниченности и враждебности за свое человековоплощение, за свою состоятельность и право быть вопреки всему» .

Запоздалое прозрение, осознание того, что ты оказываешься слепым орудием, участником бессмысленного кровавого «балагана», неизбывная тоска по родине и постоянное ощущение тяжести вины перед живыми и мертвыми, стремление обрести если не прощение, то покой искуплением этой вины, - весь этот сложный комплекс переживаний Хлудова раскрывается в его странных «беседах» с тенью вестового Крапилина. Беседы становятся своего рода психологической мотивацией, ключом к пониманию внешне необъяснимых поступков персонажа: едва не погубив Серафиму, Хлудов отправляется в Константинополь, чтобы спасти ее.

«Болезнь» Хлудова, обозначенная в пьесе с момента появления героя, - не что иное, как попытка найти выход из нравственного тупика, хотя состояние этой болезненности есть состояние абсолютного здоровья на фоне всеобщей помешанности - «таракановщины». В продолжение всего действия пьесы находит конкретизацию реплика Хлудова о бегущих тараканах. По сути дела, этот образ ассоциируется в сознании с бессмысленным бегом в небытие всех тех, кто не смог разобраться в перипетиях исторических событий.

Страдания Хлудова исполнены трагизма и воспринимаются как закономерное следствие нарушения исторических законов и извечных нравственных норм, как справедливое возмездие. В последнем «сне» «Бега», оглядываясь

на пройденный кровавый путь, Хлудов подводит итоги. Страшный неоплатный долг перед мертвыми и живыми тяжким бременем лег на его душу. Смерть Крапилина была последней каплей, которая превратила бремя вины в непосильное. Перед нами трагедия напрасно растраченных душевных сил и возможностей, бесцельно прожитой жизни.

Художественная специфика пьесы в том, что она рассчитана не столько на сценическое восприятие, сколько на прочтение. В связи с этим особое значение приобретает ремарка. Пространственные, образные, эмоционально насыщенные, ремарки становятся необходимым компонентом действия и должны звучать как «голос за кадром». В ремарке драматург обретает возможность непосредственно высказать свой взгляд на мир, открыто утвердить гражданские и человеческие пристрастия.

Так, внешними приметами эпохи в «Беге» служат утрированные черты «беспорядка в одежде» - доказательство хаоса внутреннего, душевного. По принципу «что-нибудь не так, как следует» одеты многие действующие лица «Бега». Серафима во втором «сне» появляется на сцене в бурке, Люська в константинопольской сцене «одета неряшливо» , Голубков - «в английском френче, в обмотках и в турецкой феске» . На Хлудове солдатская шинель, «подпоясан он ремнем по ней не то по-бабьи, не то как помещики подпоясывали шлафрок. Погоны суконные, и на них небрежно нашит черный генеральский зигзаг. Фуражка защитная, грязная, с тусклой кокардой, на руках варежки» . Ирония пронизывает описание костюмов героев пьесы, подчеркивая трагизм происходящего.

Особого внимания заслуживает костюм Чарноты. В первом «сне» он переодет в женское платье, в начале пятого «сна» мы видим его в черкеске без погон. Наконец, он отправляется покорять Париж в кальсонах, продав последние штаны. Автор заостряет комизм ситуации: Чарнота обосновывает отказ от намерения ехать в Мадрид тем, что «Париж... как-то пристойнее» , не замечая при этом собственной непристойности.

С помощью трагической иронии автор драмы выражает нелепость, химерическую суть массовой русской эмиграции 20-х гг., реальной и фантастичной одновременно: куда, зачем бежали? Иронические оттенки в описании одежды героев «Бега» мотивированы авторской мыслью о том, что эмиграция - не лучший спо-

соб выживания в обстановке «всеобщего одичания». Эмигрант обречен на унизительное. «тараканье» существование даже в том случае, если он пытается вести игру или борьбу с Судьбой. Все, что происходит с того момента, как герои оказываются в эмиграции, - не что иное, как небытие, напоминающее тараканью суету в ведре с водой.

В пятом «сне» показывается тщетность попыток «бывших русских» уцелеть на чужбине. Внешне комичными кажутся безуспешные попытки Чарноты хоть что-нибудь продать, а за этим - горькая ирония автора: бездушный чужой город давит, гнетет людей, уродует их судьбы. Жизнь, полная бесплодных скитаний, сломила некогда лихого вояку. Чарнота вполне осознает бесплодность своих скитаний, невозможность обрести душевный покой: ведь для каждого человека «земля обетованная» - это родина. Нет и не может быть у человека покоя вне родины.

Иронией пронизано не только описание внешнего облика действующих лиц, но и описание городского пейзажа: «Виден господствующий минарет, кровли домов <...> Выше сооружения и сзади живет в зное своей жизнью узкий переулок: проходят турчанки в чарча-фах, турки в красных фесках, иностранные моряки в белом» . Но на этом фоне крупным планом изображено нечто странное: «необыкновенного вида сооружение, вроде карусели, над которым красуется крупная надпись на французском, английском и русском языках: «Стой! Сенсация в Константинополе! Тараканьи бега!!!». Сбоку ресторан на воздухе под золотушными лаврами в кадках. Надпись: «Русский деликатес - вобла. Порция 50 пиастров». Выше - вырезанный из фанеры и раскрашенный таракан во фраке, подающий пенящуюся кружку пива. Лаконичная надпись: “Пиво”>> .

Любопытно, что принцип столкновения высокого и низкого в описании выдержан на разных уровнях: и в масштабе всей картины: на одном полюсе купол минарета, на другом -увеселительное заведение; и в масштабе вывески: многообещающая надпись «Русский деликатес» конкретизируется «неделикатными» словами «вобла», «таракан», но во фраке!

Отметим, что если Серафима, Голубков, Чарнота задыхаются в атмосфере эмиграции, то люди, для которых родина - понятие условное, чувствуют себя там вполне комфортно. Яркими плакатными красками даны в «Беге»

гротескные фигуры Артура Артуровича и Парамона Корзухина. Гротескные тенденции намечены уже в перечне действующих лиц, где Артур Артурович означен как «тараканий царь». Драматург акцентирует внимание на сатирическом, фарсово-буффонадном характере этого образа. Вот Артур, словно марионетка, появился, «как Петрушка из-за ширм» , а еще через мгновение «во фраке и в цилиндре взвился над каруселью» и воскликнул: «Бега открыты!» . Горькая ирония слышится в замечании Чарноты: «Не человек ты, а игра природы - тараканий царь. Ну и везет тебе! Впрочем, ваша нация вообще везучая!» . Как и Парамон Корзухин, Артур умеет приспосабливаться к обстоятельствам, причем различия между этими персонажами больше кажущиеся, чем истинные. И тот и другой во имя выгоды готовы отказаться от своей национальной принадлежности, от родины, от близких, от чего угодно.

С помощью иронии М. Булгаков создает эффект трагикомического унижения человека, не способного сопротивляться страху или бороться за человеческое достоинство. В первой константинопольской картине мы видим таракана во фраке, намалеванного на вывеске тараканьего царя Артурки. А в первом «сне» белогвардеец называет Голубкова «гусеницей в штатском» . Сравнениями с насекомыми измеряется человеческое достоинство персонажей. Гусеница в штатском, таракан во фраке - это сравнения, которыми герои пьесы унижают, оскорбляют друг друга и самих себя. Можно предположить, что у М. Булгакова таракан - символ бегства человека от человеческого. Использование автором иронии в подобных примерах служит средством демонстрации деградации человека, его одичания в больном социуме. Кроме того, в тараканах, плавающих в ведре, из навязчивого воспоминания Хлудова, «беговых тараканах» в заведении Артурки, в снах - везде воплощена тема изгоев.

В «Беге» преобладает ощущение ненормальности общего сложения жизни. Необычно сцепление сцен, непривычны обстоятельства, ситуации, в которых оказываются герои. А «снам» своих персонажей драматург поручает сообщать, передавать чувства страха, болезни, волнения и отчаянного бессилия. «Сон» ориентирует на что-то ирреальное, фантастическое, необычное, показывая через экспрессивно-сгущенные картины иллюзорность, призрачность надежд героев пьесы. «Как всякий

сон, восемь снов-сцен «Бега» сочетают в себе конкретную жизненную реальность, выстроенную в четкий сюжет (история «тараканьего бега» белой армии к югу) с работой сознания или подсознания, бдящего и во сне, осмысливающего конкретную реальность в рамках глобальной проблемы: жизнь - бег времени» .

Бег - жизнь во времени - удел человека, но бегство - это уже акт его свободного выбора. Бег, воспринимаемый как сон, - вот единый, обобщенный образ драмы, воплощенный в разных по колориту сценах: «Монастырь в Кургулане» - «Неизвестная станция где-то в северной части Крыма» - «Севастополь» -«Константинополь» - «Париж» - «Константинополь». При этом мотив «снов» имеет немаловажное композиционное значение. Мотив «снов» - «явлений» означает «не жизнь», не настоящее существование, а что-то иллюзорное, ирреальное. Что же касается будущего, то его нет ни у кого из персонажей пьесы. Так что все «сны» представляют тоску о прошлом, переосмысление прошедшего, а будущее страшно и неопределенно.

Связь «бега» и «сна» диктуют и сюжетные, и жанровые, и композиционные особенности пьесы. Так, во втором «сне» соединены два диалога Хлудова с начальником станции. В первом Хлудов отдает человеку, случайно попавшему «под колесо» машины штаба фронта, заведомо невыполнимый приказ и тем самым выносит смертный приговор: «Пятнадцать минут времени, чтобы «Офицер» прошел за выходной семафор! Если в течение этого времени приказание не будет исполнено, коменданта арестовать. А начальника станции повесить на семафоре, осветив под ним надпись: “Саботаж”» . В этом эпизоде герой представлен в полном «блеске» своей жестокости.

Однако в следующей сцене, когда к генералу подводят маленькую девочку Ольку, происходит странная метаморфоза. Словно очнувшись от припадка агрессии, Хлудов на мгновение превращается из зверя в человека: «Да, девочка... Серсо. В серсо играет? Да? (Достает из кармана карамель.) Девочка, на. Курить доктора запрещают, нервы расстроены, да не помогает карамель, все равно курю и курю» .

Автор иронизирует по поводу раздвоения личности героя (убийца - с карамелью в кармане!), подчеркивает трагическое противоречие между звериными и человеческими проявлениями натуры Хлудова, с помощью иронии по-

казывая глубокую душевную опустошенность, осознание неискупимого преступления перед Родиной.

В «Беге» позиция автора от почти безоговорочного приятия идеалов «Белого дела» изменилась в сторону критического отношения к «белому движению», трансформировавшемуся впоследствии в феномен белой эмиграции. В нем нашли отражение не только светлые идеалы и лучшие качества русского дореволюционного общества, но и его слабости, пороки, приведшие сначала к развалу страны и затем -к крушению самого белого движения.

Сурового осуждения драматурга заслуживают представители духовенства, допустившие распад России и «исход» лучшей части русского народа: «Помню-с! - злобно шипит Хлудов высокопреосвященному Африкану. - Ты дунул духом твоим, и покрыло их море: они погрузились, как свинец, в великих водах. Про кого это сказано. А??» . Подводит итог всем этим размышлениям Люська, которая по простоте душевной высказывает самое наболевшее, самое кровоточащее: «Ненавижу я тебя, и себя, и всех русских! Изгои чертовы!» . «Хождением по мукам» Голубкова и Серафимы писатель подчеркивает ответственность каждого за свой выбор, за вольные и невольные поступки.

«Бег» - произведение об ужасах своего века. А поэтому наряду с трагической в пьесе М. Булгакова активна и другая разновидность иронии: ирония истории, построенная на несовпадении целей и результатов исторического процесса. Активность иронии истории в «Беге» обусловлена тем, что герои произведения М. Булгакова не властны над событиями: невозможно противостоять социальному катаклизму. Героев «Бега» будто влечет в пространство некий рок: не вольны в событиях, происходящих с ними в подвале церкви, Голубков и Серафима, не волен изменить что-либо на забитой составами станции Хлудов. Даже знание правды не спасает булгаковских персонажей от роковых ошибок: отречений, предательств, преступлений. «Философ-идеалист» Голубков подписывает ложный донос на Серафиму, от которой, в свою очередь, отказывается собственный муж, Парамон Кор-зухин. «Непорочная Серафима» , как называет ее Люська, чтобы помочь своим спутникам по мытарствам в Константинополе, пытается освоить «ремесло» продажной женщины. «Бессмысленный злодей» , «шакал» , вешатель

Хлудов становится верным другом и помощником людей, едва не ставших в прошлом жертвами его зверств. Посредством иронии истории писатель отражает в судьбе каждого отдельного персонажа определяющие черты целой эпохи.

В «Беге» писатель прощается со старой Россией. Но, прощаясь, он не мог заглушить рвущиеся наружу вопросы, которые волновали каждого русского человека, еще не забывшего своей принадлежности к великому народу: что произошло с Россией, почему русские уничтожали друг друга, возможно ли возвращение на родину изгнанников, попавших в водоворот трагических событий?

Обобщая основные представления о трагической иронии в пьесе М. Булгакова «Бег», можно сделать следующие выводы.

Трагическая ирония в произведении - способ выражения авторской позиции. Объект трагической иронии - несовершенство бытия. Посредством трагической иронии отражаются противоречия времени, нравственные противоречия героев.

Трагическая ирония - ведущий прием изображения характеров героев пьесы, их попыток найти свое предназначение в сложившихся обстоятельствах, понять причины драмы.

Трагедийная составляющая иронии - изображение героев с различными убеждениями, нравственными устремлениями, моральными принципами в переломный момент истории.

Участвуя в создании образной системы произведения, трагическая ирония подчеркивает слабости героев произведения, одновременно передает трагизм их положения. Она работает на создание характеров действующих лиц пьесы «Бег» - от верховного главнокомандующего до рядовых офицеров и солдат - через пространственные и образные ремарки, описание костюмов, городского пейзажа, выступая как элемент сюжетно-композиционного построения.

Список литературы

1. Бабичева, Ю. В. Жанровые разновидности русской драмы (на материале драматургии М. А. Булгакова). Вологда, 1989. 94 с.

2. Борев, Ю. Б. Эстетика. Теория литературы: энцикл. слов. терминов. М., 2003. 576 с.

3. Булгаков, М. А. Бег // Булгаков, М. А. Собр. соч. : в 3 т. Т. 1. СПб., 1999. 782 с.

4. Лосев, А. Ф. История эстетических категорий / А. Ф. Лосев, В. П. Шестаков. М., 1965. 694 с.

5. Пенкина, Е. О. Мифопоэтика и структура художественного текста в философских произведениях М. Булгакова: дис. . канд. филол. наук. М., 2001. 186 с.

6. Убальдо, Н. Иллюстрированный философский словарь. М., 2006. 584 с.

7. Философский энциклопедический словарь / гл. ред. Л. Ф. Ильичев, П. Н. Федосеева и др. М., 1983. 836 с.

«Бег» была написана в 1928 г. для МХАТа, но подверглась цензурному запрету. При жизни автора напечатана и поставлена не была.

Материалом для произведения послужили воспоминания Белозерской, второй жены писателя, о том, как она со своим первым мужем бежала через Константинополь в Европу. Булгаков использует также воспоминания генерала Слащева, ставшего прототипом Романа Хлудова, другие исторические источники о гражданской войне в Крыму в 1920 г. Работа над пьесой началась в 1926 г. Первоначальные названия «Рыцарь Серафимы», «Изгои».

Пьеса должна была быть поставлена во МХАТе, но запрещена к постановке Сталиным, считавшим, что «Бег» «представляет антисоветское явление», потому что вызывает симпатию, жалость к «некоторым слоям антисоветской эмигрантщины». За постановку ратовал Горький , указавший, что Чарнота – комическая роль, Хлудов – больной человек, а сама пьеса – «превосходнейшая комедия... с глубоким, умело скрытым сатирическим содержанием».

Многие герои пьесы имеют прототипов (Африкан, Роман Хлудов, Люська, Григорий Чарнота, главнокомандующий). Прототип Хлудова действительно страдал сильнейшей неврастенией, а в 1929 г. был застрелен в своей квартире родственником одной из жертв.

Премьера «Бега» состоялась в 1957 г. в Сталинградском театре.

Небольшой отрывок пьесы («Сон седьмой») был напечатан в 1932 г. в «Красной газете» за 1 октября. Пьеса издана в 1962 г.

Литературное направление и жанр

Принадлежность произведений Булгакова к реалистическому или модернистскому направлению – спорный вопрос в булгаковеденье. Пьеса, имеющая такое количество прототипов и основанная на реальных событиях, как будто относится к реалистическому направлению в литературе, хотя Булгаков подчёркивает нереальность и даже невозможность происходящих событий (как рассказ Чарноты о том, что он лежит и рожает).

Не менее сложен вопрос о жанре пьесы. Уже современники Булгакова затруднялись определить, к какому жанру ближе пьеса, к сатирической трагедии или комедии. В.Каверин считал, что пьеса «разрушает условные границы жанра», сочетает в себе черты психологической драмы и фантасмагории. В ней есть и гротеск, и трагедия.

По словам Горького, это комедия, в которой «временами смешно, и даже очень». Трагедия в том, что невозможное происходит на самом деле.

Сам Булгаков определял жанр в подзаголовке – «Восемь снов». Жанр сна позволил изобразить смещённый, воспалённый, безумный мир, поступки людей без мотивов и объясняющихся реальностью причин. В пьесе встречается приём, использованный Кальдероном . «Моя жизнь мне снится», - говорит Голубков.

Проблематика

Проблема, лежащая на поверхности – крушение белого движения и судьба русской эмиграции, о чём упоминал сам Булгаков. Но, создавая героев далёкими от идеала, Булгаков преследовал иную цель. Он стремился объективно оценить все стороны гражданской войны, и красных, и белых, «стать бесстрастно» над ними.

Философская проблема пьесы состоит в том, как каждый отдельный человек может прекратить бессмысленный бег, которым насыщена его жизнь, тем более если к бегу его подталкивают внешние обстоятельства, как героев пьесы. Ни один из рассмотренных в пьесе вариантов не оказывается идеальным: ни убийства, ни болезнь, ни самоубийство, ни перемещения в пространстве. Пожалуй, сам автор выбирает единственный действенный способ – отойти от событий во времени, попытаться осмыслить их объективно.

Одна из социальных проблем пьесы – объективность осмысления исторических событий, вопрос об истине, который был актуален для Булгакова на протяжении всего его творчества.

Впервые в творчестве Булгакова поднимается проблема осмысления жертв, сопровождающих борьбу за любую идею (в данном случае, жертв гражданской войны), цены их крови и их жизней.

Важнейшая проблема пьесы – проблема преступления и наказания. По Булгакову, любое преступление искупает раскаяние, готовность понести заслуженное наказание. Эта идея воплощена в образе Хлудова, которому после раскаяния перестаёт являться призрак Крапилина, им повешенного.

Конфликт

У большинства героев внешний конфликт, заставляющий их бежать (победа большевиков), накладывается на внутренний. У Хлудова внутренний конфликт с совестью приводит к возникновению осуждающего его молчаливого призрака.

Сюжет и композиция

У пьесы есть подзаголовок «Восемь снов», который сразу настраивает читателя на то, что происходит что-то фантасмагорическое, чего на самом деле быть не может.

Эпиграф из стихотворения Жуковского «Певец во стане русских воинов» свидетельствует о том, что Булгаков воспринимал эпоху революции и гражданской войны как уже пережитую, стремился из другого времени показать ушедшие события, хотя, несомненно, симпатии Булгакова на стороне белого движения.

Все сны тусклые, света как будто не хватает. С концом сна герои проваливаются во тьму.

Булгаковым было написано несколько финалов. Наиболее сильный в художественном смысле тот, где Хлудов, мучимый раскаянием, возвращается на родину, соглашаясь с любым возможным наказанием. В других вариантах Хлудов стреляется, предварительно расстреливая тараканьи бега. Неоднозначна также судьба Серафимы и Голубкова. В одних вариантах они уезжают во Францию и становятся изгоями, в других – возвращаются на родину.

Поганым паскудным царством, тараканьими бегами в финале Хлудов называет любое общество в целом.

Герои

Булгаков не в ремарках, а прямо по ходу пьесы описывает внешность и одежду Хлудова. Во внешности контрастируют старые глаза и молодое лицо, оскал заменяет улыбку. Булгаков подчёркивает, что Хлудов болен. Крапилин-вестовой называет Хлудова шакалом, мировым зверем и стервятником, за что его тут же вешают на фонаре.

Идеи Хлудова сами по себе правильны и верны как абстрактные идеи: «Без любви ничего не сделаешь на войне». Но воплощение у них кровавое.

Хлудов – предшественник булгаковского Понтия Пилата, который морально наказан за казни невинных ради идеи. В данной пьесе это белая идея, но в контексте булгаковского творчества идея может быть любой, преступление может быть совершено даже во имя веры, но всё равно за ним последует моральное наказание.

Хлудов не однозначный злодей. Он меняется с того момента, как ему начинает являться солдат. Хлудов чувствует, что душа его раздвоилась, слова, окружающая действительность доходят до него мутно. Он подобен тонущему свинцу.

В пьесе Хлудов раскаивается в преступлениях и готов понести наказание на родине, «пройти под фонариками», то есть даже быть повешенным на фонаре.

Самоубийство Хлудова в финале плохо мотивировано, кажется искусственным.

Голубков – почти точная анаграмма фамилии Булгаков. Этот герой воплощает скрытые мысли автора. Булгаков долго примерял на себя жизнь эмигранта, отказавшись от неё только в начале 30-х.

Голубков легко подписывает показания против Серафимы, но это не характеризует его как подлеца, а просто как слабого человека.

Серафима – жена миллионера. Она чем-то напоминает Белозерскую времён её эмиграции.

Приват-доцент Сергей Голубков наделён чертами философа и богослова Сергея Булгакова, который тоже был во время гражданской войны в Крыму и был выслан в Константинополь. Через Голубкова Булгаков осмысливает проблему интеллигенции и революции. В отличие от Сергея Булгакова, Сергей Голубков идет на компромисс с совестью, возвращаясь на родину и смиряясь с большевизмом.

Корзухин – товарищ министра торговли. Корзухин в пьесе – это символ стяжателя. Один из прототипов – знакомый Белозерской предприниматель и литератор Крымов, уехавший из России, «как только запахло революцией». Крымов вовсе не был омерзительным и бездушным человеком, как характеризует в пьесе Корзухина Голубков.

Генерал Чарнота – симпатичный образ. В отличие от Хлудова, он не запятнал себя преступлениями. Такой человек должен обрести счастье, так что Чарнота закономерно выигрывает у Корзухина в карты 20 тысяч. Хлудову он говорит о своей жизненной позиции, что от смерти он не бегал, но и за смертью к большевикам не пойдёт. В финале генерал Чарнота ассоциирует себя с Вечным Жидом, Голландцем, которые вынуждены вечно скитаться, не находя покоя, быть в состоянии вечного бега.

Образ Чарноты комичен. Бессмысленна его предпринимательская деятельность в Константинополе, «потомок казаков» комично смотрится в женском платье, без штанов. Но через осмеяние в герое происходит перерождение в новую жизнь. Образ бравого генерала, храброго бойца перекрывает комические эпизоды и превращает Чарноту в эпического героя.

Стилистические особенности

В пьесе большую роль играет звуковое сопровождение. Звучат монастырь и конные отряды, Россия и Константинополь. С помощью звуков Булгаков расширяет художественный мир до эпических масштабов, проблема русских эмигрантов становится общемировой.

В пьесе важен «тараканий» мотив. Хлудов говорит о разбегающейся белой армии как о тараканах, шуршащих в сумерках. Чарнота называет Артура, владельца тараканьих бегов, тараканьим царём. Все герои пьесы подобны тараканам, бегущим по кругу, а на них ещё и делают ставки. Как говорит Хлудов, все они ходят «один вослед другого».

Особое значение приобретает Константинополь, по словам Голубкова, ужасный, нестерпимый, душный город. Это символ ненавистной чужбины.

Михаил Афанасьевич Булгаков был очень известным драматургом своего времени. Самые известные пьесы: "Дни Турбиных", "Иван Васильевич", "Бег", "Багровый остров","Зойкина квартира", "Кабала Святош", "Мольер" и многие другие. В двадцатые годы эти пьесы ставились во многих московских театрах. Другой вопрос, что в конце двадцатых, когда советский режим ужесточился, пьесы Булгакова были повсеместно запрещены. (Тут я перескочу через биографию). После телефонного разговора с самим Сталиным (опять же,не буду распространяться на эту тему) Булгаков вновь возвращается во МХАТ. Теперь запрет на пьесы не так жесток. Пьеса "Дни Турбиных" возвращается на сцены московских театров и пользуется огромной популярностью. Отдельно стоит рассказать про то, что творилось в зале на этом спектакле. Доказано, что сам тов. Сталин присутствовал на "Днях..." более 15 раз (!!!) В зале царила полная тишина: никаких аплодисментов, шепота и движения. На все время спектакля зал как будто вымирал. На двух моментах, когда Турбины поют гимн "Боже, Царя храни" (Булгаков отказался вырезать этот кусок) и когда слышится колокольный звон, специально сидящие в зале люди следили за каждым движением зрителей: плачущих, подпевающих, улыбающихся и хлопающих сразу хватали под руки и выводили из зала (Дальше хорошо подошла бы фраза "...и больше их никто не видел"). Говоря о пьесе "Зойкина квартира", можно упомянуть про легендарную "Нехорошую квартиру" в которой проживал сам Булгаков - тоже очень веселая история. Ну и кто не смотрел фильм Леонида Гайдая "Иван Васильевич меняет профессию"? Но немногие знают, что за исключением имени главного героя, Гайдай использовал текст Булгакова, и тот искрометный юмор, присутствующий в фильме - опять же оригинальный текст Михаила Афанасьевича.

Ведущая тема “Дней Турбиных” - судьба интеллигенции в обстановке гражданской войны и всеобщего одичания. Окружающему хаосу здесь, в этой пьесе, противопоставлялось упорное стремление сохранить нормальный быт, “бронзовую лампу под абажуром”, “белизну скатерти”, “кремовые шторы”.

Остановимся подробнее на героях этой бессмертной пьесы. Семья Турбиных, типичная интеллигентная семья военных, где старший брат - полковник, младший - юнкер, сестра - замужем за полковником Тальбергом. И все друзья - тоже военные. Большая квартира, где имеется комната-библиотека, где за ужином пьют вино, где играют на рояле и, подвыпив, нестройно поют российский гимн, хотя уже год, как царя нет, а в Бога никто не верит. В этот дом всегда можно прийти. Здесь вымоют и накормят замерзшего капитана Мышлаевского , который бранит на чем свет стоит и немцев, и Петлюру, и гетмана. Здесь не очень удивятся неожиданному появлению “кузена из Житомира” Лариосика, “приютят и согреют его”. Это дружная семья, где все любят друг друга, но без сентиментальности. Для восемнадцатилетнего Николки, жаждущего битв, старший брат является высшим авторитетом.

Алексей Турбин, на наш теперешний взгляд, очень молод: в тридцать лет - уже полковник. За его плечами только что закончившаяся война с Германией, а на войне талантливые офицеры выдвигаются быстро. Он - умница, думающий командир. Булгакову удалось в его лице дать обобщенный образ именно русского офицера, продолжая линию толстовских, чеховских, купринских офицеров. Особенно близок Турбин к Рощину из “Хождения по мукам” А. Н. Толстого. Оба они - хорошие, честные, умные люди, болеющие за судьбу России. Они служили Родине и хотят и дальше ей служить, но приходит такой момент, когда им кажется, что Россия гибнет, - и тогда нет смысла в их существовании. В пьесе есть две показательные сцены, в которых проявляется характер Алексея Турбина. Первая - в кругу его друзей и близких, за “кремовыми шторами”, которые не могут укрыть от войн и революций. Турбин говорит о том, что его волнует; он сожалеет, что раньше не понял, “что такое Петлюра”. Он говорит, что это “миф”, “туман”. В России, по мнению Турбина, две силы: большевики и бывшие царские военные. Скоро придут большевики, Турбин склонен думать, что победа будет за ними. Во второй кульминационной сцене Турбин уже действует. Он командует: распускает дивизион, приказывает всем снять знаки отличия и немедленно скрыться по домам. Турбин говорит горькие вещи: гетман и его подручные бежали, бросив армию на произвол судьбы. Теперь уже некого защищать. И Турбин принимает тяжелое решение: он не хочет больше участвовать в “этом балагане”, понимает, что дальнейшее кровопролитие бессмысленно. В его душе нарастают боль и отчаяние. Но командирский дух в нем силен. “Не сметь!” - кричит он, когда один из офицеров предлагает ему бежать к Деникину на Дон. Турбин понимает, что там та же “штабная орава”,-которая заставляет офицеров драться с собственным народом. А когда народ победит и “расколет головы” офицерам, Деникин тоже убежит за границу. Алексей не желает сталкивать одного русского человека с другим. Вывод таков: белому движению конец, народ не с ним, он против него.

Алексей Турбин - трагический образ, цельный, волевой, сильный, смелый, гордый. Он погибает, став жертвой обмана, предательства тех, за кого он сражался. Но, погибая, Турбин понял, что был обманут, что сила у тех, кто с народом. Булгаков обладал большим историческим чутьем и верно понимал расстановку сил на тот момент. Власти долго не могли простить Булгакову его любви к своим героям.

В последнем действии Мышлаевский кричит: “Большевики?.. Великолепно! Мне надоело изображать навоз в проруби... Пусть мобилизуют. По крайней мере буду знать, что я буду служить в русской армии. Народ не с нами. Народ против нас”. Грубоватый, громкоголосый, но честный и прямой, хороший товарищ и хороший солдат, капитан Мышлаевский продолжает в литературе известный тип русского военного - от Дениса Давыдова до наших дней, но он показан в новой, небывалой еще войне - гражданской. Он продолжает и заканчивает мысль старшего Турбина о гибели белого движения, мысль важную, основную в пьесе.

В доме есть “крыса, бегущая с корабля”, - полковник Тальберг. Он вначале путается, врет о “командировке” в Берлин, потом о командировке на Дон, дает лицемерные обещания жене, за которыми следует трусливое бегство.

Мы так привыкли к названию “Дни Турбиных”, что не задумываемся над тем, почему так названа пьеса. Слово “Дни” означает время, те считанные дни, в которые решалась судьба Турбиных, всего уклада жизни этой русской интеллигентной семьи. Это был конец, но не оборванная, погубленная, уничтоженная жизнь, а переход к новому существованию в новых революционных условиях, начало жизни и работы с большевиками. Такие, как Мышлаевский, будут хорошо служить и в Красной Армии, певец Шервинский найдет благодарную аудиторию, а Николка, наверное, будет учиться. Финал пьесы звучит мажорно. Нам хочется верить, что все герои булгаковской пьесы действительно станут счастливыми, что их минует участь многих, многих интеллигентов страшных 30-50-х годов сложного и страшного XX века.

Горький еще не успел добраться до Сорренто, как 15 октября будущий политэмигрант и личный враг Сталина, а в ту пору председатель Главреперткома Ф. Ф. Раскольников обвинил А. И. Свидерского в том, что тот защищает «Бег» и тем самым дискредитирует деятельность Главреперткома.

23 октября против Булгакова выступил критик И. И. Бачелис, который переплюнул и Литовского, и Орлинского вместе взятых. Считается, что именно парочка двух последних послужила прообразом критика Латунского из «Мастера», но Бачелис гораздо больше заслуживал разбитых нагой ведьмой Маргаритой окон в своей квартире:

«Булгаков назвал „Бег“ пьесой в „восьми снах“. Он хочет, чтобы восприняли ее как сон; он хочет убедить нас в том, что следы истории уже заметены снегом; он хочет примирить нас с белогвардейщиной. И, усыпляя этими снами, он потихоньку протаскивает идею чистоты белогвардейского знамени, он пытается заставить нас признать благородство белой идеи и поклониться в ноги этим милым, хорошим, честным, доблестным и измученным людям в генеральских погонах… И хуже всего то, что нашлись такие советские люди, которые поклонились в ножки тараканьим „янычарам“. Они пытались и пытаются протащить булгаковскую апологию белогвардейщины в советский театр, на советскую сцену, показать эту, написанную посредственным богомазом икону белогвардейских великомучеников советскому зрителю. Этим попыткам должен быть дан самый категорический отпор. <…> Очень характерно, что в пьесе Булгакова озлобленному растоптанию и ядовитым издевательствам подвергается буржуа и капиталист Корзухин. Белое движение оказывается в пьесе не связанным с классом Корзухиных, классовая сущность белогвардейщины выхолащивается и искажается, и тогда белая идея становится знаменем не буржуазии как класса, а знаменем горстки рыцарей <…> честных и чистых» .

Одновременно с этим за событиями, разворачивавшимися вокруг «Бега», следили в ОГПУ.

«Из кругов, близко соприкасающихся с работниками Гублита и Реперткома, приходилось слышать, что пьеса „Бег“ несомненно идеализирует эмиграцию и является, по мнению некоторых ленинградских ответственных работников, глубоко вредной для советского зрителя. В ленинградских реперткомовских кругах на эту пьесу смотрят глубоко отрицательно, ее не хотят допустить к постановке в Ленинграде, если, по их выражению, не будет давления со стороны Москвы.

Вообще, газетная заметка о том, что пьеса „Бег“ была зачитана в Художественном театре и произвела положительное впечатление и на Горького, и на Свидерского, вызвала в Ленинграде своего рода сенсацию.

В лит. и театр. кругах только и разговоров что об этой пьесе. Резюмируя отдельные взгляды на разговоры, можно с несомненностью утверждать, что независимо от процента антисоветской дозы пьесы „Бег“ ее постановку можно рассматривать как торжество и своеобразную победу антисоветски настроенных кругов» .

С точки зрения литературной и театральной славы, Булгакову можно было только позавидовать и им восхититься. Человек, который еще два-три года тому назад был почти никому не известен, ворвался как огонь в театральную жизнь молодой республики и оказался в эпицентре литературной, политической борьбы. Эта было признание, успех, триумф, но сколько горечи несли они своему герою, и в этой ситуации, как и два года назад, всем заинтересованным лицам оставалось надеяться на одно – верховную власть. Вот приедет барин – барин нас рассудит. Однако ж теперь к главному крепостнику апеллировали не только защитники «Бега», но и набравшиеся ума противники пьесы.

В конце 1928-го – начале 1929 года заместитель заведующего Отделом агитации и пропаганды ЦК П. М. Керженцев представил в Политбюро ЦК ВКП(б) следующую пространную, подробную, по-своему добросовестную (она была составлена театральным критиком Р. Пикелем) справку, которая не слишком отличалась по духу от весенней резолюции Главреперткома, но имела силу партийного документа:

« Пьеса „Бег“ Булгакова

Новая пьеса Булгакова описывает белогвардейщину в момент падения Крыма и в период эмиграции. Как и в „Днях Турбиных“, автор идеализирует руководителей белогвардейщины и пытается вызвать к ним симпатии зрителей. При этом в „Беге“ автор в первую голову оправдывает и облагораживает тех белых вождей, которых он сам осуждал в „Днях Турбиных“. Бег – это апофеоз Врангеля и его ближайших помощников.

Характеристика персонажей пьесы

Главный герой – командующий фронтом генерал Хлудов. Он болен. Но это болезнь не физического порядка. Он недоволен гнилью, предательством, рвачеством, алчностью и разложением тыла, „севастопольской сволочью“, губящей белогвардейское движение. Тяжелый груз их ошибок он мужественно несет на своих плечах. „Вы понимаете, – говорит он Врангелю, – как может ненавидеть человек, который знает, что ничего не выйдет и который должен делать“.

Он разочарован не в идее белого движения, а в тех, которые наверху намечают политическое и тактическое осуществление его.

Хлудов – блестящий военачальник. Его штаб до последней минуты работает четко, войска под его водительством дерутся как львы, хотя голы, босы и голодны. Его распоряжения четки, военные приказы говорят о глубоком оперативном уме и выдающихся способностях полководца. Хлудов ни в коем случае не тряпка, не комок развинченных нервов, а чрезвычайно волевая личность. Эта волевая целеустремленность чрезвычайно четко дана и в решениях Хлудова вернуться на родину: „Теперь мне все ясно. Я в ведрах плавать не стану, не таракан – не бегаю“. Хлудов идет домой.

Чарнота – „типичный военный“, бурбон, полковой бретер, безумно храбрый командир, с большой природной оперативной смекалкой. Он по природе своей эпикуреец и азартный спортсмен. Война для него прежде всего рискованная и увлекательная авантюра, в которой каждую минуту можно ставить на карту свою жизнь, так же как в железке – все свое состояние. Он великодушен, добр, прямолинеен и всегда поможет товарищу в беде. Одним словом, рубаха-парень.

Автор в первой части пьесы окружает его ореолом героического романтизма. Чарнота легендарно спасается под видом мадам Барабанщиковой от облавы красных. Столь же легендарно он прорывается через конницу Буденного. Чарнота громит контрразведку, и за это разжалован в солдаты. В эмиграции Чарнота опустился. Но моральный его облик от этого не поколеблен. Он едет в Париж с Голубковым, помочь ему получить деньги для Серафимы, садится за карточную игру, чтобы спасти ее, готов им обоим (Серафиме и Голубкову) отдать весь свой выигрыш и категорически отказывается возвращаться к большевикам.

Со сцены этот красочный образ белогвардейца, бурбона-миляги подкупит всякого зрителя и целиком расположит на свою сторону.

Врангель – по словам автора, храбр и хитер. Умеет смотреть открыто опасности в глаза. Когда создалось угрожающее положение на фронте, он, собрав всех сотрудников штаба фронта, всех и каждого честно предупреждает, что „иной земли, кроме Крыма, у нас нет“. Он борется с разложением тыла. Он распекает Корзухина за желтый и лживый тон статей газеты, редактируемой последним.

Врангель охарактеризован как большой патриот и хороший политик.

Корзухин. Типичный мелодраматический злодей. Автор наделил его всеми пороками, какие только могут быть присущи отрицательным личностям. Корзухин – представитель финансово-промышленной российской буржуазии. Это – типичный шабер и рвач послевоенных годов. Характерно, что из всей толпы белогвардейских героев пьесы автор отрицательные краски нашел только для одного Корзухина, которого готов расстрелять Чарнота, повесить Хлудов и отдать под суд Врангель.

Таким образом, белое движение по пьесе совершенно не оказывается связанным с Корзухиным, как представителем своего класса. Типично кастово-классовый антагонизм к представителям финансово-промышленной буржуазии, руководившей временным правительством, сказался у автора в характеристике Корзухина, с одной стороны, и генералитета, с другой.

Первые – разбазаривали родину, вторые, каждый по-своему, спасали и боролись за единую неделимую Россию. Подобная установка, конечно, абсолютно искажает всю классовую сущность белогвардейского движения.

Голубков. Автор в ремарке указывает, что он – сын профессора-идеалиста. Эту ремарку следует расширить – он сам – чистейшей воды идеалист. Житейски беспомощный, крайне непрактичный, он весь охвачен только одной мыслью – быть ангелом-хранителем Корзухиной Серафимы. Он любит Серафиму вертеровской любовью, чистой, незапятнанной, и готов безропотно со своей возлюбленной разделять все тяготы жизни. Возвращается в Россию он исключительно под ее влиянием. На протяжении пьесы его неоднократно награждают, зачастую иронически, эпитетами „интеллигент“, „интеллигенция“ и т. п. Автор сознательно обобщил в образе Голубкова все черты нашей интеллигенции, какой она ему кажется: чистая, кристальная в своей порядочности, светлая духом, но крайне оторванная от жизни и беспомощная в борьбе.

Серафима. Петербургская дама. Вышла замуж за Корзухина, потому что он был богат, может быть, по настоянию родителей. У нее чуткое, отзывчатое сердце. Но она – тот же Голубков, только в юбке. Способна на самопожертвование. Это – тип женщины, может быть, и не глубокий и не далекий, но страстотерпицы, мужественно прошедшей весь путь эмигрантской голгофы.

Люська. Ее ни в коем случае нельзя охарактеризовать как отрицательную личность. Это – тип своеобразной маркитантки в гражданской войне. Она пала физически, но не морально. Она глубоко человечна, чутка и даже порою трагична в своей раздвоенности. У ней большая душевная опустошенность. Серафима для нее как бы отблеск ее чистого и невинного прошлого. На протяжении всей пьесы Люська особенно бережет Серафиму. И последние ее слова: „Берегите ее“.

Анализ пьесы

Хлудов во имя своей идеи совершил ряд преступлений. Он вешал, расстреливал, боролся, зная, что борьба бесцельна и ведется негодными средствами. И вот провал. Внешний – разгром фронта и взятие Крыма красными, внутренний – повешение Крапилина. Итоги этого – кризис. Хлудов, подобно Нехлюдову из романа Толстого „Воскресение“, устраивает „читку души“. По автору, он ревизует себя и приходит к выводу, что за совершенные преступления должен понести наказание там, на родине. Он должен искупить их, чего бы это ни стоило, даже при условиях, если, по возвращении в Россию, его немедленно поставят к стенке.

Конечно, нелепо было бы требовать от автора, чтобы он характеризовал представителей белого движения как разложившуюся пьяную банду мешочничающих, грабящих и насилующих офицеров. Врага нам нужно показывать на сцене сильным противником, и меньше всего мы заинтересованы в том, чтобы видеть в нем колосса на глиняных ногах. Но всегда мы должны требовать правильного политического критерия к излагаемым фактам.

Если в „Днях Турбиных“ Булгаков демонстрировал частный эпизод из гражданской войны, к тому же вымышленный, то в „Беге“ он берет целый исторический этап ее и сознательно его искажает.

Ведь чего стоит одно противопоставление Корзухина всем остальным белогвардейским персонажам в пьесе. Корзухин – „сволочь“, генералы – каждый по-своему, герой. Корзухин – представитель финансово-промышленной буржуазии, т. е. той, которая делала политику в гражданской войне, которая продавалась по очереди интервентам различных мастей, породила корниловщину и держала в своих руках вооруженные силы контрреволюции. Автор же противопоставляет Корзухина белогвардейскому движению. Одна из основных классовых движущих сил реакции в гражданской войне оказывается просто накипью, сволочью и слякотью в стане белых. По автору, финансисты-промышленники предали Россию, а кадровое офицерство и генералитет были истинными сынами и патриотами единой и неделимой.

При таком подходе вся классовая сущность белогвардейского движения выхолащивается. Оказывается, вооруженная борьба с большевиками на определенном историческом этапе была не общей политической задачей отечественной и международной буржуазии, а подвигом какой-то группы рыцарей без страха и упрека, быть может, заблудившихся, но честных идейных противников.

Итак, белое движение в пьесе дано в абсолютном искажении его классовой природы. Следует заметить, что автор это сделал крайне осторожно и тонко.

Свою политическую концепцию он выявляет то через конфликт Хлудова с Врангелем, то через легендарные похождения Чарноты, то в случайных репликах, то в психологических переживаниях генерала Хлудова, то [в] символическом изображении всего белогвардейского движения под видом тараканьих бегов.

Несколько слов о психологическом конфликте Хлудова. Преступление Хлудова не уголовного, а социального порядка. Если его потянуло от преступления к покаянию, то этот процесс был бы для него естественен только в итоге кризиса мировоззрения, и как раз в социальном разрезе. Но об этом в пьесе ни слова. Искупить свою вину перед рабочим классом может только тот, кто признал свои исторические ошибки, кто осмыслил и понял историческую правоту нашего революционного движения. Так поступил Слащев. А Хлудов? Нисколько, он возвращается в Россию для душевного самоочищения. Он не признает своей идеи посрамленной и дискредитированной. Его душа требует суда над собой, и поэтому он едет домой. В этом поступке есть известное подвижничество, самопожертвование, но нет никакого кризиса мировоззрения. Как Нехлюдов из „Воскресения“, оставшийся барином и не отрекшийся от своих взглядов, тянется в Сибирь за Катюшей Масловой для того, чтобы искупить свой старый грех, так и Хлудов тянется в РСФСР.

Подобная психологическая установка, конечно, для нас абсолютно чужда и неприемлема. В таком же совершенно немотивированном и неоправданном разрезе преподносится факт возвращения на родину Голубкова и Серафимы. (Одному захотелось прогуляться по Караванной, а другому – снег увидеть.)

Крайне опасным в пьесе является общий тон ее. Вся пьеса построена на примиренческих, сострадательных настроениях, какие автор пытается вызвать и, бесспорно, вызовет у зрительного зала к своим героям. Чарнота подкупит зрителей своей непосредственностью, Хлудов – гамлетовскими терзаниями и „искуплением первородного греха“, Серафима и Голубков – своей нравственной чистотой и порядочностью, Люська – самопожертвованием, и даже Врангель будет импонировать зрителям.

В эмиграции автор рисует ужасы их материального и морального бытия. Булгаков не скупится в красках, чтобы показать, как эта группа людей, среди которых каждый по-своему хорош, – терзалась, страдала и мучилась, часто незаслуженно и несправедливо. Вся эта сумма обстоятельств, заранее можно быть уверенным, расположит аудиторию к добродушной оценке поведения героев.

Тенденция автора вполне ясна: он не обвиняет своих героев, а оправдывает их. Это же сделает зритель. Он оправдывает тех, кто являлся нашими классовыми врагами (и сознательными, и бессознательными). На три, четыре часа длительности спектакля классовая сознательность пролетарского зрителя будет притуплена, размагничена и порабощена чуждой для нас стихией. В момент, когда мелкобуржуазная идеология пытается, и не всегда безуспешно, оказать свое влияние во всех областях искусства, появление пьесы „Бег“ было бы ничем не оправданной, беспринципной уступкой наиболее консервативным и реакционным группировкам на театре и только затруднило бы приближение советского театра к рабочему зрителю.

К тому же постановка „Бега“ в МХАТе вновь отбросила бы этот театр на позиции 22–23 года и была бы существенным ущербом для его новой репертуарной политики, ведущей театр к сближению с рабочим зрителем. „Бег“ в МХАТе после „Бронепоезда“ и „Блокады“ будет победой наиболее реакционных и правых группировок внутри советского театра. Рабочий зритель отвергает эту пьесу, как идеологически для него абсолютно чуждую и в политической обстановке совершенно неприемлемую.

Политическое значение пьесы

1. Булгаков, описывая центральный этап белогвардейского движения, искажает классовую сущность белогвардейщины и весь смысл гражданской войны. Борьба добровольческой армии с большевиками изображается как рыцарский подвиг доблестных генералов и офицеров, причем совсем обходит социальные корни белогвардейщины и ее классовые лозунги.

2. Пьеса ставит своей задачей реабилитировать и возвеличить художественными приемами и методами театра вождей и участников белого движения и вызвать к ним симпатии и сострадание зрителей. Булгаков не дает материала для понимания наших классовых врагов, а, напротив, затушевывал их классовую сущность, стремился вызвать искренние симпатии зрителя к героям пьесы.

3. В связи с этой задачей автор изображает красных дикими зверями и не жалеет самых ярких красок для восхваления Врангеля и др. генералов. Все вожди белого движения даны как большие герои, талантливые стратеги, благородные, смелые люди, способные к самопожертвованию, подвигу и пр.

4. Постановка „Бега“ в театре, где уже идут „Дни Турбиных“ (и одновременно с однотипным „Багровым островом“), означает укрепление в Худож. театре той группы, которая борется против революционного репертуара, и сдачу позиций, завоеванных театром постановкой „Бронепоезда“ (и, вероятно, „Блокадой“). Для всей театральной политики это было бы шагом назад и поводом к отрыву одного из сильных наших театров от рабочего зрителя. Как известно, профсоюзы отказались покупать спектакли „Багрового острова“, как пьесы, чуждой пролетариату. Постановка „Бега“ создала бы такой же разрыв с рабочим зрителем и у Художественного театра. Такая изоляция лучших театров от рабочего зрителя политически крайне вредна и срывает всю нашу театральную линию.

Художественный совет Главреперткома (в составе нескольких десятков человек) единодушно высказался против этой пьесы.

Необходимо воспретить пьесу „Бег“ к постановке и предложить театру прекратить всякую предварительную работу над ней (беседы, читка, изучение ролей и пр.)» .

Что на это сказать? Прав или не прав был профессиональный революционер и специалист по научной организации труда Платон Михайлович Керженцев, впоследствии с булгаковскими пьесами и их создателем еще не раз встречавшийся и Сталиным загубленный, в своих основных положениях? Или, если быть более точным, прав или не прав был критик Ричард Пикель, этот документ составивший? Во многом, конечно, прав. Но в самом главном, в том, что касалось облагораживания белых вождей, – однозначно нет. В «Беге» не было того сарказма, который присутствовал в изображении гетмана Скоропадского и князя Белорукова, но не было здесь и симпатии к Белому делу и уж тем более его апофеоза. Было сочувствие к людям, попавшим в историческую передрягу, в колесо, которое стирает и ломает кости, были милосердие и снисхождение, наиболее полно выраженные в эпиграфе из Жуковского:

Бессмертье – тихий, светлый брег;

Наш путь – к нему стремленье.

Покойся, кто свой кончил бег!..

Доведись Булгакову с отзывом Пикеля-Керженцева познакомиться, он воспринял бы его скорее всего как недоразумение. Его пьеса вообще была не о том, Булгаков меньше всего занимался апологией кого бы то ни было. Если говорить о политическом аспекте «Бега», то, да, конечно, автор призывал к тому же, к чему много лет спустя под «Мадридом – городом испанским» призовет в Долине павших генерал Франко, – к прощению и примирению. Он смотрел на недавнее прошлое своей страны с точки зрения того отдаленного будущего, до которого даже мы, пожалуй, еще не дожили, и все же «Бег» был написан не ради Дня национального примирения и согласия, скороспело установленного товарищами потомками в начале нового века. В конце 1920-х годов между автором и властью важнее оказалось иное расхождение – поэтическое.

Трезвый Керженцев и обстоятельный Пикель оценивали «Бег» так, как если бы у этой пьесы и ее героев была нормальная температура: тридцать шесть и шесть, а у Булгакова температура каждого человеческого тела, и красного, и белого, зашкаливала за сорок (даже у Корзухина, которому недаром говорит Чарнота: «Э, Парамоша, ты азартный! Вот где твоя слабая струна!»), и обычные инструменты анализа здесь не срабатывали. То было произведение лихорадочное, горячечное, мятущееся, его герои с трудом отдавали себе отчет в своих поступках, утратив границу между реальностью и сном, между жизнью и смертью. Эта пьеса замышлялась и проживалась писателем в ту пору, когда он сам служил у белых и видел их обреченную армию, когда валялся с тифом во Владикавказе и был брошен отступающими братьями по оружию, когда в горячечном августовском бреду бродил по Батуму и грезил о Константинополе. В «Беге» не было белогвардейской идеи, но был белый акцент. Чуткие, натасканные советские критики это почувствовали; им хотелось, чтобы ловкими, удачливыми, находчивыми в стане врага были красные (именно так описывал Рощина с Телегиным нормальный Толстой в нормальном «Хождении по мукам»), а у Булгакова все выглядело наоборот, и зритель не мог втайне или не втайне не порадоваться за Чарноту, который так лихо спасся от большевиков. Но Булгаков вопроса о том, за кого он – за красных или за белых, – просто не ставил. Все – люди, всех жалко. А что касается красных, то за них вообще Господь Бог, который заморозил Сиваш, по которому как по паркету прошла конница Буденного, так при чем здесь «авторская позиция» и что про нее говорить? Про красных, про их военный талант было сказано одной строкой из донесения генерал-лейтенанта Хлудова господину главнокомандующему: «…но Фрунзе обозначенного противника на маневрах изображать не пожелал, точка. Это не шахматы и не незабвенное Царское Село, точка».

Как известно, прообразом автора этого смелого послания стал генерал-лейтенант Яков Александрович Слащев, в 1919–1920 годах столь же успешно, сколь и жестоко руководивший обороной Крыма, а затем поссорившийся с генералом Врангелем, прямо обвинивший «черного барона» в поражении Добровольческий армии, – мысль Булгакова очень близкая еще со времен «Белой гвардии»: в поражении добровольцев виновато в первую очередь командование. В 1921 году в Константинополе уволенный за критику Врангеля из армии без права ношения мундира и получивший в качестве компенсации ферму под Константинополем для занятий сельским хозяйством Слащев выпустил книгу «Требую суда общества и гласности. Оборона и сдача Крыма. (Мемуары и документы)». Одновременно с этим честолюбивый военачальник вступил в тайные переговоры с советскими представителями и 21 ноября 1921 года вернулся в Севастополь, где его от греха подальше, чтобы не убили прямо у причала, как предсказывал Хлудову Чарнота, встретил Феликс Дзержинский и в своем вагоне вывез в Москву. Этот захватывающий сюжет в «Бег» не вошел, но в целом фигура Слащева и его переменчивая судьба очень сильно заинтересовала Булгакова. В 1924 году, уже работая преподавателем стрелково-тактических курсов усовершенствования комсостава Красной армии, Слащев опубликовал в СССР книгу «Крым в 1920 г. Отрывки из воспоминаний», которую Булгаков внимательно читал. По всей вероятности, обвинительный пафос Слащева в адрес белого генералитета отвечал его настроению и идеям, и все же, несмотря на то, что драматург основательно изучил историю и географию крымского вопроса, «Бег» – наименее политическое и наименее историческое в узком смысле этого слова из произведений Булгакова, посвященных революции и Гражданской войне. Зато – наиболее музыкальное. Если в «Белой гвардии» герои Булгакова, по очень точному выражению одного из исследователей, загораживались оперой от оперетки, то напевы «Бега» еще богаче и разнообразнее, и они врываются в театральное действие с частотой, великолепием и мощью ливневого дождя с градом. Это колокольный звон и пение монахов в монастыре, где спасаются как в Ноевом ковчеге двое бегущих из Петербурга интеллигентов, а вместе с ними переодетый в беременную женщину генерал и облачившийся страха ради иудейска в местного обывателя архиепископ, это казачий полк, оставляющий последние пяди родной земли и распевающий песню «Три деревни, два села…», это нежный медный вальс, под который когда-то на балах танцевали гимназистки, а теперь белый как кость, похожий на императора Павла Первого курносый генерал Роман Валерианович Хлудов вешает на «неизвестной и большой станции на севере Крыма» саботажников; это напев арии Германна из «Пиковой дамы», унаследованный от обрусевшего маркиза Де Бризара генерал-майором Григорием Лукьяновичем Чарнотой, это многоголосие Константинополя, куда вплетены голоса торговцев, шарманка Голубкова, «Севильский цирюльник» и сладкое пение муэдзина. Музыка сопровождает те осмысленные и бессмысленные, хаотичные и упорядоченные действия, которые совершают герои, но главное для Булгакова не поступки, а сознание, их отразившее. И сны, из которых пьеса состоит, не просто художественный прием, не условность и тем более не попытка что-либо завуалировать, как полагали булгаковские противники, а художественное мышление, определенное видение, своего рода исповедание действительности. «Бег» и есть авторская исповедь, облеченная в форму пьесы, и авторские ремарки, пояснения, характеристики неслучайно занимают здесь порой по целой странице и играют ключевую роль. Начальник станции, который «говорит и движется, но уже сутки человек мертвый», вестовой Крапилин, в разговоре с Хлудовым заносящийся в «гибельные выси», а потом срывающийся и падающий, герои, проваливающиеся в никуда и вырастающие из ниоткуда, Голубков, которому кажется, что его жизнь ему снится, Люська, единственный живой персонаж среди этих теней и призраков, чье лицо дышит неземной, но мимолетной красотой, которая пойдет на панель, выйдет замуж за негодяя, но не будет голодать сама и не позволит голодать своим ближним (чисто алексейтолстовский ход мыслей!) – через эти образы Булгаков передал состояние войны, катастрофы, вселенского раздора как в мире, так и в человеческой душе, а политическая подоплека волновала его меньше всего.